Надя Яр - Стражи на башнях

— Рапторы? — Я уже слышала это слово. Raptor, разбойник, хищник… — Но это же ящеры?

— Ящеры, — согласился Ли. — Полуразумные хищные ящеры, небольшие. Около полутора метров в холке. — Он показал рукой высоту рапторов. — И вооот с такой пастью. — Он показал размеры пасти. — Представь себе крупный зубастый арбуз. Примерно так выглядели мифические каррак.

— Зубастый арбуз? Небольшие? Разумные? Сьели один народ? — Я была просто вне себя. — Ли, это же сущий кошмар! Откуда ты всё это знаешь?

— Из первоисточника.

— С тобой что, побеседовал Творец?!

— Нет, — сказал Ли. — Его противник.

Это заткнуло мне рот, как заткнул бы внезапный удар. Я знала, что Ли не лукавит. Он не лукавит никогда. Неужто регулятор Ниневе сошёл с ума? Самый могущественный человек Западного полушария верит, что с ним беседует Враг?

Джошуа сидел молча, глядя то на брата, то на меня, и я вдруг осознала, что он внимательно слушает наш разговор. Что будет с ним — со всеми нами — если Ли действительно свихнулся? А кстати, он свихнулся? Это вообще возможно?

Я нагнулась и беззастенчиво впилась глазами в его лицо. Он спокойно встретил мой взгляд. Очень понимающе. И тут я наконец разглядела, что у него на шее. Это был знак Врага. Светлый круг с чёрным ободком, в центре которого сидел угольно-чёрный камень. Серебро и обсидиан на чёрном шёлковом шнурке на шее Ли Дэйнса, моего друга… Для театральных представлений и эпатажных украшений камень в центре круга делают красным — считается, что это обезвреживает знак, сохраняя его смысл — но Ли, конечно, даже в этом не пошёл на компромисс.

— Ли, — сказала я, — почему у тебя на шее символ Инлэ?

У меня был отвратительно слабый голос.

— Это моя религия, Майа, — Ли стоически смотрел мне в глаза. — Медальон — знак моей веры.

— Ага. Понятно. И с каких пор?

Я чувствовала себя так, как будто закон всемирного тяготения внезапно отменили, и всё зависло в состоянии ноль, весь мир.

— Примерно с начала зимы. Я хотел поговорить с тобой об этом, Майа. Ведь мы никогда не обсуждали с тобой религиозные темы, а зря. Всё довольно удачно сошлось.

Мы никогда не обсуждали религиозные темы, подумала я, и совершенно зря заговорили о них сейчас. Ниневийский эксперт по этике — демонопоклонник. Мой друг.

— Джошуа, оставь нас одних, — сказала я, понимая, что обязана защитить мальчика. Джошуа посмотрел на Ли, и тот утвердительно прикрыл глаза. Всё это от меня не укрылось. Как тактично… Значит, он слушается не меня, а брата. А чего ж я, интересно, ждала?

Джошуа поднялся и ушёл, и мы остались с Ли одни. Как он изменился, я сразу и не заметила. Причём это не только тема разговора. Раньше он никогда не говорил так много, никогда не вёл себя настолько… по-человечески.

— Хорошо, Ли. Сейчас мы это обсудим. Ты говоришь, ты верен Инлэ. Как это получилось? Когда ты начал с ним говорить?

— Это он заговорил со мной, — сказал Ли. — Это случилось во время моих медитаций. Я тебе о них рассказывал.

— То есть ты слышал какой-то голос… в астрале? И он представился как Инлэ?!

Быть этого не может, и всё. Ли — и чтобы такая чушь…

— Не совсем. Это был не просто голос, а встреча. У меня был ряд вопросов, которые люди обычно хотят задать высшим силам: кто мы, откуда, зачем живём, почему существует зло, смерть и боль… все эти детские вопросы, Майа. В моих духовных путешествиях они были со мной. Я как будто стучал, стучал в дверь, о которой сам не знал — и вдруг мне открыли. Открыл Инлэ.

— И он дал тебе ответ?

— Да.

— Хороший ответ?

— О, да.

Мне совсем не хотелось знать, что это был за ответ. Я и так могла его себе представить. Если бы мне вздумалось выдумать апологию Инлэ, я, врач, сделала бы это без особого труда. Тем меньше труда пришлось затратить самому Инлэ.

— Ли, ты ему веришь?

— Да, Майа. Да.

— Но он ведь мог тебя и обмануть.

— Нет, не мог. Ты же знаешь, люди не могут меня обмануть. За всю мою жизнь ещё никому это не удалось.

— Инлэ — не человек.

— Ошибаешься. Он человек. Его последнее тело было человеческим — то самое, с которого содрали кожу. И он страдает, как страдал бы человек.

— Да? Только это тело, Ли. Не дух.

— Ты же антрополог. Ты знаешь, в какой мере тело формирует дух. В полной мере, Майа. На все сто процентов. Знаешь, на что он похож? Ментально? — Ли подался ко мне, в его лице была боль. — Помнишь тех африканцев, что я тебе сюда привозил? Руандийцев? Майа, Инлэ похож на беженца из зоны геноцида. Он искалечен непоправимо, до глубины своего существа. С таких людей как будто сорвали крышку, вытряхнули и растоптали всё, что составляло их достоинство, личность, их сокровенную тайну. Осталось одно лишь израненное, нагое «я», болезненно обострённое самосознание перед лицом абсолютного разрушения. Он говорит о своём суде и казни так же, как беженки рассказывают о групповых изнасилованиях, которым они подверглись. Он рассказывает, как уничтожили его людей и зверей, так же, как беженцы говорят об убийстве своих родных и соседей.

Я содрогнулась. Я очень хорошо помнила этих беженцев.

— Он как ребёнок, у которого на глазах подожгли его дом, зарубили родителей, братьев, сестёр и домашних животных, а самого его ударили по голове и бросили среди трупов, приняв за мертвеца. Таков наш ужасный Враг, Майа. Таков тот, кого нам предписывали бояться и ненавидеть.

Боже, Боже, Ли… Какое в твоих глазах горе, какая горечь! Эти эмоции не свойственны тебе, эти слова не свойственны тебе. Оставаться у меня на завтрак, снимать маску, говорить о вере — всё это не ты! Или всё-таки ты? Неужели я тебя так неправильно оценила? Я просто ничего не видела, была слепа… Или же ты действительно изменился? Если некая встреча сорвала с твоей души крышку и обнажила всё это, спрятанное, словно Янтарная комната, до роковой поры — то что это должна была быть за встреча? Что могло тебя так глубоко достать?

— Ли, — сказала я, страшась и желая ответа, — скажи, пожалуйста… какого рода твои отношения с Инлэ?

Что, если он сейчас скажет мне правду?

— Сейчас увидишь, — Ли встал и начал расстёгивать рубашку. Пуговица, вторая… На груди у него был медицинский пластырь. Он расстегнул последнюю пуговицу и распахнул рубашку.

— Смотри.

Ли сорвал пластырь.

На его обнажённой груди была рана. Три алых пятнышка, три кровавых колодца, три пробоины прямо над сердцем, чуть слева. Я сразу поняла, что это след пальцев — указательный, средний и безымянный. Я подняла руку, примериваясь — и точно, мои пальцы почти касались набухающих красных капель. Как след тёплой руки на запотевшем зимнем окне — отнимешь руку, и там соберётся вода, стечёт вниз… Капли крови сорвались и потекли по его груди. Тонкие алые потоки сползали по коже и исчезали под ремнем брюк. Инлэ поставил на нём отметину. Инлэ. На сердце Ли. Как когда-то на сердце Анри Таннхойзера.

— Я так или иначе хотел это тебе показать, — сказал он. — Они не заживут, понятно; это и не нужно. Надо остановить кровотечение.

— Нет, — произнесла я. — Нет, нет, нет…

Я схватила его за руку и потащила в кабинет. Хватая с полки ящик скорой помощи, я уже знала, что всё бесполезно, поздно, но не попытаться просто не могла. Антисептик, йод, биоклей… Ли сносил всё это без звука. Я была так на него зла, что даже не хотела спрашивать, больно ли ему — связался с Инлэ, пусть потерпит — но это было важно, и я всё-таки спросила.

— Нет, Майа. Не строй такое лицо. Они немного саднят, и всё.

— И как долго это уже..?

Нанося клей, я увидела, что пятнышки опять набухают кровью. Не поможет, ничто не поможет…

— С третьей недели зимы.

А на дворе апрель. Что стало с Ли за эти четыре месяца? Впрочем, излишняя забота. Если с ним что-то и случилось, то сразу, на третьей неделе зимы. Когда он позволил Инлэ коснуться себя. Прошедшее с того дня время уже ничего не ухудшит. И не поможет… А кстати, Ли правда это позволил?

— Ли, это следы пальцев, верно? Ты позволил ему коснуться тебя? Коснуться так?

— Я попросил его об этом.

— …

— Не бойся. Я хотел узнать, что он чувствует. Разделить его боль. Никто не делал этого в последние века.

Да — со времён Анри Таннхойзера. Вот это произошло с Таннхойзером. Тут всё не ново, не ново… Интересно, на кого Инлэ был похож в его глазах? На беженца из Вест-Унии, жертву чудовищ из Сен-Домэ? На замученного ребёнка? Прекрасную даму?.. И — мировая война…

— Ну и как?

— Как чувствует себя существо, с которого заживо содрали кожу? Тебе нужны подробности, Майа?

— Нет, — сказала я. Ничтожная часть той ужасающей боли отозвалась в его голосе, в моём сердце. Ранки на его груди как будто поглотили йод и клей и опять грозили послать вниз красные ручейки. — Они не заживают, верно, Ли? Даже не затягиваются. Они не затянутся никогда. Ты можешь запросто истечь кровью из-за своего любопытства. И это ещё ничего, это ещё безобидно…