Салли Грин - Половинный код. Тот, кто убьет
— Так ты застрял?
— Меркури думает, что когда-нибудь я снова стану собой. Она говорит, что это не просто физиология, то есть причина, по которой я могу перевоплощаться в других людей, не только в моем теле. Она говорит, что поможет мне отыскать дорогу назад… но она не торопится. — Он опускает тряпку в воду, полощет ее, выжимает и снова прикладывает к глазу.
— Я у нее уже два месяца. — Он смотрит на меня. — Она хочет тебя увидеть. — Он промокает тряпкой свою разбитую губу, которая тоже вспухла. — Но она подозрительна. И не без причины. Ты всю свою жизнь провел среди Белых Ведьм. — Он пожимает плечами. — Ты сам наполовину Белый, а потому из тебя может получиться великолепная наживка, как раз то, что нужно Охотникам и Совету.
— Но меня не они послали.
— А если бы и они, вряд ли бы ты сразу взял и сказал об этом.
— Так как я могу доказать ей, что я не подослан?
— В этом-то и проблема. Никак. — Кончиками пальцев он постукивает себя по губам. — Кто-то сказал, что лучший способ выяснить, стоит доверять человеку или нет, это довериться ему. — Он продолжает промокать рот. Но теперь он чуточку улыбается.
— Ты мне доверяешь? — спрашиваю я.
— Теперь да.
— Тогда отведи меня к Меркури.
Он снова полощет в воде тряпку.
— Я больше не могу здесь сидеть. Я сойду с ума… или убью тебя.
Он снова прикладывает ткань к глазу.
— Завтра.
— Да?
— Да.
— Не сегодня?
Он качает головой.
— Завтра.
Я приношу жестянку и ставлю ее на стол рядом с Габриэлем.
— Я их не читал.
Он снимает крышку и осторожно вынимает верхнее письмо, на котором видны мои черные отпечатки. Это листок, сложенный пополам, на его внешней стороне крупным кудрявым почерком написано лишь одно слово. Он берет следующее письмо, на нем тоже мои отпечатки. Он качает головой.
— Что это за письма? — спрашиваю я.
— Просто любовные письма от отца к матери, до того как… когда они еще были влюблены.
— А почему ты их прячешь?
Он отвечает не сразу.
— Здесь есть еще кое-что. Если Меркури сумеет мне помочь, она потребует плату. Этим я ей и отплачу.
Я не спрашиваю его, чем именно. Словами заклинания, наверное, или рецептом какого-нибудь снадобья.
Он складывает письма назад в коробку и закрывает крышку, надавливая на нее руками и помогая плечами, но очень, очень мягко.
— Я не читал их… я не умею читать.
Он ждет, когда я продолжу.
— Я не могу спать в доме… а когда мне приходится, то меня… тошнит. Мне вообще плохо, когда приходится быть в помещении. От всяких электрических штук у меня шумит в голове. Зато на мне быстро зарастают любые раны. И еще я узнаю Ведьм по глазам.
— Как?
Я пожимаю плечами.
— Просто у них глаза другие.
Он поглаживает жестянку рукой, потом вдруг отталкивает ее.
— А… мои глаза? Они как у ведьмы или как у фейна?
— Как у фейна.
Сначала он никак не реагирует, потом пожимает плечами и говорит:
— У меня ведь теперь тело фейна.
Он медленно протягивает руку и кончиками пальцев касается татуировки.
— А это что?
И я рассказываю ему про татуировки. Он молчит и даже почти не двигается, сидит и слушает. Он вообще хорошо слушает. Но я говорю ему, что татуировки — просто клеймо, и все. Мне хочется рассказать ему больше. Мне хочется довериться ему, но я помню слова Мэри: «Никому не доверяй».
Габриэль говорит:
— Меркури предупреждала, что ты не сможешь спать в доме. И она сказала мне, чтобы я не снимал очки.
Значит, она знает Маркуса и предполагает, что те же способности есть и у меня.
КРЫША
Габриэль говорит, что мы пойдем к Меркури утром. Он говорит, что видел в Женеве двух Охотниц, и хочет проверить, в городе ли они еще. Я отвечаю, что да, в городе, и что они меня видели и, кажется, узнали. Он ничего на это не отвечает, говорит только, что сам хочет оглядеться, и настаивает, чтобы я остался в квартире.
Когда он уходит, в квартире становится, как в тюрьме, и на террасе ненамного лучше.
Ночью я просыпаюсь. Идет дождь, но не сильный, так, морось. Я надеюсь, что увижу Габриэля на его обычном месте, откуда он часто наблюдает за мной. Но его нет. Я снова засыпаю, и мне снова снится мой обычный переулочный кошмар. Я просыпаюсь весь в поту. Уже рассвело. Терраса вся залита солнечным светом. От влажных крыш поднимается пар. Пахнет кофе и свежим хлебом.
Габриэль сидит за столом и изучает меня, а я изучаю завтрак. Ассортимент такой же, как всегда.
Я хочу пойти к Меркури и не хочу есть. Он намазывает масло на хлеб, откусывает, жует, пьет кофе. Я хожу по кухне взад и вперед.
Он говорит:
— Я видел несколько Охотниц.
Я перестаю шагать.
— Несколько?
— Девять.
— Девять!
— Я увидел одну и несколько минут шел за ней. Потом увидел вторую. Третью. Они не обращали на меня внимания. Для них я всего лишь фейн. Но тебя они наверняка узнали. Девять Охотниц — значит, ищут кого-то важного.
— Я прошел окраинами, зашел к связной Меркури, Пайлот. Та ничего не знала. Я вернулся сегодня утром и увидел еще одну Охотницу на пути сюда. Тогда я решил кое-что проверить и толкнул ее. Я извинился. Она тоже извинилась, на плохом французском.
Он смеется.
— Они не узнают ведьм по глазам, как ты. Меркури говорит, что Охотников натаскивают распознавать Черных. Они замечают всякие мелочи: как в сравнении с другими мы стоим, как ходим, как двигаемся. Но я, наверное, все это потерял.
— Раз ты видел девятерых, значит, есть и еще, которых ты просто не видел.
— Определенно.
И все же Габриэль, похоже, нисколько не волнуется: бродит по городу, натыкается на Охотниц, не спеша завтракает.
Он бросает на меня взгляд со словами:
— Не переживай. Если бы они узнали про это место, нас бы еще несколько часов назад превратили в кровавое месиво на полу какой-нибудь камеры. — Он допивает кофе и продолжает: — Тем не менее, я считаю, что нам следует отправиться к Меркури сейчас же.
Стараясь вложить в свой голос как можно больше иронии, я говорю:
— Зачем волноваться? Не спеши. Съешь еще круассан.
Он встает с улыбкой.
— Нет, я не хочу опоздать. Меркури ждет. Ей не терпится тебя увидеть.
Он жестом зовет меня за собой на террасу, потом берет меня за руку, переплетая наши пальцы, и подводит к тому месту, откуда обычно наблюдает за мной, сидя на корточках.
— Держи меня за руку. Крепко.
Другой рукой, левой, он шарит в воздухе так, словно что-то ищет.
— Здесь есть проход. Надо только нащупать вход в него — он как щель в воздухе. Мы шагнем в него и попадем в трубу. В ней трудно дышать, так что лучше всего, если ты задержишь дыхание до тех пор, пока мы не вынырнем.
Со всех четырех сторон черепичную крышу оторачивает узкий металлический желоб, в одном его углу водосток. Габриэль, похоже, нащупал прорезь — он опускает руку в водосточную трубу.
И пропадает в ней.
Мое тело становится каким-то другим — очень легким; я шагаю в щель следом за Габриэлем и лечу за ним в трубе по спирали. Вокруг клубится чернота. Нас крутит, вертит и увлекает вниз, точно в слив огромной раковины; спираль, которую мы описываем, все сужается, а скорость нашего вращения растет, так что под конец я уже боюсь потерять руку Габриэля, но его пальцы крепко держат мои. Потом спираль поднимается вверх, за спиной летящего надо мной Габриэля я вижу свет, тело высасывается ему навстречу из глубин раковины, и, наконец, мы вылетаем наружу, и все замирает.
Снова обретя вес, я лежу вниз лицом на чем-то покатом и твердом и хватаю ртом воздух. Хорошо, что я не завтракал, моему желудку это приключение явно пришлось не по вкусу. Я перекатываюсь на бок и сажусь. Подо мной крыша, крытая неровно нарезанными кусками черного сланца. Передо мной небольшая травянистая лужайка, а за ней — склон покрытой лесом горы, такой крутой, что мне приходится буквально запрокинуть голову, чтобы увидеть небо. Ощущение такое, будто мое тело и голова до сих пор движутся каждое по своей спирали, причем с разной скоростью.
— Мы будем сидеть на крыше, пока не придет Меркури.
Габриэль поднимается и садится, свесив ноги, верхом на крышу. Я, осторожно двигаясь, следую его примеру.
Коттедж построен на склоне широкой, похожей на подкову долины, которая открывает свой удивительный вид справа от нас. Внизу много деревьев, лес. Над долиной, слева от меня, лежит снег и виден ледник. Вершины гор торчат над склонами, как клыки. Они покрыты снегом, а на противоположной стороне виден второй ледник. Удивительная долина напоминает неприступную крепость.
Птичьих голосов не слышно, зато слышно, как трещат сверчки, но перекрывая их «пение», откуда-то доносится далекий непрестанный гул. Этот звук не у меня в голове, и вокруг не шипят электроприборы. Рев не умолкает, и я понимаю, что это река на дне долины. Я улыбаюсь. Ничего не могу с собой поделать. Река, наверное, большая, могучая.
