"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич
– …а коли еще хоть раз на порог сунесся – я тебе твою клюку в дупу по самые…
Несолоно хлебавши, Демьян с Максимкой отошли от хаты киловяза, присели на поваленное бревно. Зна́ток задумчиво пожевал сорванный колосок.
– Неладно чагось с ним, – произнес задумчиво. – Раньше, поди, выскочил бы – поругаться да попререкаться, а тут даже не плюнул вслед. Странное дело…
– А по-моему, дядька Демьян, – предположил Максимка, – спужался он шибко. Ты глаза его бачил?
– А чаго? Обычные зенки, дурные, як и должно. Нешто, думаешь, он нас напужался?
– Не, дядька. Он кого пострашнее ждал, а тута мы приперлись.
– Кого ж страшнее-то? Немца, шоль? – задумчиво предположил зна́ток, окинул взглядом горизонт. – Вось чаго. А давай-ка мы его до заката покараулим, поглядим, с чего его так трясет. Залезай-ка вон на стог да гляди в оба два. Як чаго увидишь – свисти.
Сам же Демьян привалился к стогу сена спиной, завернул рубаху – а то вся морда сгорит – и задремал.
Снились ему крутые откосы громадного котлована – с такой гадкой воронкой посередине, что ни плюнуть, ни внутрь взглянуть мочи нет. А следом раздался жуткий, нечеловеческий крик – так мог визжать младенец в печи, свинья с ножом в глотке; баба, из которой дитя наживую вырезают. И где-то совсем рядом, кажется, только обернись – хохотала Купава, и девичий смех-колокольчик то и дело переходил в сиплое старушечье карканье…
– Проснись, дядька! Проснись, дядька Демьян, скорее!
Зна́ток открыл глаза. Темень такая, хоть глаз коли. По небу широкой полосой рассыпался сахар созвездий.
– Вон тама, гляди! – шептал мальчонка. Сощурившись, Демьян еле-еле выцепил взглядом фигуру, бредущую по дороге – ровно к хате Сухощавого. И сердце пропустило удар-другой: голова фигуры вздымалась высоко над крышей домишки, а бледная луна озаряла голову верзилы, будто нимб. В руке он что-то нес.
– Ховайся в сено, быстро! – прошипел зна́ток.
В каждом движении тощих долговязых конечностей, в дерганых и неловких шагах, в странном ритмичном шорохе Демьян узнавал – не человек это вовсе и не навий даже.
– Во связался, старый хер…
– Дядька, а шо гэта за страхолюдина? – прошипел Максимка на грани слышимости.
– Мытарь, – отрезал зна́ток, явно не желая ничего объяснять.
А Мытарь дошел до калитки, переложил ношу из руки в руку – у него и правда был с собою мешок – и настойчиво стукнул в дверь. Раз-другой. Та отворилась, да с такой прытью, что, пожалуй, произошло это без участия хозяина дома. Пригнувшись почти в половину роста, ночной гость вошел в хату, и из окошек послышались жалобные стариковские мольбы:
– Не надо! Не губи! Да будь ты человеком! Отдам я тебе все, отдам, дай отыграться…
– Сиди здесь тихо! – пригрозил зна́ток Максимке, а сам перехватил клюку покрепче да двинулся к хате киловяза. Застыл у калитки – шляпки гвоздей все еще угрожающе блестели.
– Чур меня, чур меня, чур. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – прошептал Демьян, перекрестился. Добавил на всякий случай: – За Родину, за Сталина.
И, зажмурившись, шагнул через порог. Выдохнул. Кажется, ничего не произошло. Вдруг в конуре вспыхнули два злобных огонька. По двору разлилось, будто раскаленное масло, утробное рычание.
– А ну-ка цыц! – наудачу бросил Демьян, и тварь в конуре действительно затихла. Погасли злобные огоньки. Зна́ток шагнул в приоткрытую дверь и замер на пороге, завороженный зрелищем.
На скамье сидел полураздетый, в исподнем, старик с открытым настежь ртом. Над ним, склонившись в три погибели – будь то человек, сломал бы хребет – нависал ночной гость. В длиннопалой руке он сжимал клещи и теми ворошил в окровавленной пасти Сухощавого. Раздался омерзительный, скребущий по самым нервам хруст, и верзила облегченно выдрал клещи из стариковского рта. Повертев в руках желтый, с обломанными корнями, зуб, Мытарь бросил его со стуком в раскрытый мешок, где лежало не меньше пуда таких же, желтых и обломанных зубов.
Увидев Демьяна, Сухощавый замычал, и верзила тотчас повернулся в его сторону. Не в первый раз зна́ток смотрел в лицо твари, пришедшей из таких глубин, что и словами не выскажешь, однако дрожь сама вцепилась в позвоночник, тряханула, как кутенка. Демьян волевым усилием взял себя в руки, не отвел взгляда от жуткой образины: пасть твари будто выворачивалась наружу и разрасталась, как плесень, во все лицо. Оттого щеки, подбородок, переносицу твари покрывали скопления крупных человеческих зубов – клыки и моляры вперемешку. Из-под широких надбровных дуг, также покрытых зубами, белели блеклые безразличные глазища.
– Ну приве-е-ет, Дёма, – протянул трубно Мытарь. И где звук только умещается? Не во впалой же, с торчащими ребрами груди… – Нешто за товарища долг отдать решил? Своих не хватает?
Сухощавый воспользовался передышкой между пытками – сплюнул кровь на дощатый пол, промычал что-то жалобно. Демьян старался не терять лица:
– А что, много задолжал-то товарищ?
– Ни много ни мало, а все оставшиеся.
– Прям-таки усе? – удивился зна́ток, лихорадочно соображая, что можно предпринять. Он бы и на кикимору так вот без подготовки с голыми руками не сунулся, а уж на эту тварь… – Чем же он жевать будет?
– Тю, не больно-то ты зна́ток! Коли у киловяза зубья кончились, то ему жевать и незачем – ждут его уже. Все замученные да спорченные, все обманутые да хворями сморенные – все ждут, почет да уважение воздать, как говорится. Вот я сейчас оставшиеся-то зубья приберу и…
– Я оыам! – силился что-то сказать старый колдун, отпихивая ногами экзекутора – тот уже щелкал клещами над левым нижним клыком.
– Отдашь-отдашь. Вот щас и отдашь! – крякнул Мытарь. С хрустом вцепился ржавыми клещами в зуб, потянул.
– Погодь! – воскликнул Демьян. – Щас я до кладбища сбегаю, полну жменю тебе и снесу!
– Дурня не включай. Зубы тольки у живых работают, а у мертвяков они так, кость бесполезная.
– Ну давай хоть поручусь за него?
– А за тебя кто поручится, Дёма? Со своими долгами сперва расплатись. Купавка-то тебе приветы передавала. Скоренько свидишься.
Перед взором знатка возникла та баня с Вогнишча: под руками, казалось, вновь извивается разгоряченное тело, и дышит смрадом Пекло, и душу рвет крючьями – на зуб пробует. И воронка на самой, что ни на есть, глубине преисподней… Демьян судорожно сглотнул и не нашелся что и ответить пекельному посланцу. Тот, ухмыльнувшись, вновь отвернулся к колдуну.
– Дяденька! – раздалось из окошка. Над подоконником выросла любопытная Максимкина морда.
– А ну пшел отседа! – рыкнул Демьян. Не хватало еще ученика втянуть. Но тот не внял словам наставника. Тварь заинтересованно обернулась, не разжимая клещей.
– Дяденька! Вам зубья потребны?
– Ну… допустим, потребны. А что, свои предлагаешь? – ощерилось создание.
– Так точно. Предлагаю.
– Не смей, дурень! – рыкнул зна́ток, но Мытарь уже оторвался от Сухощавого, всей своей длинной ломкой фигурой перетек к окну.
– А ты знаешь, зачем нам зубы? – Образина осклабилась жуткой зубастой ухмылкой. – Мы те зубья в батоги да плети вкручиваем, а теми батогами и плетьми колдунов хлещем, что душу свою не уберегли. Чем сам себя-то никто больнее не грызет…
– Души нема. Ее попы выдумали! Мне так в школе говорили…
– Беги, малахольный, беги, кому говорю!
Демьян было рванул наперерез к окошку, но тулово твари извернулось, выросло стеной между знатком и Максимкой – не пройдешь.
– Души, значит, нет… – Ухмылка зубодера растянулась, дошла почти до самого затылка. – Что ж, и с тобой дела вести можно. Открывай-ка рот…
– Зачем? Зубы-то вось они…
Что-то со стуком посыпалось на подоконник.
– Вось, забирайте. Черт с ним, с лисапедом…
Демьян перегнулся через торс – мягкий, склизкий, будто подгнившее мясо, – взглянул на то, что высыпал Максимка. На замызганном платочке лежали мелкие белые жемчужинки. «Молочные», – догадался зна́ток.
– Подойдет, нет?
– Подойде-е-ет, – прошелестела тварь, слизывая зубы длинным, похожим на кишку языком. – Знай теперь, Максимка, и на тебя теперь в аду есть твоя личная плеть.
