Иные - Яковлева Александра
5. Идите спать! Это приказ! (нем.)
6. Молчать (нем.).
1. Руки вверх (нем.).
2. Иди туда. Быстрее (нем.).
3. Ансельм! Хватит! (нем.)
Аня
В пропитанном чужой памятью доме время остановилось, подвешенное под потолком на балках и ржавых гвоздях. Здесь не было часов, и Аня отмеряла время так же, как делала это в пустой палате Института. Звоном капель, которые срывались из крана в кухне, — примерно тридцать семь секунд на удар. Настойчивыми ласками Макса и короткими островками забытья между ними. Он наваливался, не спрашивая согласия, шептал в самое ухо: «Я знаю, как тебе хочется». Он делал это снова и снова.
Аня чувствовала, будто ее засосало под воду течением. Ей не хватало ни сил, чтобы вырваться, ни воздуха для борьбы — течение утягивало все глубже и глубже, накатывало и слизывало с нее боль и соленые капли. «Я знаю, как тебе лучше».
Иногда, в мгновения блаженства, она думала: он действительно знает. Так, может, раствориться в нем без остатка? Макс приносил еду и вино прямо в их спонтанную постель на полу у камина и поддерживал огонь. Кормил с рук их обоих, пламя и ее. Поленья трещали, вместе с ними снова трещало по швам каждое «нет», которое Макс жадно срывал с ее губ, и вскоре она со стоном выдыхала совсем другое — когда краснело лицо и немели пальцы на ногах, а живот скручивало сладкой, удушливо-жаркой волной.
— Тебе здесь нравится? — спросил Макс, лениво откатываясь от нее, весь блестящий от пота. Он опустил руку без перчатки на ее бедро и по-свойски провел по внутренней стороне от колена вниз. Аня тихо охнула. — Тебе хорошо?
Что ему ответить?.. Порой она чувствовала наслаждение, чаще — боль, но дело было даже не в этом. Снова и снова Аня теряла контроль — только в этот раз не над маревом, а над собственным телом. Тело предавало ее, во всем покорное Максу. Чего бы он ни желал — тело не противилось, будто превратилось в податливую куклу, набитую влажным тяжелым песком.
Его пальцы скользнули вглубь, надавили.
— А так?
— Не мучай меня, — со стоном выдохнула Аня, но бедра уже подавались навстречу его руке.
Приподнявшись на локте и наблюдая за ней, Макс не улыбался.
— Это ты — моя мýка, — ответил он и накрыл ртом ее губы.
Спустя сорок или пятьдесят звонких ударов капель Макс поднялся, чтобы выпить воды самому и напоить Аню. Она протянула дрожащую руку за кружкой, жадно припала к ней. Только прохладная вода немного приводила ее в чувство.
— Где ты всему этому научился?.. Я имею в виду… — Аня покраснела, опустила глаза. — С кем? Если не с Катариной…
По тому, как нахмурился Макс, Аня поняла, что снова совершила ошибку, упомянув Катарину. Если для Макса она как сестра, наверное, лучше не дразнить его глупыми подозрениями.
— Неужели ты думаешь, что я дожил до своих лет, ни разу не прикоснувшись к женщине? — Макс усмехнулся. — Это естественная мужская потребность.
Он опустился на колени рядом с ней и притянул ее за ногу к себе, медленно, но настойчиво.
— Подожди-подожди. — Аня уперла ему в грудь стопу, чтобы хоть как-то остановить. — Расскажи лучше еще что-нибудь про свое детство. Про юность.
— Что ты хочешь узнать?
Не обращая внимания на ее жалкие попытки сопротивляться, Макс наклонился и, поглаживая ногу, стал целовать пальцы, тонкие струнки сухожилий — и дальше, к щиколотке, нежной коже под косточкой. От жаркого дыхания у Ани закружилась голова. Чтобы не потерять себя снова, она взмолилась:
— Пожалуйста, прошу… Что-нибудь про первую любовь… У тебя ведь была первая любовь?
Макс остановился, взглянул на нее потемневшими от страсти глазами.
— О да, — протянул он, целуя ее под коленкой. — Правда, я забыл имя. Да и лицо тоже, если честно.
Он вдруг остановился, и Аня облегченно выдохнула: тело, раскаленное добела, казалось, скоро не выдержит, ему нужна была передышка. Макс откинулся назад, упершись руками в пол.
— Это была глупая подростковая влюбленность: ей около двадцати, мне лет тринадцать, не больше. Девочек вокруг меня не было — только старые служанки и медсестры. Когда мой приемный отец ушел на фронт, он велел открыть в замке госпиталь. Больничные палаты устроили во флигеле, раненых везли со всего восточного фронта. Столько изувеченных лиц…
Макс прикрыл глаза, и его ресницы затрепетали, словно эти лица одно за другим проносились сейчас перед ним, причиняя боль. Ане стало его жаль. Она потянулась, чтобы взять его за руку, и Макс благодарно сжал ее ладонь.
— Знаешь, после Великой войны лицевая хирургия очень развилась. Врачей нам хватало, а вот обезболивающего — нет. Поэтому я стал… пробовать. Использовать дар. Никто ничего не замечал. Думали, я просто что-то вроде талисмана. А она даже считала меня ангелом. — Он вдруг самодовольно усмехнулся. — Знала бы, кто я такой… Она была одной из сестер, я всегда крутился где-то неподалеку, помогал ей и раненым. Думал, что нравлюсь ей. Однажды даже признался в любви и сделал предложение, представляешь? — Он обернулся к Ане и рассмеялся. — Сказал: у меня есть замок, и я тебя люблю, так что выходи за меня. Она, конечно, не воспринимала меня всерьез.
— Ты мог бы ей приказать… — Макс удивленно выгнул бровь, и Аня смущенно забормотала: — То есть я имею в виду… Она бы вряд ли заметила…
— Думаешь, это правильно? Но ты ведь не станешь применять к любимым свой дар? — холодно возразил Макс. — Вот и я ни за что бы так не поступил. К тому же… — Он немного помолчал, раздумывая. — Тогда я не знал, как долго действует моя сила и как меняются от нее люди. Я боялся, что она станет другой, понимаешь? Что это будет ненастоящая любовь. Впрочем, дар все равно наделал бед. Из-за той медсестры я и оказался в сумасшедшем доме.
— Как это вышло?
Макс растянулся рядом с Аней, провел пальцем по ее впалому животу, от пупка вверх.
— Правда хочешь знать?
Аня судорожно кивнула, уже не уверенная, что это хорошая идея. Макс наклонился к ее ребрам, поцеловал три крупных темных родинки, одну за другой. Обхватил ладонью маленькую грудь.
— Однажды выздоравливающий, которому я помог, распустил руки… Впрочем, кажется, ей понравилось. — Макс горько усмехнулся. — Я застал их в саду — до сих пор не могу туда и шагу ступить. Все произошло у нее на глазах, конечно же. Она слышала мой приказ и видела, как солдат, даже не надев штаны, с размаху разбил себе голову о каменную ограду…
Он сжал ее грудь с такой силой, что Аня охнула.
— Макс, мне больно, — простонала она.
Он моргнул, словно очнувшись, виновато и нежно заскользил пальцами по коже, утешая. Затем стал целовать, шепча:
— Прости, прости… Больше этого не повторится, обещаю. Если ты не сделаешь больно мне. Ты тоже пообещай…
Он приподнялся, навис над ней. Аня почувствовала, как его тело теплеет, прижимаясь к ее бедру все теснее, как вздрагивает в нетерпении.
— Пообещай, что не вынудишь меня. Я бы этого не хотел. Пообещай, что останешься со мной. Только со мной.
Когда он снова вошел в нее, Аня уже не сопротивлялась и даже забыла, как это — сопротивляться. Она сминалась под его ладонями теплым податливым воском. Макс делал из нее что-то совсем новое, удобное ему, ладно подходящее под все его желания. Снова и снова волна болезненного, стыдного удовольствия против воли проходила через нее, как электричество. И Аня снова вылетала из тела — только теперь оно было сковано не ремнями, а его руками, измучено ласками, заклеймено поцелуями.
Когда наконец наступила ночь и Макс уснул, уткнувшись лбом ей в живот и прижав к себе ее бедра, она тоже смогла забыться.
Ей снилась камера, в которой она провела два месяца, отсчитывая время между пытками и подбирая слова для следующего письма Пекке. Желтое поле на картине, единственное «окно» в ненастоящий мир, вдруг ожило. Аня шагнула к нему, протянула руку — и очутилась на рапсовом поле. Поле цвело, вокруг жужжали пчелы. Сладко пахло нектаром. Ей было хорошо и тепло — но недолго. Подул сильный ветер, небо враз потемнело. Черная грозовая туча шла с запада, съедая солнце. Запахло близкой грозой, и Аня побежала — но не навстречу, а прочь. Бежать было ужасно трудно: ноги вязли в жирной земле, а руки были заняты. Оказалось, она несла ребенка, завернутого в кучу тряпья. Ребенок надрывался испуганно, туча настигала. За спиной хлопали крылья. Аня обернулась: это были вороны, целая стая черных птиц.
