Александра Огеньская - Слепое солнце
Много говорит. Когда говорит, начинает переливаться палевым и бежевым. Волнуется.
— Нужно будет им хоть спасибо сказать…
— А про неприятности узнать не хочешь? — в раздражении тут же оделась густой серостью. А потом вдруг замерла — в одном цвете, палево-растерянном. — Джош… ты меня видишь?! Ты…
— Вижу. Поверху. Способности возвратились.
— Ооо…
Подошла. Бесцеремонно отодвинула пса. Присела рядом — тёплая, тяжело прогибает кровать своим весом.
— Джош, это… невероятно! Это же здорово! — порывисто обняла. Обнимать у женщин в крови, но сейчас эта женская привычка Джозефа почти даже не раздражала. Смотрел — насмотреться не мог. И паутина стен, и буйство красок, и прояснившиеся очертания предметов. Ненадолго, да. Но, черт побери…
— Здорово. Да…. Цез, иди сюда тоже. Иди, поглажу.
— Так тебе больше не нужен поводырь? Ты теперь зрячий?
— Нет. Это другое, наверно. Это магия, понимаешь? А у меня особых способностей никогда не было.
Но ей, кажется, плевать на все возражения. Алым тюльпаном расцветилась.
— Зато ты маг. Снова! Слушай…
Отстранилась, поднялась. Показалось, или пятно чуть поблекло?
— Как ты себя чувствуешь? Нормально? Но выглядишь вроде ничего… Так вот, у нас неприятности.
— Ну?
Цезарь все-таки интересный — штрихи эти… Карандашей цветных взяли и набросали торопливо и пёстро, а потом отошли в сторону, узрели, что натворили, и давай все по-новой разрисовывать. И опять сплошь разноцветно и крикливо. Забавно.
— Мне предъявили официальное обвинение в преднамеренном убийстве. Даже в нескольких. Пана Беккера и троих Тёмных на меня свесили. И еще одного Светлого нашли, не знаю, на кого списать. Отобрали «пэшку», все амулеты, нацепили на меня блокатор боевых способностей, отстранили от расследования и взяли подписку о невыезде.
— Ээээ. Что? — протараторила на одном дыхании, и Джозеф сначала не понял. Зато когда понял… — Так. По порядку. Погоди… Тебя обвиняют в серии преднамеренных убийств?
— Да. Именно.
— А… я? — этак обиженно вышло — вроде как дитяте тут старалось, делало, а пришёл кто-то другой, и пожалуйста, всю славу себе заграбастал. — Как же я?
Вздохнула, подёрнулась серенькой пленочкой.
— А никак. Ты безвинная жертва, да еще вроде как беззащитная. Пока тебя резали, как барана, пришла я и всех перестреляла. Терминатор в отпуске.
Ещё и шутит. Меж тем за множественность составов, да за преднамеренное, да превышение должностных — это ж пожизненное выходит! Джошу бы еще, пожалуй, скостили со скидкой на слепоту и прочую ущербность, но Мэве — никогда. Вот же…! Потом допёрло окончательно — и похолодел. Ловко, ловко… Сам Джозеф, вот честное слово, готов был идти под суд, во всем сознаться (в меру приличий, разумеется, несовершенство мира он на себя брать не собирался) и сидеть себе. Зато с чистой совестью. Не стыдно пред Гауфом. Но чтобы Мэва?! Нет, всё-таки гады. Мэве сидеть Джош не позволит. Шутит, а сама искрит почти истерикой.
— Тихо. Спокойно. Дай, подумаю. Цез, не мешай… А как же мои отпечатки на пистолете? Они же провели экспертизу? Бойки-то пронумерованные. Странно. Потребуй копию отчёта.
— А то сама не знаю! Уже затребовала… Но я всё аккуратно делала, честное слово!
— Шшшш… Тихо. Не забывай, где мы находимся. Да-да, ты у нас эксперт, я знаю. Просто никак сообразить не могу. Ну, Беккера еще можно на тебя списать, и то только как грубую неосторожность. Но Тёмных? Вот что, если они не провели полную экспертизу тел со всеми выкладками, потребуй. Жми на то, что они погибли не от ранений. Хотя это не поможет, если они хотят тебя засадить… Так, вот что… Мне должны устроить встречу с одним Иерархом. С тем, который… Впрочем, не важно. Нужно собрать побольше бумажек. От независимых экспертов, если такие остались.
— Ага, ага… Наивный. В отделе на меня смотрели, как слон на муху. Я им никто, я у них и года не отработала. Кто там ради меня подставляться-то станет?
— Ради тебя, может, и никто… Нужно позвонить Гауфу. Попросить его поговорить с Джеромом. Раньше времени не сдавайся. Если совсм край — я во всём признаюсь и всё подпишу. Сидеть я тебе в любом случае не позволю.
— Не смей. Знаешь что, я пойду, ладно? А то…
Рябь и блики. Но уже не разберешь, в чем причина. Смазанное всё.
— Ты домой? Подожди тогда. Может, меня уже отпустят отсюда. Вместе пойдём.
— Я пойду.
— Мэв? — давало о себе знать некоторое истощение. Рябь и блики никуда не делись, но стали блеклыми и монотонно-серыми.
— Ей-богу, разревусь сейчас! Не знаю я, почему! Устала, наверно. В горле уже эти твои тайны и обряды стоят. Пойду, а то, честно…
— Мэва, сядь. Сядь, я тебе говорю, — нет, определенно, действие кшиштофова зелья заканчивалось. — И расскажи толком.
— Нечего рассказывать… Просто устала. Знаешь, я ведь вчера первый раз человека убила. Я прибежала, увидела… Я думала, ты мертвый. Кровищи, этот с кинжалом, воняет мертвечиной… Я не знаю, что на меня нашло, я взяла и выстрелила. Я знала, что я его убью, что нужно в руку или в ногу. А я все равно в грудь… В бок… подмышку. Мне сказали, пуля прошла…
— Я знаю, успокойся. Ты все сделала правильно. Тут ранить было недостаточно. Тут нужно было наповал. Ты меня спасла.
— Думала, не успею, — опять, кажется, плакать вознамерилась. Ну, тихо… Приобнял за плечи. — Ты лежишь такой… крови лужа и ты весь в ней с ног до головы. Сначала кричал, а потом обмяк. Глаза закатил, ну точно труп. И телефон разрядился. Хотела поторопить ребят…
— Понимаю…
— Ни хренышка ты не понимаешь! Балда и олух! И идиот! И придурок! И… — пихнула локтем, отвернулась. — Руки убери… Скотина.
— Мэв, — совсем сбила с толку. Эти женщины, ну вот где логика? Впрочем, если ревет сидит… Какая тут, к черту, логика? Хотя, кажется, Джош начинал понимать, какая. — Да, скотина я. И идиот. И балда, и олух. Каким был, таким и остался. Придурок неблагодарный, да?
— Да… То есть нет… В смысле… Прекрати! Издеваешься, да?
Подскочила, ушла к столу — слабый, далекий, как сквозь пелену, серебристый огонёк. Там хлюпала носом, суетливо шуршала какими-то бумажками. Очевидно, чтобы занять руки. И опять усталость. Проснулся — свеж был, как яблочко наливное. То, что из супермаркета в квартале от дома. Такое твердое, крупное, тяжелое, лежит на прилавке год и не портится. Свежее. Накачали всякой дрянью. Вот и Джозеф с утра был подобен этому яблоку, столь же искусственно возвращенный к физическому благополучию. А сейчас физиология опять намекала, что одной пищей духовной сыт не будешь, а неэкономно расходуемые силы имеют свойство подходить к концу.
— Совсем нет. Просто… Я был дурак, ага? Подозревал тебя черт знает в чем. Ты меня прости?
— Куда я денусь… Не бросать же тебя одного, бестолочь такую. Хотя в заднице мы с тобой… Ох, — в последний раз швыркнула носом и исчезла за густой сеткой темноты. Всё, кончилось счастье. Будем надеяться — до следующего раза, и пану Кшиштофу будет, о чем писать диссертацию. Утомленно откинулся на подушку и прикрыл глаза.
— Прорвёмся.
— Да. Кажется, прорвёмся. Ну я и размазня, — невесело рассмеялась. — Давненько не ревела. Ты меня тоже извини, что я тут сдуру лишнего наболтала. Но я пойду. Спать хочу, как собака. А раз уж теперь на работу не надо, то хоть отосплюсь.
— Всё-таки подожди, я с тобой.
— Ага, так тебя и выпустят отсюда, держи карман шире. Ты хоть встать сможешь? Личность дохлого вида?
Ну, во всяком случае, к Мэве возвратилась ее язвительность. В колледже её моровой язвой какое-то время называли. Потом перестали — кое-кому Джош чисто по-дружески, любя, начистил… лицо, хотя и полагал в глубине души, что прозвище дано не совсем уж безосновательно… Давно это было, и почти неправда.
И всё же выпустили. Не без небольшого взаимного недопонимания, разумеется, и с кучей строгих указаний, которые Джош спокойно пропустил мимо ушей, зная, сколь жадно им внимает Мэва. Эта спокойной жизни теперь не даст. В довесок вручили того замечательного зелья — целый флакон. Разводить по двадцать капель на стакан, пить десять дней перед завтраком. Ещё облагодетельствовали полным медицинским заключением на двадцать листов — вещь полезная, но читать ее Джош с Мэвой намеревались уже дома.
Глава 11
— Да, пан, это Джозеф, — почти прошептал в трубку Джош. Мэва спит, ей не мешать. Умаялась за сутки напряжения. И постреляла, и понервничала, и поплакала, и все это со всей присущей экспрессией. И сейчас тихо сопит в комнате, а напарник здесь, на кухне, пристроился на табурете. Слепота после такого буйства красок казалась чуть ли не оскорбительной. Этакий звонкий щелчок по носу — знай место, знай! Как был идиот слепой, так и остался. Но уже завтра с утра можно будет повторить упоительное разнообразие. Джош снова почувствовал себя нормальным. Почти, но нормальным. А все-таки два часа Верхнего зрения в день — что умирающему с голоду карамельная конфетка. Только аппетит раздразнить. Впрочем, будь благодарен тому, что имеешь.
