Ольга Онойко - Север Москвы

— Меня зовут Люба, — услышала я. — Валентина Петровна — моя мама.

— Я знала, что вы придете, — сказала эльфийка.

— Откуда? — подозрительно спросил Миша.

— Отовсюду.

Мы сидели на том, что осталось от крыльца. Это уже не было ни камнем, ни бетоном: материал странно прогибался и пружинил. Любина лошадь так и стояла посреди улицы, будто припаркованная машина. Сама Люба приняла странную позу, напоминавшую полукольцо: она села, поджав ноги, и вывернулась набок, головой к стопам. То ли так ей было удобней сидеть, то ли ее просто выламывало от мучительных попыток произносить слова. Даже шепот ее то и дело сбивался на свист и шипение.

— Я хочу передать, — сказала она. — Маме.

— Мы передадим, — откликнулась я.

Люба покопалась в складках своей хламиды и достала детскую расческу, деревянную, любовно разрисованную шариковой ручкой.

— Мама помнит, — пояснила она.

Я кивнула, приняв расческу.

— Валентине Петровне что-нибудь рассказать о тебе?

Люба подумала. По иглоподобным зубам скользнул бледный язык.

— Нет, — сказала она. — Я же не вернусь. Зачем. Скажи, дом дал расческу.

— Хорошо.

— Люба, — сказал Миша, — а ты случайно… А вы, эльфы, вообще что-нибудь знаете о том, что происходит? Что это вообще такое — анклавы, изменение? Почему оно так?

Рот Любы растянулся в стороны, она посмотрела на Мишу из-под прядей упавших на лицо волос.

— Ялийфирр, — поправила она. — Ялийфирр.

Похоже, ей нравилось произносить это слово. Оно было естественным для эльфийской гортани. Миша попытался повторить за Любой, и у него не получилось. У меня тоже. На самом деле слово звучало еще невозможней, почти без гласных. «А ведь если пытаться это выговорить, — пришло мне в голову, — то само собой сократится до „эльфов“. Как так вышло? Просто совпадение? Или когда-то с кем-то ялийфирр все-таки говорили?..» Любу насмешили наши усилия, и она захихикала. Лучше бы она этого не делала. И выглядело, и звучало это кошмарно.

— Мы знаем, — наконец сипло выдавила она. — Трудно говорить. Подождите.

— Чего подождать?

Люба молча отмахнулась и выпрямила спину. Несколько секунд она прислушивалась к чему-то, стоя на четвереньках и запрокинув голову — словно волчица, собравшаяся завыть. Потом действительно открыла зубастую пасть, но не завыла, а зашипела. Шипение было очень тихим и невозможно долгим. Она не переводила дыхания. Ее легких хватило минут на пять. Немного помолчав, Люба повторила.

Я вспомнила, как Миша открывал замок на двери вестибюля: он тоже тихонько шипел на него. Я покосилась на Мишу. Тот понял, о чем я думаю, и брезгливо покривился. Сравнение явно ему не нравилось.

С одной из эльфийских стометровых сосен соскользнула белка. Обычная, серая городская белка, никак не измененная, со скромным хвостом. Она проскакала к Любе, забавно спотыкаясь, и замерла у ее колен. Люба посмотрела на белку, взяла ее поперек тельца и засунула в пасть.

Я отвела взгляд. Миша тихо выругался. Люба съела белку вместе с шерстью. Некоторое время она сидела неподвижно, будто прислушиваясь к тому, что происходит у нее внутри.

Потом заговорила.

Больше всего это похоже на совмещение слоев в фоторедакторе. Два полупрозрачных слоя с разными изображениями. Они склеиваются. Так возникает что-то новое, по отношению к исходникам искаженное, но в то же время — более целостное. Одним из таких слоев стала наша обыденность. Что стало вторым, Люба пыталась объяснить несколько раз, но мы так и не сумели понять ее. Она сбивалась на слова из языка ялийфирр и не могла перевести. Я усвоила немногое. Слои склеились на равных правах. То, что нас окружает, иное ровно настолько же, насколько наше. И еще: многих элементов второго, чуждого слоя мы пока не воспринимаем. У нас нет привычки к восприятию и — иногда — нет нужных органов.

— Но появятся, — пообещала Люба и умолкла.

Что-то шевелилось под кожей ее горла. Любе не требовалось переводить дыхание: у ялийфирр чудовищный объем легких. Но ее выматывала необходимость произносить гласные. Она часто делала паузы.

— Это как? — спросил Миша.

— Все совместились. Не только мы. Дома. Метро. Вы тоже. Вы только не поняли.

— Мы что, тоже эльфы? — в голосе Миши звучало плохо скрытое отвращение.

Рот Любы выгнулся. Это была не усмешка, а другая, непонятная гримаса.

— Много существ, — ответила она. — Есть много разных. Ты… не ялийфирр. А Вика — да.

В первый момент я не то что не поверила ушам — я просто этого не услышала. Слова прошли мимо сознания. Я увидела, как Миша уставился на меня круглыми глазами. Я заметила подобие усмешки на лице Любы. Я спросила:

— Что такое?

— Ялийфирр, — прошелестела Люба. — Вика, ты — ялийфирр.

Я помотала головой:

— Ну и шутки у вас.

— Ты — ялийфирр, — повторила Люба. — И ты изменишься, когда совместишься.

Я обиделась и разозлилась. По-моему, это была плохая шутка. Мне не понравилось.

— Вранье, — сказала я. — Все, кому положено, уже изменились. Даже Астра перестала расти.

— Нет, — Люба смотрела мне в глаза. Если бы у стоматологического бура был взгляд, он был бы именно таким. — Нет. Дома изменились раньше, потому что в них раньше… никого не было. Никто не сопротивлялся. Люди будут сопротивляться. Долго.

Я пожала плечами.

— Я тебе не верю.

— Это глупо, — сказала Люба.

— Если бы я была эльфом, я бы как-нибудь это чувствовала.

— Сопротивлялась, — лицо Любы исказилось в зубастой ухмылке.

— Вика, — вдруг сказал Миша.

Голос его звучал странно. У меня мурашки по коже побежали. Я быстро обернулась к нему. Вид у Миши был виноватый. Нервными механическими движениями он достал сигарету и стиснул так, что она раскрошилась.

— Вика, — сказал он, — ты… Вообще-то ты правда эльф.

Я хотела ответить «и ты туда же!», но ответила только:

— Что?

— Мне Лапа сказала, — жалобно выговорил Миша. — Я сначала решил, она напутала чего-то.

— Миша, что ты несешь?

Он вздохнул и повесил голову.

— Вика, — сказал он. — У тебя даже взгляд такой же.

Тут меня осенило.

— А те двое, — спросила я, — которые приезжали к Астре. Они за мной приезжали?

Люба едва слышно просвистела что-то на своем языке. Потом ответила:

— Посмотреть.

— Ясно.

Я поднялась и вскинула на плечо рюкзак.

— Я думаю, что вы все ошиблись, — сказала я. — И Лапа что-то напутала. Люба, расческу я отдам Валентине Петровне и скажу все так, как ты просила. Миша, пошли. Лапа нас ждет.

— Пошли, — грустно согласился Миша.

Он запалил мятую сигарету и встал. Люба тоже встала, выпрямившись во весь колоссальный рост. Ее тень упала на меня. Из горла ялийфирр вырвался едва слышный короткий скрежет. Послышался цокот копыт: равнодушная лошадь тронулась с места и подошла к хозяйке.

Люба пыталась говорить в голос. Я слышала, как это ей трудно: на свист и шипение срывался каждый слог.

— Ты… вер-р-р… неш-ш-шь… с-с-ся…

Я пожала плечами.