Варвара Мадоши - Симарглы

Она лихорадочно размышляла, стоит ли благодарить Головастова за его молчание, и не могла толком придумать.

— Наша, — сказал Вик.

Он спрыгнул с подножки первым и предложил Лене руку.

После того, как она посмотрела на меня таким взглядом, — когда я понял, что люблю ее, — я не мог заснуть. Я действительно не спал всю ночь, перебирая в памяти те редкие мгновения и тех редких людей, которые заставляли меня чувствовать нужным, счастливым чем-то иным помимо своей исключительности. Их было адски мало. Может быть, только в раннем детстве, лет до шести….

Не знаю. Во всяком случае, никого, подобного этой невзрачной худенькой девушке в моей жизни не было.

В ту же ночь я позвонил в Справочную, и снова попросил проверить Красносвободцеву Елену Владленовну, на сей раз на предмет причастности к нашим. И, как ни странно, они наткнулись на настоящий подарок. Оказывается, она родилась, посвященной «злу» — так иногда бывает, если родители не ведают, что творят. Иными словами, ребенок от рождения оказался наделен именно той комбинацией способностей и талантов, которая считается для нас наиболее приемлемой. Но, когда ей было года четыре, родители сообразили, в чем дело, и сделали единственное, то можно было сделать в такой ситуации — отвели девочку в церковь. Я более чем скептически отношусь к религии вообще и к христианству в частности, но иногда это помогает. Хотелось бы определить четко: помогает тем, кто верит. Нет, вера тут не при чем. Действует что-то другое. Впрочем, меня никогда особо не волновало, что именно.

В общем, посвящение с Лены было снято. Но то, что сняли однажды, можно закрепить снова. Я послал запрос, мне велели ждать благоприятного момента. И еще сказали: если я желаю оставить эту женщину себе, я могу ее взять. Моя Наставница также эту затею одобрила.

«Ты сможешь ее воспитать, — сказала она мне, равнодушно глядя стеклянными глазами. — Как раз то, что надо для полного счастья».

Это было у нее в кабинете. Она занимала какую-то незначительную должность в мэрии по линии образования… должность, которая давала ей право на личное пространство. Там, помню, солнце всегда светило так же ярко, как и в ее кабинете в школе. Она любила, чтобы свет был безжалостен. Точно так же, как любила крепкий черный кофе.

— Меня всегда интересовало, — произнес я с легкой иронией, которая, как чувствовал, была уместной, — почему Орден одобряет или не одобряет нашу личную жизнь? В конце концов, разве он не создан для того, чтобы максимально облегчить жизнь своим членам?

— Вопрос, достойный не мужа, но мальчика, — она сняла очки и положила их на стол перед собой. — И потом, в чем проблема? Мы же одобряем твое увлечение этой девочкой.

— Почему вы вообще считаете нужным что-то одобрять или не одобрять?

— О господи! Зачем существует орден, горе ты мое?

— Затем, чтобы пользуясь другими, добиться силы и власти. Или денег. Или всего, чего душа пожелает.

— Именно. Мы пользуемся друг другом. Ты пожелал свою соседку — прекрасно, мы не возражаем. Это ничем нам не повредить не может. Но вот если бы могло, то ты, как инструмент, выпал бы из цепочки. Это было бы плохо. Очень плохо. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал я. — А как бы мое увлечение могло помешать?

Алла Валентиновна вздохнула с показной добротой, что я ненавидел в ней больше всего.

— Ты еще такой мальчик, Сергей. В любви самой по себе нет ничего плохого. Но никогда нельзя забывать, что любовь сама по себе — это еще не все. Есть вещи и поважнее.

Разумеется, я знал это. Я всегда это знал.

Теперь я тоже наблюдал за Леной — не так, как она за мной, конечно. Я смотрел на нее внутренним зрением, тогда, когда ее взгляд был направлен вглубь моей комнаты. Она пыталась раскрыть мою душу, а я изучал ее, как будто передо мной лежала открытая книга. И никак не мог понять…

Каково же было мое удивление, когда однажды, в разговоре с однокурсницей, что плакалась ей на несчастную любовь, Лена, долго терпевшая ее излияния, сказала:

— Ладно! Ну, бросил он тебя! Все равно любовь — это еще не все.

— Не все? — удивленно вскинула лицо подруга. — А что же тогда? — она смотрела на Лену не то с непониманием, не то с осуждением, не то с восхищением, не то с неприязнью.

— Например, свобода, — сказала Лена, твердо глядя на нее.

Невозможно передать, что я почувствовал, когда услышал это.

Такие слова… от Лены?

Я был тем более удивлен, что к тому моменту успел достаточно хорошо ее изучить. В меру практичности, в меру наивности, в меру страха перед будущим, упоения красотой, стремления к простым путям, желания снискать славы, денег, желания чтобы тебя любили — обычный набор современной девушки. Но где же то, что заставляло ее любить меня? Она не знала меня самого, но выбрала по какой-то причине для изучения, словно редкостный препарат или трудную теорему. Она любила, даже не пытаясь добиться взаимности, и мечтая о ней как о чем-то невозможном и далеком. Да полноте, была ли это вообще любовь? По крайней мере, такая любовь, о которой пишут в книгах?

Мне все больше и больше казалось, что нет. По крайней мере, с ее стороны.

А вот с моей…

Я начал ловить себя на странных чувствах, на странных мыслях. То мне казалось, что я совершил ошибки там, где их быть не могло, то — что я прошел мимо прекрасных возможностей там, где их и в помине не было. В двадцать три года я чувствовал себя стариком — безнадежным неудачником.

А то мной вдруг овладевали совершенно беспричинные приступы хорошего настроения. Говорю «приступы» — потому что в профессии медиума, которую я тогда осваивал, хорошее настроение только мешает. Мертвецы — народ серьезный, и ладить с ними трудно, пусть у меня с детства был талант укрощать мертвецов.

И каждый раз, когда я думал о Лене (особенно, если представлял ее себе) меня охватывал беспричинный, иррациональный страх. Но не думать тоже почему-то было невозможно.

Я выучился наблюдать за ней в хрустальный шар. Помню, решил, что если увижу ее в институте, с друзьями, то пойму… отгадаю какую-то загадку, сложу какую-то головоломку… Она должна быть там другой, она не имеет права не носить маску!

Нет. Ни намека на решение не появлялось у меня. Она везде была одинаковая. Это сложно представить… Если у нее было плохое настроение, она не слишком старалась это скрыть, если ей было грустно — она молчала. Это случалось часто, потому что она вообще была человек серьезный. Случалось с ней даже так, что она сидела и молчала часами, глядя в одну точку, думая о чем-то своем. Может быть, обо мне? О чем-то еще?

Не знаю. В ее мысли у меня тоже ни разу не получалось проникнуть.

В Лене не было ничего, о чем можно было бы гадать. И все-таки разгадать ее я не мог.

Что бы я сделал, если бы время остановилось тогда, когда я смотрел на нее в хрустальный шар?.. В тот момент, когда мы оба смотрели друг на друга, не зная друг о друге ничего?

Я был бы рад, если бы время остановилось.

Мастерская действительно располагалась недалеко от трамвайных путей, в одном из тех зданий, что смотрят на мир слишком темными окнами, будто там, за этими окнами, ничего нет — пустота а фасады — декорации для пьесы. Стекла в рамах словно сделаны тем же мастером, что и зеркало в Лениной комнате: они отражают совсем не то, что заглядывает в них. И, верно, показывают они совсем не то, что за ними есть в действительности.

Иными словами, здание было очень старым, или, скорее, очень обшарпанным, потому что даже ста лет на Земле оно вряд ли насчитывало. Вывеска над дверями, казалось, тоже испытала на себе губительное воздействие войн и революций. Между тем, дольше года или двух она не могла тут висеть.

Мастерская оказалась закрытой: на двери висел большущий амбарный замок, окна выглядели немытыми с прошлого года. Сквозь слой размазанной пыли, впрочем, просвечивали холодные неприютные внутренности помещения, заваленные всяким хламом.

— Разорились, — вздохнула Лена, ссутуливаясь.

— Тут что-то не то, — не согласился Вик. — Такие штуки так просто не разоряются. Чувствуете? — обратился он сразу к Стасу и к Головастову.

Оба синхронно кивнули.

— Лена, можешь сказать, что тут произошло? — Вик подтолкнул девушку к запертой двери.

— Что я должна делать?!

— О господи! Да ты это делала уже сотни раз, и все-таки кто-то должен тебе подсказывать! Телепередачи помнишь?.. Как ты нам говорила, что где-то что-то не в порядке? Ну просто сосредоточься и скажи, сколько времени она проработала и куда потом делись те, кто в ней работал. Тебе это будет всяко легче, чем мне!

— А в Интернет залезть? — без особой надежды на успех спросила Лена.

Вик посмотрел на нее как на полную идиотку и покрутил пальцем у виска.