Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса II
Работал быстро, был собран и точен, как хороший стрелок. Одновременно словно бы со стороны наблюдал, как зарастает прореха, как из бледной деревянной пустоты возникают ножка стула, кусок столешницы, пестрый лоскут зонта, ветка цветущего дерева, крошечный участок безоблачного неба. И напоследок края двух рукавов. Красный, зеленый. Мазок, еще мазок. Кода.
Быстро убрал инструменты и банки с остатками краски в рюкзак. Закинул его за спину и пошел прочь, в сторону Кафедральной площади. Домой.
* * *— Шла по улице, — говорит Тереза, — с работы, обычным маршрутом, ничего особенного не ожидая ни от грядущего вечера, ни от жизни в целом. И вдруг остановилась как вкопанная. Сама сперва не поняла почему. А когда поняла, завопила так, что цветы с окрестных каштанов посыпались: «Эээээ-риииик!» Но он уже сам ко мне бежал, и это было просто отлично, потому что я по-прежнему с места двинуться не могла. А потом, целую вечность спустя, он все-таки добежал. Мы обнялись и стояли посреди улицы, как дураки, долго-долго. Так долго, что, кажется, до сих пор стоим там, обнявшись. Ну, в каком-то смысле.
— И сразу помирились? — спрашивает сестра.
Тереза мотает головой.
— Не помирились, что ты, нет. Просто все сразу стало так, будто мы вообще никогда не ссорились. А, например, потерялись. А потом нашлись… То есть на самом деле мы оба, конечно, прекрасно помним, что поругались и расстались на целый год. Но одновременно твердо знаем, что это было не с нами. Потому что с нами ничего подобного случиться не могло. Понимаешь?
— Наверное, не очень, — улыбается сестра. — Но это совершенно неважно. Главное, что понимаете вы.
* * *Шел по улице, постепенно ускоряя шаг. Наконец побежал — просто от избытка сил и чувств, чтобы не взорваться, заполнив собой весь сонный утренний мир, прекрасный, солнечный и холодный. Чтобы несколько кварталов спустя ощутить блаженную усталость, сбавить темп, замедлить движение и обрести наконец привычную форму, не то чтобы совершенно необходимую, но чертовски удобную для счастливой человеческой жизни.
Улица Тоторю
Totorių g.
Воздушный цирк
— В детстве, — говорит Фань, — у меня был старший брат. Совсем-совсем старший. Я имею в виду взрослый. Он был летчик. Его звали фон Рихтхофен…[38] Ну чего ты так на меня смотришь? Почти у всех детей бывают вымышленные друзья, а у некоторых не просто друзья, а братья или сестры, кому чего не хватает. И вот лично у меня был старший брат-летчик. Не какой-нибудь златовласый книжный принц, а настоящий Красный Барон. Самый что ни на есть разасистый ас. Шутка ли, восемьдесят побед в воздушных боях. Это тебе не полтора замученных сказочных дракона. Как таким братцем не гордиться.
— Это сколько же тебе лет было, когда вы… эээ… породнились?
— Наверное, пять. Или около того. Совершенно точно еще до школы, а меня туда в шесть лет отдали.
— Фигассе. И ты уже знала про фон Рихтхофена? Вундеркинд.
— Просто дочь своего отца. Папа собирал модели самолетов времен Первой мировой. Собственно, до сих пор собирает. Сейчас у него под это дело отдельный кабинет, витрины и стеллажи до потолка, а тогда мы жили в однокомнатной квартире, и папины самолетики были везде. То есть вообще везде, включая холодильник. Честно, ставил туда свежепокрашенные, чтобы не пылились. Мама вечно дразнила его, грозилась, что однажды спросонок сварит парочку на завтрак, а я маленькая была, шуток не понимала, очень боялась — вдруг правда сварит? Жалко же! Поэтому старалась проснуться раньше всех, проследить. Благо меня тогда укладывали на кухне, на топчане. Отличный сторожевой пост. Так любила эти ранние утра, особенно зимой: лежу в темноте с открытыми глазами, и папины самолетики летают под потолком — бджжжж! бджжжжжжж! Ну, то есть я себе представляла, как будто они летают. Но могла поклясться, что видела собственными глазами. До сих пор иногда кажется, так и было… И вот появляется мама. Она у нас раньше всех вставала, ей на работу к половине восьмого — шлеп-шлеп-шлеп босиком в ванную. Потом вода шумит долго-долго. Наконец тишина и снова — шлеп-шлеп-шлеп, мама уже на кухне. Плита — пффффффф! — и все вокруг озаряется голубым газовым сиянием. Снова вода, на этот раз коротко — бдззззынь! Турка — звяк! И наконец мой звездный час: лязгает дверца холодильника, и я говорю басом из-под одеяла: «Мама, не ешь самолетик!» А она: «Ой! Не буду, не буду!» — как будто страшно испугалась. И значит, можно выскочить и обнять ее покрепче, чтобы не боялась… Причем, знаешь, в те дни, когда самолетиков в холодильнике не было, я спала как убитая, ничего не слышала, даже как мама меня целовала перед уходом. И папа потом добудиться не мог, кричал в самое ухо: «Фааааиииинааааа!» — соседи, которые за стенкой, говорили, что вскакивают под эту «Фаину», как миленькие, лучше всякого будильника, а я только одеяло на голову натягивала. И вечно мы с папой опаздывали: я — в садик, он — на работу. Но по дороге все равно были сказки. Про летчиков, конечно. То есть исключительно про асов Первой мировой.
— Сказки? Типа — «Жил-был летчик, звали его фон Рихтхофен»?
— Именно так. Слово в слово. И не только фон Рихтхофен. Куча народу. Я их до сих пор помню, как родных. Макс Иммельман, самый первый немецкий ас, на «Фоккере», американец Эдди Рикенбакер и итальянец Франческо Баракка, оба на «Ньюпортах», француз Ролан Гарро на самолете с удивительным именем «Моран Парасоль»… Да о ком только папа не рассказывал! Но фон Рихтхофен был моим любимчиком. У него же, понимаешь, красный самолет! И «воздушный цирк». И вообще.
— Погоди. Что за «воздушный цирк»?
— А ты не знаешь? Так стали называть его эскадрилью после того, как все вслед за командиром раскрасили свои самолеты в красный. Но в папиных сказках это, понятно, был самый настоящий цирк. Фон Рихтхофен кувыркался, показывал фокусы, глотал огонь, ну и еще между делом побеждал разных врагов. Но это как раз было не очень важно. А вот что он возил с собой тигра…
— Тигра? В триплане?!
— А почему нет? На то и сказка.
— Ты меня совсем запутала.
— Тем лучше. Теперь ты хоть немного понимаешь, что творилось в моей бедной голове, когда я решила, что мне позарез нужен старший брат. И Манфред фон Рихтхофен — идеальный кандидат на эту роль. Лучше быть не может… Ух ты, уже мороженое на улице продают! Вот это, с ромашками на обертке, я вчера в супермаркете покупала. Пломбир в стаканчике, отличный, почти такой, как в детстве.
На какое-то время Фань умолкает, умиротворенно вгрызаясь в вафельный стаканчик.
— Штука в том, что вдруг наступило долгое-долгое лето, — наконец говорит она.
— Строго говоря, еще не наступило. Май только начался.
— Да не сейчас. Тогда. Давно. Папа рассказывал мне сказки про летчиков-асов, а потом наступило лето. И меня отправили к бабушке в Ильичевск. Ты, наверное, и не знаешь, где это. Почти никто не знает. Маленький городок под Одессой, «город-спутник», так это называется. Ух как мне там не понравилось!
— Почему? Там же, наверное, море?
— Ну, на море-то было здорово, это да. Но мы туда редко ходили. Бабушка, знаешь, очень уж беспокоилась. Что мне напечет голову, я обгорю, простужусь, утону, завяжу неподобающие знакомства, подцеплю какую-нибудь заразу, наемся немытых фруктов и… И еще раз утону. Чтобы уж наверняка. Все взрослые, конечно, тревожатся за детей, но бабушка здорово перегибала палку. Еще по дороге к пляжу начинала охать, хвататься за сердце и перечислять опасности, подстерегающие нас на берегу. Уверена, она нарочно все время придумывала себе какие-то дела, лишь бы на море пореже ходить. То у нее стирка, то уборка, то на базар надо, а обед, конечно, еще не готов, на море завтра пойдем или послезавтра, ну в воскресенье-то точно… Так что я большую часть времени болталась в пыльном дворе, по десятому разу перечитывала взятые с собой книжки, страшно скучала и хотела домой. Чтобы мама по утрам обнимала, а папа рассказывал сказки. И в садике у меня были друзья, а тут — только какие-то противные мальчишки. Никогда не брали меня играть, еще и дразнились по-всякому. И я стала думать: вот бы у меня был старший брат. Такой, например, как фон Рихтхофен. Прилетел бы на красном самолете и всем показал! А потом отвез бы меня домой к папе с мамой. А еще лучше — в какой-нибудь волшебный город, вот было бы здорово, домой-то я всегда успею… Что в детстве особенно прекрасно — желаемое даже не приходится выдавать за действительное. Оно немедленно становится действительным — само! Вернее, начинает таковым казаться. Но когда не видишь разницы, ее как бы и нет.
Фань вздыхает, в последний раз облизывает перепачканные мороженым пальцы и оглядывается в поисках урны — выбросить обертку.
— К тому времени, как за мной приехали родители, мы с братом уже жили в маленьком домике, на краю самого прекрасного города в мире, — говорит она. — Все дома там были с садами и резными башенками на крышах, никаких одинаковых пятиэтажек. На деревьях цвели розы, по улицам ходили ослики и жирафы, вместо голубей у булочных топтались павлины, а тигр, конечно, был только один — у нас. На центральной площади играла музыка и крутились карусели. И кататься на них было можно сколько захочешь, а не пять минут. И еще покупать мороженое. Каждый день, утром и вечером. Всегда!
