Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса III
— А кстати, да.
Мы сидим на чердаке, как сидели тридцать с лишним лет назад. И хочется сказать, что это тот же самый чердак, но врать не стану, совсем другой. И город другой, и даже страна. И весь мир изменился так, что я порой думаю: детство наше, похоже, прошло на какой-то другой планете. Еще немного, и я вспомню, как мы дружно грузились в транспортный звездолет, волоча за собой чемоданы, прижимая к животам ошалевших от растерянности котов.
А чердака, куда мы залезали в детстве, чтобы спрятаться там от всех на свете и от самого света в сумрачной тени застиранных соседских простыней, давным-давно нет ни на одной из планет. И дома тоже. Все к лучшему, это был очень старый дом с печами, которые топили углем, и такими щелями в стенах, что зимой меня укладывали спать в куртке, которую мама почему-то называла анораком, а папа — паркой, и, застегивая на мне молнию, подмигивал: «Ты сегодня настоящий полярник». И если после этих его слов удавалось не заснуть, дождаться, пока лягут родители, встать и выглянуть в окно, можно было увидеть, как по нашей улице среди голых лип, угольных куч и подмерзших по краям луж бродит белый медведь, задумчивый и строгий, почему-то всегда один. Мне очень хотелось рассказать про медведя папе, но тогда пришлось бы признаться, что я вовсе не засыпаю в девять, а лежу и слушаю их телевизор за стеной, обрывки взрослых разговоров, звон посуды, скрип диванных пружин. Поэтому папа так и не узнал о белом медведе, родившемся от его шутки про полярника, декабрьских сквозняков, громкого шороха дедеронового капюшона, поцелуя в нос и традиционного напутствия: «Счастливой зимовки!»
Зато Наташке я рассказал про медведя сразу. В первый же момент. Вышел во двор один, без родителей, увидел ее, такую красивую, высокую, почти взрослую, со спортивной сумкой через плечо, в настоящей ковбойской рубашке, в красном платке, повязанном, как у пиратов в кино, подошел и сказал: «А ты знаешь, что ночью по нашей улице ходит белый медведь?» И она серьезно кивнула: «Всю зиму думала, откуда он взялся».
Мы стали друзьями еще до того, как она договорила. Хотя по идее шансов у нас не было. Все-таки Наташка — девочка, выше меня на целую голову и старше почти на три года. Мне шесть, ей скоро девять, в детстве это огромная разница. Но мы даже не то чтобы преодолели это препятствие, а вообще ни разу не задумались, кому сколько лет и кто какого роста. Только потом, когда уже совсем выросли, удивлялись задним числом — как это у нас так лихо получилось. Спасибо медведю.
Штука в том, что Наташка действительно его видела. До сих пор в этом не сомневаюсь.
Накануне нашего знакомства во дворе косили траву, ее не успели убрать, и теперь всюду валялись охапки душистого, еще влажного сена. Наташка поставила меня в центр самого большого травяного острова. Велела:
— Кружись! Можешь быстро, можешь медленно, как хочешь. Но только все время в одну сторону, пока не упадешь. Упасть — это самое главное. Не бойся, тут мягко.
А я и не боялся.
До сих пор помню, как начал кружиться по часовой стрелке, сперва медленно, а потом все быстрее, и не то чтобы я хотел этого ускорения, оно происходило само, независимо от моей воли, как будто мое тело стало каруселью, а весь остальной я — просто пассажиром, который не может ни управлять движением, ни даже спрыгнуть по собственному желанию. Если уж купил билет, терпи, жди, пока карусель не остановится.
Потом я все-таки упал. Это тоже случилось само, я даже не понял, как и почему. Только что кружился — и вот уже лежу на мягкой колючей траве, а весь остальной мир продолжает вращаться. И это оказалось совершенно удивительно. До сих пор всегда было наоборот: я сам двигался, бегал, прыгал, куда-то лез, а мир оставался надежным и неподвижным. Теперь стало не так.
— Здорово, да? — спросила Наташка. Она тоже лежала в траве, неподалеку, метрах в трех от меня, и смотрела в бешено вращающееся над нашими головами небо. — Это меня папа научил. Давно, я только в первый класс пошла. Он мне так доказывал, что земля вертится. Сказал: «Сейчас сама почувствуешь». Но я все равно не верю.
— Так в книжках же написано, что вертится, — откликнулся я, слишком рано выучившийся читать и надолго сохранивший безграничное уважение ко всякому напечатанному слову.
— Мало ли что в книжках. Книжки пишут взрослые, а они часто врут, я проверяла.
Я открыл было рот, чтобы возразить, но не стал. Слишком уж быстро кружилось небо, чтобы спорить. Тем более взрослые действительно иногда врут, это я уже знал.
Было лето, каникулы, почти все соседские дети разъехались, и мы с Наташкой бродили всюду вдвоем. «Могущественные повелители тысячи дворов», — говорила она, и я безмерно гордился столь высоким званием.
На самом деле дворов в нашем квартале, за пределы которого нам запрещали выходить под страхом вечного, до самой осени, заточения в душной квартире, было гораздо меньше, но мы не сомневались, что рано или поздно храбро перейдем дорогу, свернем за угол и распространим свою безграничную власть до самых дальних городских окраин.
А пока я заново изучал ближайшие к дому окрестности. В Наташкиной компании они вдруг снова исполнились сладкой, завораживающей угрозы, как в те дни, когда я впервые вышел во двор один. Снова стали неведомой территорией — формулирую я сейчас. Но это просто слова взрослого человека. А тогда были ощущения — подлинные, неописуемые. Мои — навсегда.
— Там живет девочка, которую превратили в старушку, — говорила Наташка, указывая на угловое окно двухэтажного дома, такого же ветхого, как наш.
— А разве так бывает?
Никогда ни на миг не подвергал ее слова сомнению. Но мне были нужны подробности, чем больше, тем лучше, тем легче уложить в голове новую информацию — совершенно сокрушительную, когда имеешь дело с Наташкой.
— Бывает вообще все, — строго говорила она. — Просто некоторые вещи — редко. Так редко, что никто их не замечает. Думают, все нормально, всегда так было. А я замечаю. Однажды эта старушка прыгала во дворе через скакалку. Прыгала и плакала. Представляешь? Ясно, что она еще недавно была девочкой, а потом ее — рррраз! — и заколдовали. Даже в школу пойти не успела, наверное. Хотя это как раз не самое страшное.
— Кто заколдовал? — холодея от ужаса, спрашивал я.
— Есть одна ведьма. Часто ходит по нашей улице, но по лицу ее не узнать, оно каждый день новое. И всегда с виду добрая-добрая. Ни за что на нее не подумаешь! Ходит и высматривает — вдруг мама с ребенком идет. Это ее добыча. Подходит, здоровается — ой, я ваша новая соседка, будем знакомы. И завязывает разговор, долгий-долгий. Всегда про болезни и другие неприятности. Мама стоит, слушает, взрослым про болезни всегда интересно. Ну, или просто стесняется сразу уйти. Ребенок скучает. И тут ведьма — бац! — дает ему конфету. Если взял — все, тебя заколдовали. Даже есть эту конфету не обязательно. Все равно завтра проснешься уже старенький. Родители увидят, скажут: ой, вы кто такой? А где наш сыночек? И выгонят старика на улицу, живи как хочешь. У этой бабушки со скакалкой хотя бы дом есть, повезло ей.
— А если не брать конфету, не превратишься?
— Не превратишься. Хотя на самом деле, если идешь с мамой и к вам подошла такая незнакомая добренькая бабка, лучше вообще сразу убегать. И пусть потом кричат и наказывают сколько хотят. Главное, что не заколдовали. А маме не объяснишь… А вот, смотри! В этом доме до революции жил граф-разбойник, он проиграл в карты свое состояние и вместе со слугами стал грабить по ночам купцов. А перед смертью закопал в саду клад — триста золотых колец с огромными бриллиантами. Но клад лучше не выкапывать, если кольца пролежат в земле ровно триста лет, из них вырастут алмазные деревья, представляешь, как будет красиво?.. А вон в том дворе весной растут черные тюльпаны. Сейчас их уже нет, отцвели. Но следующей весной не забудь посмотреть. Знаешь, откуда берутся черные тюльпаны? Они всегда вырастают только на могилах пиратов. И значит, здесь…
— Прямо во дворе могила пирата?!
— Ну да. Например, он прапрапрадедушка хозяев. Или просто пришел к их прадедушке в гости, чтобы его убить. Но прадедушка храбро сражался, застрелил пирата и закопал в саду. Вполне может такое быть. Просто никто не знает. А тюльпаны с тех пор растут, черные-пречерные. Весной сам увидишь, я не вру.
Я и не сомневался.
— А в этом доме, — Наташка переходила на шепот, — живет холостяк. Так называются люди, которые никогда не женятся. По разным причинам. Некоторые разведчики, как Штирлиц, и с ними все понятно. Разведчику с женой трудно жить: правду рассказывать нельзя, а врать каждый день неохота. Еще бывают ученые, им жениться просто некогда. И космонавты, которые готовятся лететь на Марс, туда жену брать нельзя, а дома навсегда оставлять нечестно. Но этот человек-холостяк не женится, потому что дружит с привидениями. Они к нему ходят в гости по вечерам. А жена ни за что бы не разрешила.
