Леонид Резник - Дом в центре
– Общался. Сначала он поручил мне отыскать тебя. Я не нашел даже малейшей зацепки. Потом твой отец без предупреждения исчез месяца на два, а я остался один, почти без денег. Так… потом он объявился… извинился, сказал, что не может меня вернуть в Балтию. Дал денег… Так… так… Ну, дальше я уже работал сам, без всякой помощи. Несколько раз звонил твоему отцу – никто не отвечал. Много я знаю? Видишь! Давай лучше моими делами займемся. – Что за дела? – Ты ведь слышал про войну в Югославии? – Слышал.
– Так вот. Примерно неделю назад мы взяли одно мусульманское село. И совсем случайно нашли пятнадцать картин. Старинные картины, целая коллекция. Там же много старых замков, дворцов. Музеи всякие. А какая война обойдется без грабежа? Крадут все подряд. Я картины припрятал, съездил в Германию. Там нашел покупателя. Хороший клиент, не посредник. Заплатит много. Поехал в Боснию. И по радио слышу новости: мусульмане атакуют в моих местах. Кинулся, перепрятал картины глубже в тыл, в другой деревне. В Ригу позвонил, просто так. А мне про тебя рассказывают. Теперь мне надо, чтобы ты помог вытащить эти картины из Боснии. Понимаешь, везти их на машине – сложно. Можно, но рискованно.
– Послушай, но это же как-то… нехорошо. Противозаконно. Получается, что мы украдем эти картины.
– Ты что, из детского сада сюда пришел? О каком законе можно говорить на войне, особенно, если война – гражданская. На такой войне все грабят всех. Обрати внимание, картины уже были украдены. Если бы не я их захватил, то кто-нибудь другой. Ты имеешь против меня что-нибудь? Почему я должен уступать такую выгодную добычу другим? Там все воруют и все торгуют. Офицеры из войск ООН вообще все завели себе счета в Швейцарии и гонят туда деньги реками. И еще счастье, что картины не попали к каким-нибудь мусульманским фанатикам. Они вообще могли их уничтожить.
У меня не было ни малейшего желания спорить с Седым. Действительно, безупречная аргументация. Не придерешься. Так что это получается? Я попрусь в Боснию? Господи, чем я занимаюсь! Чем я занимаюсь, Боже мой! Таскаю картины из Боснии, мусульман из альтернативной Персии. Солдат из альтернативного Израиля – в центр Питера, арабов из Питера – в альтернативный Израиль. Театр абсурда, а не жизнь.
Воспользовавшись одной из любительских фотографий Седого, мы вышли в типичное дачное местечко. Седой попросил меня приготовить для нас обоих пятнистую униформу, пуленепробиваемые жилеты и какое-нибудь оружие. Рядом со своим спутником, которого в деревне знала каждая встречная собака, и я выглядел бравым солдатом удачи.
В маленьком домике на окраине нас встретил покрытый щетиной детина с крупной фиолетовой татуировкой VOVA на фалангах пальцев правой руки. Помещение было довольно чистое, без ожидаемого разбойничьего беспорядка. Единственное, что отравляло атмосферу (в буквальном смысле этих слов), – запах нестираных носок. Хотя, чего еще можно было ожидать от давно небритого Вовы?
– Откуда ты взялся? – удивился детина. – Турку сказали, что ты сегодня утром куда-то летишь из Берлина.
– Турок все перевирает, – Седой внимательно осмотрел помещение. – Никто не заходил. – Нет. – Сам ты не выходил? – Нет.
– Отлично. Пошли, – позвав меня за собой, Седой нырнул в узенький коридорчик. – Эй, шеф, кто это? – заволновался небритый.
– Мой двоюродный брат, – сказал Седой. – Видно же, что похож. Доверяй ему, как мне.
Картины хранились в маленькой комнатке (на язык так и просилось слово «горница») с вообще микроскопическим окошком. В полумраке Седой повозился с брезентовыми свертками, удовлетворенно хмыкнул.
– Пошли, – сказал он. – Тут недалеко здание Совета двухэтажное. Сначала к тебе в Питер, картинки посмотришь, если захочешь. Потом я позвоню а Ахен… – Куда-куда?
– Ахен. Городок в Германии. Очень приятный, чем-то мне и Питер, и Ригу одновременно напоминает. И нашу Бирку. – Архитектурой, наверное.
– Да. Там что удобно? Городок стоит почти на границе. С одной стороны – Голландия, с другой – Бельгия. Никаких пограничников, не то что у вас тут. – Сам-то Ахен в какой стране? – Я же говорил, в Германии.
Трудно объяснить причину моей брезгливости, но, кроме как во время переноски, я не прикоснулся к картинам и не посмотрел их, несмотря на предложение Седого. Мне была противна моя роль, я старался не вникать в происходящее, во всю эту торговлю с переговорами. Мы вышли по фотографии, запасенной предусмотрительным Седым, проехали несколько остановок на автобусе, сели в припаркованную на стоянке машину.
В довольно среднем (на мой неискушенный взгляд) отеле нас уже ждал мужчина с очень интеллигентной внешностью. Вьющиеся волосы, высокий лоб с залысинами, холеные борода с усами, очки в тонкой оправе… Потом я вспомнил, что он, вроде бы, не перекупщик, а будущий хозяин картин. Учитывая их возможную цену, – миллионер.
Седой меня не представил, мое участие в сделке не требовалось. Я отошел к окну, хотя и мог наблюдать искоса миллионерскую возню с увеличительным стеклом вокруг разложенных на столе полотен. Благодаря своему безделью, я во всех деталях разглядел, как вылетела дверь нашего номера, и помещение заполнили вооруженные люди (часть из них в форме). Седой даже не среагировал, я эгоистично предположил, что он решил не подвергать опасности мою драгоценную жизнь. К нашим головам приставили пистолеты, сковали руки за спиной. И прочитали короткую официальную речь на непонятном нам немецком языке.
Я тупо наблюдал за происходящим. Фотограф делал снимки, он старался, чтобы в кадр попало как можно больше разложенных на столе и кровати картин одновременно. «Покупатель-миллионер» стоял совершенно свободно, без наручников, и что-то объяснял дородному мужчине в очках, указывая пальцем то на одну картину, то на другую.
Седой стоял спокойно. Судя по его лицу, он был очень увлечен решением сложной математической задачи. Неужели он в состоянии освободиться от наручников? Если да, то он сейчас просчитывает свои движения, как мастер-бильярдист просчитывает комбинации с ударом шаров друг о друга.
Немецкий язык жутко раздражал. Все воспоминания о нем были связаны с фильмами про фашистов. Получается, я, по доброй воле, сам забрел прямо в лапы гестапо. Или как оно у них сейчас называется?
Нельзя сказать, что я особенно нервничал. Лично мне смыться не составляло никакого труда, наш номер размещался на втором этаже трехэтажного отеля. Достаточно мне чуть-чуть пофантазировать на спуске, и я вместе с конвоирами окажусь, где захочу. Но Седой-то, Седой! Он же не будет никак связан со мной во время движения. Следовательно – останется под арестом. Конечно, Седой сам во всем виноват. Если бы не его желание поторговать краденым – ничего бы не было. С другой стороны, друзей (да еще таких ценных, как Седой!) не оставляют в беде из-за мелких грехов. Каждый зарабатывает на жизнь, как умеет. Торговля трофеями для профессионального военного так же естественна, как для огородника – торговля овощами. Ведь еще слава Богу, что Седой тут не занялся подрывом самолетов и захватом заложников. А арест… Седой далеко не пай-мальчик. Можно поспорить, что через самое короткое время он будет на свободе, сбежав из любой тюрьмы. Но простит ли он мое позорное бегство?
Двое конвоиров захватили мои руки поближе к плечам и, подталкивая сзади, повели по коридору. Седого вели передо мной аналогичным образом. Когда до лестницы оставалось метров пять, мне показалось, что я нашел решение. Если у самой лестницы рвануться, прыгнуть на Седого и покатиться общим клубком вниз, по ступенькам? Выгорит? Я где-то слышал, что у каскадеров падение по ступенькам считается одним из самых тяжелых трюков. Для неподготовленного человека это просто чревато переломами. Можно представить, как мы на пару с Седым кувыркаемся. Я шлепаюсь ребрами на выпирающие углы ступенек, на меня приземляется мускулистый Седой, еще один-два полицейских сверху. Потом мы меняемся местами, чьи-нибудь сто килограмм обрушиваются на мою бедную голову… И при этом я еще должен воображать перила, картину на выходе и прочий антураж! Лучше всего будет «заказать» карету «Скорой помощи» у подъезда. Если не катафалк.
Был еще шанс, что в полицейском управлении нас всех загонят вместе в один лифт. Но рассчитывать на это… Извините. Понимая, что уходят последние из возможных секунд, я крикнул:
– Седой! Я сейчас ухожу. Ничего не делай, вытащу тебя через несколько часов…
Я выпалил все это с пулеметной скоростью и хотел сказать еще что-то, но немцы залаяли, толкнули Седого идти быстрее, а меня огрели по спине чем-то твердым. То ли дубинкой, то ли прикладом автомата. Больно!
Я ступил на лестницу и, как это у меня водится, прикрыл глаза. Я шагал медленно, переставляя ноги, как ожившая статуя Командора. Полицейские толкали меня в спину и командовали: «Шнеллер! Шнеллер». Ей Богу – кино из жизни советских партизан.
