Бен Ааронович - Луна над Сохо
После выступления он был как выжатый лимон, но очень старался это скрыть. Поэтому я посадил их с мамой в кэб, расплатился с водителем и показал ему свое удостоверение — просто чтобы обеспечить должное почтение и уважение к пассажирам. Потом отправился обратно — отметить успех с Максом, Дэниелом и Джеймсом, но цены на напитки в «Около полуночи» слишком кусались, и мы двинулись оттуда в «Альму», где и пиво дешевле, и на большом экране показывают футбол.
— Нас пригласили сыграть в этом клубе еще, — сказал Джеймс.
— Потому что мы создаем посетителям правильное настроение для того, чтобы выпить, а это полезно для кассы, — сказал Макс.
— Музыка всегда была двигателем торговли, — кивнул Джеймс.
— Поздравляю, — сказал я. — Вы — классная группа, и всякие чудаки обязательно будут платить, чтобы послушать вас.
— Все благодаря твоему папе, — сказал Макс.
— И Сайресу, — добавил Дэниел.
— За Сайреса! — поднял кружку Макс, и мы выпили не чокаясь.
— Так вы выяснили, что тогда произошло? — спросил Джеймс. — Я имею в виду, с Сайресом?
— Нет, приятель, — покачал я головой. — Следствие зашло в тупик.
— Ну, за неразгаданные тайны джазовой полиции! — провозгласил он.
Мы чокнулись.
— За Чертенка Гранта и его «Добровольный джазовый патруль»! — сказал я.
Мы чокнулись еще раз.
Слово за слово, и мы выпили еще по три кружки, потом съели по порции карри и разошлись по домам.
Обычно мне не снятся кошмары. В основном я вижу вполне нормальные сны, но… меня не оставляют воспоминания. Яркие, как вестигии. Запах цветущей жимолости, чуть фыркающий смех, мягкие округлости тела, которое я держал в объятьях. Иногда все это до самого утра не дает мне уснуть.
Итак, я спал с джазовой вампиршей. Этот факт вызывал очень странное ощущение. Богиня маленькой речушки на юге Лондона, джазовая вампирша из Сохо… кто станет следующей? Оборотень из Челси? Или суккуб откуда-нибудь из Сайденхэма? Я решил придумать какое-нибудь строгое правило, которое можно будет добавить к своду уже имеющихся. Примерно так это будет выглядеть: никогда не оскорбляй ничью маму, не играй в шахматы с представителями курдской мафии и не спи с женщиной, которая несет в себе больше магии, чем ты сам.
Холодным и ненастным октябрьским днем я выехал из Лондона. Выползая по утренней пробке на междугороднюю трассу, я наблюдал, как люди спешат на работу — в серых пальто, с поникшими плечами и опущенными головами. Лето совсем кончилось, а перспективный центральный форвард улетел в Рио с визажисткой из Малаги.
Но Лондону нет до этого никакого дела. Ему всегда безразлично, когда его кто-то покидает, ибо он знает: уедет один, приедут двое других. И потом, столице не до этого — она слишком занята: рядится в алый и золотой, красит губы неоновым блеском. «Разве ты не знал, милый, звезды футбола уже давно не в моде? А театр всегда только там, где происходит действие». И теперь она ждет, чтобы какая-нибудь новая голливудская знаменитость показала свое актерское мастерство на улицах Вест-Энда.
Я снова миновал Колчестер, но на этот раз позвонил заранее, чтобы Лесли знала, что я еду. Я постепенно приближался к мутно-серому горизонту, а вокруг вставал Брайтлинси — словно сложенный из ледяных глыб, под низко нависшими дождевыми тучами. Лесли уже ждала меня, когда я подъехал к дому ее отца. Она стояла на парковочной площадке, под фонарем. Для защиты от непогоды она надела непромокаемую куртку с капюшоном, а шарф футбольного фаната и солнечные очки сменила на розовую маску из мягкого гипоаллергенного пластика — такие выпускает Национальная служба здравоохранения. Но голос, когда она заговорила, был по-прежнему не ее.
— Мне надо показать тебе кое-что, — сказала она.
Мы шли по мокрым скользким улицам, и на пути нам пару раз попались местные. Они приветливо помахали Лесли и скользнули по мне подозрительными взглядами.
— Вот они, преимущества жизни в маленьком городке, — пояснила Лесли, — все друг друга знают, и никого ничем не удивишь.
— По-моему, я им не понравился, — заметил я.
Мы миновали парковку, где холодный ветер трепал снасти лодок, выставленных рядами и обтянутых на зиму брезентом, и вышли на бетонированную часть набережной, с деревянными сарайчиками и открытым бассейном. Лесли снова повела меня в приснопамятное кирпичное строение с фресками, изображавшими неправдоподобно голубое небо и белые песчаные пляжи.
— Сейчас я сниму маску, — предупредила Лесли. — Ты готов?
— Нет, — признался я. — Но пережить попытаюсь.
Лесли нащупала застежку с одной стороны.
— Эти штуковины ужасно неудобные, — пожаловалась она. — У меня есть еще одна, на липучках, но они еще хуже… о, готово.
И, прежде чем я успел нужным образом настроиться, она сняла свою маску.
Все было даже ужаснее, чем я себе представлял. До того, что мой мозг отказывался воспринимать это как человеческое лицо. Подбородок отсутствовал полностью. Под непропорционально толстой нижней губой кожа расходилась множеством неровных клочков, которые в районе горла снова сливались в гладкую и ровную поверхность. Нос представлял собой бесформенную плосковатую шишку, торчащую в центре скопления выпуклых белых шрамов, тянущихся от щеки ко лбу. Меня передернуло. Если бы я не был заранее готов держать себя в руках, то вообще отскочил бы в самый дальний угол сарайчика.
— Ну что, закончил осмотр? — спросила Лесли. — Можно открывать глаза?
Я не помню, что сказал ей.
Она открыла глаза. Они по-прежнему были небесно-голубые. Глаза Лесли, которые я помнил. Я изо всех сил старался смотреть только на них.
— Ну, что скажешь?
— Видал и пострашнее, — ответил я.
— Врешь, — фыркнула она. — Это кого же?
— Твоего папу, — отшутился я.
Шутка вышла неудачная, но я старался, и она это оценила.
— Как думаешь, получится у тебя к этому привыкнуть?
— К чему? — не понял я.
— К моему лицу.
— Слишком уж много ты говоришь о своем лице, — проворчал я. — Нельзя быть такой эгоисткой. Надо же иногда думать и о других, не только о себе любимой.
— И о ком же мне думать?
Когда она говорила и клочки кожи под нижней губой шевелились, это выглядело особенно отвратительно.
— Ну, например, обо мне, — сказал я. — А я, между прочим, ушиб палец на ноге о бордюр, когда ты тащила меня через эту лодочную парковку.
— Неужели?
— Представь себе, больно — жуть. Наверняка палец уже распух. Хочешь глянуть?
— Не хочу я смотреть на твой палец.
— Точно?
— Абсолютно, — буркнула она и принялась надевать свою маску.
— Если не хочешь, не надевай, — сказал я.
— Не люблю, когда дети при виде меня разбегаются с визгом, — сказала Лесли.
Я изо всех сил постарался не выдать, насколько мне полегчало, когда ее лицо снова спряталось под маской.
— А еще операции тебе будут делать? — спросил я.
— Возможно, — ответила она. — А теперь я хочу показать тебе кое-что еще.
— Валяй, — сказал я, — и что же?..
Она вытянула вперед руку ладонью кверху. И над ней поднялся световой шар, мерцающий изнутри великолепными радужными переливами. Лично мне такие красивые никогда не удавались.
— С ума сойти можно, — выдохнул я. — Ты владеешь магией.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Кен Джонсон по прозвищу Змеиные Кольца действительно погиб 8 марта 1941 года во время выступления в «Парижском кафе». Свидетели единогласно утверждают, что в момент гибели он исполнял «Oh Johnny», но я взял на себя смелость изменить эту деталь, поскольку, честно сказать, «Body and Soul» — «Тело и Душа» — просто лучше подходят для названия главы.
БЛАГОДАРСТВЕННОЕ СЛОВО
Спасибо всем, кто упомянут в предыдущей книге, а также сотрудникам Лондонского архива и Саре, которая привела меня в «Граучо».
Примечания
1
Боудикка (ум. 61) — жена Прасутага, тигерна зависимого от Рима бриттского племени иценов, проживавшего в районе современного Норфолка на востоке Англии. После смерти мужа Боудикки римские войска заняли эти земли, а император Нерон лишил ее титула, что побудило вдову возглавить антиримское восстание 61 года.
2
«Супермарин-Спитпфайр» (англ. «Supermarine Spitfire») — английский истребитель времен Второй мировой войны.
3
Алистер Кроули (1875–1947) — крупнейший философ-эзотерик XX века. Его «Книга лжи» считается классическим трудом по эзотерике.
4
«Yale» и «Chubb» — британские компании, занимающиеся производством замков и сейфов.
5
