Иные - Яковлева Александра
Лихолетов вжался в угол вагона, уперся руками и ногами в стенки. Зерно, закручиваясь воронкой, утекало из-под его ног. Волк не удержался, его подхватило и вынесло из люка, следом — Медведя и Лису. Когда все зерно вытекло наружу, Лихолетов — была не была — тоже прыгнул в люк.
Земля ударила его в спину. Лихолетов сгруппировался, закрыв голову, и покатился по насыпи, ссаживая кожу, глотая железнодорожную пыль и зернышки пшеницы. Мимо понеслись кусты, он попытался ухватиться за ветви, затормозить… Его подкинуло, бросило на камни, и в этот миг Лихолетов увидел, как из-за верхушек сосен встает утреннее солнце. Луч ослепил его, в голову ударило, и наступила темнота.
Борух
Оказалось, бесстрашие пугает людей. Заставляет их тебя уважать, держаться подальше. Когда Борух бежал на полигон, чавкая по грязи, другие дети его сторонились. Они расступались перед ним, как перед прокаженным или знаменитостью. Девочки тоже — наверное, им сказали. А может, они и сами поняли: Борух изменился. Теперь это был совсем новый мальчик, незнакомый. Будто прежнему все-таки удалось сбежать из замка, или его взял к себе лес, а взамен подкинул другого. Похожего, но другого. Только Далия не отшатывалась — наоборот, держалась рядом и норовила заглянуть в глаза. Когда они все стояли длинной шеренгой перед Эберхардом и слушали инструкции, шепнула:
— Ты так смотришь…
— Как смотрю?
— Как взрослый. Тебе разве не больно?
После вчерашней драки распухло пол-лица — конечно, Боруху было больно. Он так и сказал Далии.
— Зато ты очень красивая, — добавил зачем-то, сам не понял зачем. Просто подумал — и сказал. Еще вчера утром ни за что бы не решился, а тут слова сорвались удивительно легко. И почему не говорил этого раньше?
А Далия вспыхнула и отвернулась. Ну и дура, подумал Борух, но больше ничего не успел, потому что Эберхард выдернул его и Ансельма из строя, чтобы наказать за драку. Он сунул им в руки по пистолету и мишени и велел все решить по-мужски, здесь и сейчас. К тому же Борух так и не выполнил свой норматив, и, пока он не выстрелит, Эберхард от него не отвяжется.
— На тридцать шагов р-р-разошлись! — пролаял он и толкнул в спины обоих.
Борух отсчитал свои пятнадцать. Развернувшись, приставил к голове мишень и вскинул оружие. Взвел курок. Он был на голову ниже Ансельма, но на таком расстоянии этого почти не ощущалось: Ансельм казался таким же маленьким и отчего-то нервным.
В прицел Борух видел, как ходит туда-сюда его мишень. Он сам едва не крикнул Ансельму, чтоб не дергался, а то умрет, как Гуго. Вот была бы смешная шутка. Но Эберхард скомандовал: «Огонь!» — и Борух просто выстрелил.
На секунду его оглушило, руку подбросило из-за отдачи. Ансельм покачнулся, отнял от головы мишень, пробитую точно у его виска. Сипло сказал сквозь треснувшую губу:
— Шесть.
Эберхард кивнул, записывая. Борух прижал свою мишень, широко расставив ноги, чтобы его не отбросило. Но Ансельм медлил.
— Не хочешь улучшить свой результат? — подстегнул его Эберхард.
Ансельм обернулся на строй, где навытяжку стояли его друзья: Гюнтер с распаханным носом, близнецы с подбитыми глазами. Потом вскинул руку и взглянул прямо на Боруха — через прицел. И выстрелил.
В рассветной тишине щелчок осечки прозвучал громко, будто хрустнула под ногой ветка. Борух пожал плечами, отнес Эберхарду снаряжение и встал в строй. Эберхард не стал возражать — третьего шанса он обычно не давал никому.
Через пару часов, когда после утренней работы Борух играл сам с собой в шахматы, Ансельм налетел на него со спины и повалил со скамейки в сырую жухлую траву. Некоторое время они молча и с рычанием катались, сцепившись в клубок, молотя друг друга руками и ногами на глазах у всего замка.
Их растащила Катарина. Поскольку в тот момент Борух сидел на Ансельме верхом и бил его в ухо, Катарина рассудила, что и первый начал тоже он. Она схватила обоих и куда-то поволокла. Это было обидно, хотя не так обидно, как нападение Ансельма. Но Борух не сопротивлялся. Восторг пополам со страхом, которые он испытывал в присутствии Катарины, исчезли без следа, и теперь ему было просто все равно.
— Вы что, решили друг друга убить?! — восклицала она, стуча каблуками по лестнице. Борух глянул на Ансельма: тот хмуро смотрел себе под ноги. Хотел ли Борух его убить? Если бы хотел, точно не стал бы тянуть до обеда.
Они поднялись в общую гостиную, где уже собрались остальные. Ансельм, поведя плечом, вырвался из хватки Катарины и ушел к Далии. Сел рядом с ней, не глядя ни на кого. Борух тоже хотел бы сесть с Далией, но свободный стул остался только рядом с Квашней, поэтому он сел с Квашней. Во рту противно шаталось, Борух толкнул языком и выплюнул на ладонь передний зуб.
— Неслабо, — тихонько присвистнул Квашня, взглянув сначала на зуб, а потом на Ансельма.
Борух действительно чувствовал себя очень сильным. Непобедимым воином. Он хотел сказать об этом Квашне, но Катарина оборвала его на полуслове:
— Борух! Да что с тобой такое… — Она встала так, чтобы все ее видели. — Итак, вечером у нас гости. Все запомнили роли? Каждый должен показать свой самый главный талант. Девочки, вы решили, что будете петь?
— А про осень точно нельзя? — жалобно протянула Агнесс.
— Нет, про осень нельзя, — отрезала Катарина. — Я ведь уже объясняла: песня грустная, а у нас все-таки день рождения герра Нойманна. Нужно спеть что-то веселое и… популярное. Такое, что понравится генералу и гауляйтерам. Можно народное. После обеда жду вас на репетиции. А те, кто ничего, кроме драк, не умеет… — Она обвела гостиную пристальным взглядом и задержалась на Борухе. — Те разносят закуски и напитки. Все понятно?
— Да, фройляйн Крюгер, — нестройно затянули дети. Борух насупился и промолчал. Вообще-то, кроме драк, он умел играть в шахматы, но как это поможет, если на тебя бросаются с ножом или с кулаками?
— Тогда шагом марш на завтрак, — скомандовала Катарина. — Кроме тебя, Борух. Ты идешь со мной.
Все, даже Ансельм, унеслись в столовую. Борух проводил их тоскливым взглядом. Но Катарина притопнула ногой, и Борух поплелся за ней. Они прошли насквозь все крыло, миновали и кабинет герра Нойманна, и его комнату, и комнату новенькой Ани. В конце концов остановились у двери около лестницы, и Катарина открыла ее ключом.
Комната оказалась совсем пустой, почти без мебели. Простая односпальная кровать стояла изголовьем у окна. В углу громоздился старинный шкаф. Одинокий стул выгибал спинку рядом с единственной красивой вещью — маленьким туалетным столиком с круглым зеркалом и всевозможными расческами. Зеркало обрамлял деревянный венок из роз. Такие же розы, только живые, чуть увядшие, стояли на тумбочке у кровати. Эти розы из сада, догадался Борух, из той его части, к которой Катарина запрещала приближаться даже садовникам, не говоря уже о детях. Она очень любила свои цветы, никогда не срезала. Странно, что теперь они вянут в пузатой вазе.
Может быть, из-за цветов, а может быть, оттого, как тяжело и бессильно Катарина опустилась на стул, Борух понял, что эта комната принадлежит ей.
— Подойди, — поманила она, и Борух подошел.
Катарина достала из верхнего ящика туалетного столика аптечку. Отщипнула кусочек ваты и, промокнув спиртом, ткнула им в лицо Боруху. Спирт обжег ссадину на скуле, Борух дернулся, но выдержал. Боль уже не пугала, поэтому он просто стоял и терпел, пока Катарина закончит.
— Ты изменился, — сказала она, серьезно разглядывая его лицо. — После разговора с герром Нойманном. Почему?
Борух не знал, как объяснить то, что с ним произошло в кабинете у герра Нойманна, поэтому хмыкнул. Но Катарина ждала. Пришлось ответить:
— Просто я больше ничего не боюсь.
— Это герр Нойманн тебе сказал? — Ватка ткнула пару раз под ноздрей, и нос обожгло парами спирта. Борух задохнулся, закашлялся. — Ты помнишь, о чем мы с тобой договаривались? — продолжала Катарина. — Повтори.
— Не разговаривать с чужими, не называть своего имени, говорить только по-немецки.
