Надя Яр - Тень от башни

— Дон Барка? — сказал Саша в темноту.

Стена не утрудилась ответом. Саша последовал ей, отстукивая рукоятью меча ритм шагов, двигаясь против часовой стрелки вслепую в кромешной тьме. Иногда стук отзывался железом — попадалась глухая дверь. Потом рукоять встретила пустоту. Саша помедлил и нырнул в проём. Видеть в ночи он не мог и достал зажигалку. Эрнандо Барке свет не нужен вообще; при встрече огонёк помог бы только Саше. Он шёл вперёд и рассудочно допускал, что за ним следят, что железные двери сейчас падут и в коридор ввалится группа захвата. Однако чувства сообщали, что вокруг нет ни души. Даже демонов нет. Кирпич крошился от старости там, где проглядывал из-под осыпавшейся штукатурки, и это было до боли похоже на заднюю стену старенькой бойлерной в днепродзержинском дворе — на родине, на Украине. Осколок памяти кольнул. Саша провёл, не в силах удержаться, по этой стене рукой и укололся опять — ощущение ветхого кирпича под пальцами, под ногами через подошвы кед… В потолке нашёлся железный люк. Саша выбил мечом крепления, подпрыгнул и полез на второй этаж. Или это был первый?.. Высоты в Башне шалили. Кирпич здесь был поновей, но и его возраст исчислялся десятками лет. Саша блуждал по коридорам, поворотам, изгибам, встречая разве что засохших пауков в их обветшалой жалкой паутине и иногда тень быстрой крысы. Пустота. Меч шелестел, царапая стены, оставлял за собой ариадниной нитью пыль. В руке трепыхался слабый шар света.

Впереди показался чёрный проём. Пахнуло свежим воздухом, городским дождём. Саша остановился перед пустым пространством и глянул наверх. Полый колодец диаметром в десять метров вёл прямо в небо, чернильное из-за туч. Саша дошёл до центра Башни.

— Дон Барка?

Саша бросил вниз зажигалку, готовый к тому, что огонь выхватит изо тьмы оскалы чудовищ, когти и пасти на дне колодца. Дно оказалось выше, чем он ожидал — метр-полтора под уровнем коридора. Внизу лежали груды штукатурки, стекловата, рассыпающийся картон, жестяные банки и пластик. Обычный мусор.

— Дон Барка?.. — произнёс Саша, зная уже, что ответа не будет.

С небес в колодец сочился мираж рассвета.

— Da nos una paella, por favor, — сказала ведьма в кафе, — para el, — и она указала на Германа, — and a couple of Tapas for me — these ones[6]. — Она коснулась пальцем трёх фотографий закусок в меню.

— Si, ma'm[7], - официант улыбнулся её вавилонской речи и отошёл.

Потом они ждали, глядя в окно на собор. Из подвального помещения можно было бы видеть только фундамент, но и тот был надёжно укрыт серой глухой оградой. Барселона бесцеремонно прятала от чужаков своё сердце — не подойди, не тронь, не глянь. Убийцам времени оставались одни слова. Но и они не шли на язык. Какое-то время Герман и ведьма сидели, как в коконе, в тишине.

— Не хочешь посмотреть на казнь? — в конце концов спросил он.

— Нет.

Надя опять открыла меню — сложенный вдвое листок картона — и снова закрыла. С тех пор, как из потока лиц на экране она выбрала семерых — без малейших задержек, без колебаний — опознала их как террористов, сдала дону Барке, приговорила к смерти — она пребывала в апатии. Отходила. Оставить так, и она может соскользнуть в депрессию. Лучше разговорить.

— Если бы акцию провели в мою честь, я бы пожелал присутствовать. — У него хорошо получалось её раздражать. Сочувствовать — хуже.

— Обойдётесь, — сказала она и сдула со лба длинную острую прядь, по-детски выпятив губу. — Я вам и так слишком много даю. Вам всем.

Это он слышал от неё впервые. Герман был не женат, ещё не породил детей, и ему до сих пор не приходилось видеть, как кто-то взрослеет.

— Тебе что-то не нравится? Ты ж Саше собирался голову отрезать или что-нибудь в этом роде.

— То Саша, а это его шестёрки. Почему было их не повесить?

— Ну, их и повесили. На крестах, — она криво усмехнулась. — Не ожидала, что дон Барка до такой степени тряхнёт стариной. Античностью, даже. Он стар, конечно, но чтобы так — …

— Обрыв цивилизационного лифта, — Герман начал цитировать фразы из курса социологии в Академии. — Снижение планки. Демонстративная архаическая жестокость, которую подавило Новое время, опять угнездится в сознании масс как норма. Мир выпотрошенных тел на площадях, праздничных колесований, сожжений. Эта х…реновая мода родилась, как и другие, в США, укоренилась и переползла Атлантику. Отставание в два-три года: Великобритания, западная Европа. Дойдёт и до наших.

— Это всё верно — ну, кроме выпада против США, который я просто проигнорирую. Он несправедлив, сам знаешь. Это же не стрельба в школах. Здесь эти казни и изобрели. Я не уверена, что они вредны. Помнишь, у нас в провинции несколько лет назад развелись бандиты — насиловали, грабили, вымогали. Местный босс ничего не предпринимал, почему в скором времени и предстал пред светлые очи Государя московского, а потом и Царя Небесного. Новый босс первое что сделал, это вывесил бандюков вдоль дороги в клетках. Они там все околели, кого-то ещё родственники кормили, пока осенью не замёрз. Люди были довольны, опять стало тихо. Мы ж друг друга не начали тоже вывешивать в клетках.

— Ты думаешь, если бы это делали, скажем, по собственной воле такие люди, как мы, это было б одно — …

— А если делает власть — другое. Дон Барка, правда, с этим сильно перебрал.

— Почему ж ты не возразила?

— Возразила. Ты предпочёл не заметить. — И она грустно посмотрела Герману в глаза. — Я просто настаивать не могла. Кто я, чтобы спорить с Эрнандо Баркой?

— Ты предотвратила теракт. Дон Барка мог бы и прислушаться к твоим словам.

— А. Он бы согласился — и что-нибудь потребовал взамен. Ты сам их прекрасно знаешь.

Он знал.

— Он предложил мне здесь остаться.

Этого Герман не знал. За такими вещами он просто не мог уследить. Если кто-нибудь вроде Барки хочет поговорить с ведьмой втайне, то разговор состоится.

— Показал мне дом в Тоссе, на берегу. Красиво, балконы в цветах… Сказал, что только на лето, осенью опять в Москву… или в Барселону. Там, наверное, лучшее место на Коста Брава.

— И?..

— Нет. Ich bin anderweitig verpflichtet.[8]

Иногда Надя говорила с ним по-немецки и подбирала фразы с большим изяществом. Это случалось, когда тема приходилась слишком близко к сердцу. Чужой язык создавал дистанцию.

— Ты думаешь, что у тебя работа, — заметил Герман. — Контракт какой-нибудь.

В одно мгновение она сникла, опустив взгляд, и тут же сбросила грусть, воспряла опять — театральный жест, не будь она настолько погружена в себя, а жест так непонятно кстати.

— Работа, Родина, любовь, верность, Герман… — она произнесла его имя одним дыханием с предыдущими, как будто ставя его в этот ряд. — Любовь должна исполниться, или она засохнет. Как виноград под солнцем — like a raisin in the sun[9].

Он не понял, что означает последняя фраза, почему на английском, к чему она; понимание было, казалось, рядом, но всё-таки ускользало. Надя прочла это по его лицу, но уточнять не стала. Упомяну в отчёте, решил он.

— Так или иначе, я приехала сюда купаться, а не вступать в сложные отношения с доном Баркой. Как бы это ни было интересно.

— Он тебе нравится?

— Немножко. Да.

— Он упырь, — сказал Герман.

Он мог бы припомнить подвиги полковника Эрнандо Барки в испанской Гражданской войне. Полковника-фалангиста. Какие-то выжженные дома, расстрелянные священники-каталонцы — но Надя ответила бы, что Барка и должен был это сделать, поскольку в его обязанности входит не дать растерзать страну. А девушка кивнула, будто соглашаясь, и возразила:

— Так можно сказать о всех. Что они в целом плохи. Любое добро можно выдать за зло, приписав скрытые злые мотивы. Слуги всеобщего Врага сделали так с Пернатым Змеем, когда захватили Новый Свет — выдали все его благодеяния и дары людям за уловки сатаны. Если бы Кецалькоатль не воскрес и не вернул себе своё, американцы и сейчас могли бы верить в эту ложь и хранить верность его убийце. Давай не будем им уподобляться.

Она мерцала на него зелёными глазами, как кошка. Серебристая блузка плотно обтягивала круглую грудь. Несмотря на жару, на коже её предплечий были пупырышки. Они там были всегда. Герман взглянул на часы. Надя свернула в это кафе почти полчаса назад, они сделали заказ, и с тех пор официанты, двое смуглых молодых парней за стойкой, не обращали на гостей никакого внимания, будто на стол села пара мух. Недостаток анонимности: никаких привилегий. В кафе и ресторанах Москвы скорость обслуживания прямо зависела от скорости, с которой ведьму узнавали. В полдень они побывали в дорогом ресторане, в чьих узких чёрных креслах не было ничего испанского. Обслуживали там прилично, но Наде не понравилось — неуютно, несмотря на кондиционер, и дорогой шоколадный торт оказался плохим, тяжёлым и клейким.