Кирстен Уайт - Хаос звезд
Тогда моя мать смеётся. Это усталый, измученный смех: больше воздуха, чем радости.
— О, сердечко. Можешь даже не переживать об этом.
— Он теперь может контролировать бога солнца!
— Нет, не может. Он, наверное, решил, что нашёл что-то там, но я могу уверить тебя, что настоящее имя Амона-Ра нигде не записано. Уж не думаешь ли ты, что я пошла бы на все те сложности, чтобы добыть его для себя и Гора, и потом записала его там, где какой-то неопрятный божок бальзамирования сможет его найти?
Я плюхаюсь на стул от облегчения и смятения.
— Тогда что же он нашёл? Он выглядел довольным.
— Анубис — дурак, и как все дураки легко верит в то, во что хочет верить. Возможно, он нашёл что-то в том тексте, что, по его мнению, было настоящим именем бога. Он вернётся и попытается использовать его, и тогда его прогонят с поджатым между ног хвостом. И я могу уверить тебя, что после этого ребёнка, ему придётся ответить за всё, что он сделал с тобой.
— Значит, ты в безопасности, — говорю я, и впервые с момента, как я поцеловала Рио (о — нет! я поцеловала Рио), и потом он сказал мне правду; и казалось, что я вспомнила об этом в первый раз только сейчас, что с моей головой, с моих лёгких падают стальные оковы.
— Я в безопасности. И я рада, что ты тоже. Как ты сбежала от Анубиса?
— Мне помогли друзья.
— Я рада, что у тебя есть хорошие друзья.
Я думаю о Рио, его родителях, о правде. Мне следует рассказать ей о том, кем… чем… он был.
Ей стоит знать, что есть и другие боги. Но если я скажу ей, вне сомнений, я больше никогда не увижу Рио.
Мне следует хотеть этого.
— Я тоже рада, — только и говорю я. — Хорошо. Эй, отбой концу света! — Мои ладони дико жжёт, пока я держу телефон, и я хочу утонуть в диване и уснуть в забытьи. — Пойду приму что-нибудь для головы. Позвоню тебе завтра.
— С нетерпением буду ждать звонка. Айседора?
— Да?
— Я бы хотела услышать всё про открытие выставки прежде, чем явится твой сводный брат-ублюдок.
— Хорошо. — Я улыбаюсь. Она помнит. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сердечко.
Я кладу трубку, и теперь, когда проходит моё первоначальное облегчение, я возвращаюсь к беспокойству о Дине. Мою руки, и вынимаю из них мелкие кусочки гравия. Потом я переодеваюсь из своего изодранного платья в пижаму, и заклеиваю пластырем множественные царапины. И никак не могу снять с себя этот идиотский браслет. Завтра же заставлю Рио снять его с меня.
В шкафу я нахожу набор из болеутоляющих препаратов. Что там Тайлер сказала про «Ибупрофен»? Не помню. Да и неважно. Звонит телефон, и я таращусь на него несколько секунд, прежде чем осознаю, что надо ответить.
— Что?
— Эй, малыш.
— Сириус! Что у вас? Что случилось с Диной? С ней всё в порядке? А с ребёнком?
— С ними обоими всё хорошо. Прости, если записка напугала тебя. Этот вечер изрядно потрепал всем нам нервы. — Он сухо смеётся, и я не могу не согласиться с ним, хотя сейчас явно не то время, чтобы рассказывать ему о моём маленьком семейном воссоединении. — После того, как мы ушли из музея, Дину стало серьёзно мутить, у неё болел живот. Мы сразу отправились в больницу, и теперь с ней всё прекрасно, постельный режим, пока они не решат, стоит ли вызывать роды или можно подождать.
— Но ей же ещё рано!
— Она уже достаточно долго ходит с животом, так что безопаснее для них обоих было бы родить его здесь. — Он тихо ругается. — О, слава Богу, она спит. Она не слышит, как я сказал «его».
Ладно. Это называется — преэклампсия, и когда мы узнали, что так или иначе это проблема, мы столкнулись с ней и сохраним их идеально здоровыми. Но мы пока не собираемся домой. Ты в порядке? Тебе что-нибудь нужно?
— Всё нормально! Не беспокойся за меня. Но я не поняла, как это произошло. Дина же была совершенно здорова в последние дни. — Может, Анубис что-то сделал с ней?
— Такое бывает. Беременность делает женщин во многом уязвимыми. Но я серьёзно — переживать не о чем. Единственная проблема, которая скоро встанет перед нами — это то, что у ребёнка нет детской, что по большому счёту не такая уж и большая проблема.
Я вздыхаю и успокаиваюсь. По крайней мере, одна часть моей семьи защищена от Анубиса.
— Здорово. Спасибо, Сириус, за чувство вины.
Вновь настояв на том, что всё чудесно, он кладёт трубку.
Я падаю на диван, не утруждая себя подниматься наверх, и моя больная голова кружится от всего того, что случилось за этот вечер. Слишком много информации. Дина, Анубис, Рио. Я думала, что после завершения этого грёбаного музейного зала всё встанет на свои места.
Я фыркаю сонным смешком, как только представляю лицо Анубиса, когда он вернётся в Египет и поймёт, что имени он так и не узнал. Ну и идиот!
Радостная от этой мысли, я уже совсем близка ко сну, когда вспоминаю слова Сириуса, такие похожие на слова матери: «Женщина наиболее уязвима, когда беременна». Что-то щекочет меня в онемевшем затылке, что-то, что я никак не могу ухватить, но знаю, что это нужно сделать.
— О, нет, — я сажусь и выпрямляюсь в ужасе от очевидности того, что только сейчас осознала.
Для контроля над богом Анубису нужно совсем не имя.
Он искал яд, чтобы убить его.
Глава 17
В тот день, когда Амон-Ра спустился на землю, его укусила змея. Но та змея была не его творением, поэтому он не мог назвать её имя и вытянуть яд. Амон-Ра, Бог солнца, умирал. В мифах всегда говорилось только о змее. Но в версии, написанной рукой Исиды, было одно отличие: не змея, а ребёнок А-пепа. Огромная змея, найденная в подземелье. Только Осирис и Анубис вхожи в подземный мир и могут его посещать.
— Возьми трубку! — Кричу я в телефон, когда слышу в ответ только длинные гудки. От крика моя голова пульсирует, но я не могу молчать. Спотыкаясь, я несусь на второй этаж. Я вышвыриваю всё из своих ящиков в поисках паспорта. Моя рука оказывается на маленькой сумочке с защитными амулетами, которые положила мама, теми, которые пережили погром Анубиса в моей комнате. Я сую их в карман своих фланелевых пижамных штанов.
Паспорт, паспорт, где же мой паспорт… Отвечай на звонок, мама, отвечай, отвечай!!!
Паспорт находится в ящике ночного столика.
Она не отвечает на звонок.
Я натягиваю пару туфель и бегу вниз по лестнице. Теперь я звоню Сириусу.
Он тоже не отвечает.
Почта! Она станет проверять почту. Я пишу ей письмо так быстро, что уверена — оно совершенно бессвязное, но это не имеет значения, потому что она должна знать. Мне нужно знать, что она знает.
Телефон, прижатый к моему уху, по-прежнему звонит, звонит, звонит… Почему она не берёт трубку? Он ещё не может быть там. Он ещё должен быть на пути в Египет. Где и мне надо быть. Где и мне стоит быть. Те образы (о, как же их много!), образы моей матери, разрушаемой тьмой, проигрываются на повторе в моей стучащей голове, и я не могу допустить это. И я этого не допущу.
Зачем Анубису это делать? Что он получит в случае убийства моей матери? Что он сказал мне… что-то про Хаткор, считающую меня бесполезной. Коридор. Они целовались тогда в коридоре.
Хаткор. Уж если у кого и есть повод ненавидеть мою мать и желать ей смерти, то это — Хаткор. Она, должно быть, соблазнила Анубиса, и теперь он с ней заодно. Как давно она планировала это, выжидая напасть в момент, когда моя мать станет наиболее уязвимой?
— Отвечай! — Кричу я в телефон, потом бросаю его об стену.
Аэропорт. Я поеду в аэропорт и полечу следующим же рейсом в Египет. Глупый план, и часть меня знает это, но я не могу просто сидеть здесь. Проверит мама почту или нет, но я не могу сидеть здесь и ждать. Ждать, чтобы узнать, жива или нет моя мать, которая звала меня домой.
Да, и как я доберусь до аэропорта? Я горько усмехаюсь от ироничности ситуации: жила с братом, зарабатывающим на организации трансфера в аэропорт, но понятия не имею, как добраться туда самой. Да пошло всё, я поеду туда. Хватаю со стойки ключи от «Мини», бегу в гараж и открываю его.
Ключ подходит к зажиганию, но ничего не происходит. Я вставляю ключ. Почему ничего не происходит? Я кручу его, и включается радио и фары, но двигатель так и не заводится.
— Давай же! Заводись! Почему ты не заводишься? — Всхлипываю я, разбивая свои окровавленные ладони об руль.
Даже если я и заведу её, я совершенно не представляю, как её водить или как отсюда добраться до аэропорта. Я падаю на руль лбом и плачу от собственной беспомощности. Я всегда чувствую себя беспомощной, и я ненавижу, ненавижу, ненавижу это! Как у меня может быть счастливое сердце и добрые руки, когда я не могу помочь женщине, посвятившей мне всю свою жизнь, помогавшей мне; женщине, которую я только и делала, что ненавидела последние три года?
Рука мягко ложится мне на плечо, и я вскрикиваю, выпрямляясь в кресле.
— Это я! Прости. Я не хотел тебя напугать. — Рио протягивает руку, чтобы помочь мне выйти из машины.
