Бен Ааронович - Реки Лондона
Мы как раз шли мимо.
— Добрый день, — поздоровался Найтингейл, не замедляя шага.
— Добрый, — отозвался дядька.
— Хорошая погода сегодня, — заметил Найтингейл.
— Да, похоже, весь день будет ясно, — согласился обладатель ружья. В его речи сквозил акцент — ирландский либо шотландский, я не понял точно, но определенно какой-то кельтский. По загривку у меня забегали мурашки. Лондонская полиция такие места обычно посещает в сопровождении опергруппы, снаряженной для борьбы с уличными беспорядками, — иначе жители лагеря решат, что их недостаточно уважают.
Жилые трейлеры образовывали полукруг в центре собственно ярмарки. Эти монстры ярмарочных площадей ревели и сигналили, из чьей-то магнитолы неслась «I feel good»[25] Джеймса Брауна. Каждый коп в Англии знает, что все ярмарки всегда устраивает Гильдия ярмарочников — организация, объединяющая несколько семей. Они так тесно связаны, что уже, можно сказать, образовали самостоятельную этническую группу. Их фамилии написаны на боках грузовиков, выведены на рекламных щитах. На оградах я насчитал как минимум шесть фамилий, еще примерно столько же попалось мне на глаза, пока мы шли через ярмарку. Похоже было, что на весеннем празднике в Трусбери-Мид все без исключения семьи ярмарочников представили свои аттракционы.
Мимо в вихре смеха и струящихся по ветру рыжих локонов пробежала ватага тощих девчонок. Их старшие сестры демонстративно разгуливали в ультракоротких шортах, лифчиках от купальников и сапогах на высоких каблуках. Сквозь клубы сигаретного дыма и ресницы, удлиненные с помощью туши «Макс Фактор», эти девы внимательно наблюдали за парнями постарше. Последние, стремясь скрыть неловкость, вели себя нарочито грубо и с показным равнодушием проходили мимо каруселей и других аттракционов. Их мамы в это время работали в киосках и балаганах, разрисованных аляповатыми портретами кинозвезд прошлого десятилетия и увешанных плакатами и объявлениями. Было похоже, что все катались на каруселях и угощались сахарной ватой совершенно бесплатно. Очевидно, именно поэтому здешние дети выглядели такими счастливыми.
Сама ярмарка располагалась полукругом. В центре стоял грубо сколоченный кораль — такие, бывает, показывают в вестернах. Внутри него и находился собственно исток великой и могучей Темзы. Выглядел он как обыкновеннейшая лужа, в которой плавали утки. А снаружи, прислонившись спиной к брусьям загона, возвышался Отец Темза собственной персоной.
В Трусбери-Мид раньше стояла статуя Отца Темзы. Потом ее перенесли в Лехлейд — тамошний приток реки выглядит несколько внушительнее. У Батюшки была окладистая борода, как у Уильяма Блейка. Он сидел на своем постаменте, положив на плечо лопату. У ног его стояли бочонки и перетянутые бечевкой свертки — плоды мануфактурного производства и торговли, существующих за счет реки. Даже я заметил, что есть в этом образе что-то древнеримское. Поэтому в принципе не ожидал, что вживую Отец Темза будет похож на свою статую. Однако все-таки думал увидеть кого-то попредставительнее человека, облокотившегося на ограду.
Невысокого роста мужчина, с крючковатым носом и кустистыми бровями, выделявшимися на узком лице. Лет ему было, похоже, немало — на вид не меньше семидесяти, однако он был крепкий, жилистый. Во всех движениях чувствовалась какая-то нутряная, глубинная энергия; ясные серые глаза блестели. Одет он был в старомодный, несколько выцветший черный костюм. Двубортный пиджак расстегнут, являя миру красный бархатный жилет. Из одного его кармана свешивалась медная цепочка часов, а из другого выглядывал краешек аккуратно сложенного носового платка, ярко-желтого, словно весенний нарцисс. Из-под потрепанной фетровой шляпы свисали неряшливые седые пряди. В зубах он держал сигарету. Опершись спиной на ограду, он одну ногу поставил на нижнюю штакетину. Не выпуская сигареты изо рта, Отец Темза беседовал с приятелем — одним из нескольких таких же неестественно бодрых стариков, которые тоже стояли, прислонясь к ограде. Он периодически указывал рукой на лужу и крепко затягивался своей сигаретой.
Когда мы подошли ближе, он поднял взгляд. При виде Найтингейла нахмурился, затем посмотрел на меня. И я ощутил, как меня буквально охватывает, увлекает мощная харизма его личности, суля выпивку и развлечения, прогулку поздним вечером домой из паба, тепло очага и общество дам легкого поведения. Хорошо, что я к этому времени уже успел пообщаться с Мамой Темзой и знал, что к чему, иначе тут же подошел бы и предложил ему содержимое своего кошелька совершенно безвозмездно. Подмигнув мне, Отец Темза полностью переключил свое внимание на Найтингейла.
Он поприветствовал его на каком-то странном языке — гэльском или валлийском, а может, вообще на древнем кельтском диалекте доримской эпохи — кто его знает. Мой наставник ответил на том же языке, я же подумал: не придется ли мне учить еще и это наречие? Компания стариков потеснилась, чтобы Найтингейл тоже мог опереться на ограду. Но подвинулись они так, чтобы мог встать только один человек, это сразу бросилось мне в глаза. Найтингейл встал рядом с Отцом Темзой, они обменялись рукопожатием. Найтингейл со своим ростом и солидным видом смотрелся как поместный лорд среди простолюдинов, однако Отец Темза рядом с ним отнюдь не выглядел приниженным.
Говорил в основном он, то и дело подкрепляя свои слова жестами и щелчками пальцев. Найтингейл специально так облокотился на ограду, чтобы по возможности сократить разницу в росте. И в нужные моменты рассказа кивал и задумчиво хмыкал.
Я уже подумывал, не подойти ли поближе, чтоб попытаться понять, о чем они говорят, как вдруг мое внимание привлек один из мужчин, стоящих возле ограды. Он был помоложе остальных, выше и шире в плечах, чем Отец Темза. Но руки у него были такие же жилистые, а лицо такое же узкое.
— Вам неинтересно это слушать, точно говорю, — сказал он, — они только через полчаса с приветствиями покончат.
Шагнув ко мне, он протянул широкую, мозолистую ладонь.
— Оксли.
— Питер Грант, — представился я.
— Пойдемте, с женой познакомлю.
Жена его оказалась прелестной женщиной с круглым лицом и потрясающими черными глазами. Она встретила нас у небольшого фургона 1960 года выпуска, припаркованного в стороне, слева от самой ярмарки.
— Моя жена Айсис,[26] — сказал Оксли. — Питер, новый ученик, — представил он меня.
Она пожала мою руку. Ее ладонь оказалась теплой, кожа была такая же нереально гладкая, как у Беверли и Молли.
— Очень рада, — сказала Айсис. Выговор у нее был совершенно классический.
Мы уселись на складные стулья вокруг карточного столика со столешницей, обитой потрескавшимся линолеумом. На столике стояла высокая и топкая стеклянная ваза с одним-единственным нарциссом.
— Хотите чашечку чаю? — предложила Айсис. Я нерешительно молчал, и она проговорила: — Я, Анна-Мария де Бург Конпингер Айсис, торжественно клянусь жизнью своего супруга… — Тут Оксли хихикнул. — …и будущим Оксфордской команды по академической гребле: ничто, вкушенное вами в моем доме, не будет налагать на вас никаких обязательств передо мной.
Она перекрестилась и вдруг лукаво улыбнулась мне.
— Спасибо, — сказал я, — с удовольствием выпью чаю.
— Вижу, вам не терпится узнать, как мы познакомились? — спросил Оксли.
Ему самому явно не терпелось об этом рассказать.
— Я полагаю, она упала в реку? — предположил я.
— Вы полагаете неверно, сэр. В былые времена я просто обожал театр. Бывало, разоденусь в пух и прах — и плыву в Вестминстер, на вечерний спектакль. Тот еще пижон был, да. И, думается мне, привлекал немало восхищенных взглядов.
— Да, проходя через скотный базар, — сказала Айсис, внося чай. Я обратил внимание, что чашки совершенно новые, без единой трещины, и очень изящные, а у чайника стильный платиновый ободок вокруг носика. Меня принимали по высшему разряду, и я задумался, с чего бы такая честь.
— Впервые я увидел мою Айсис в старом Королевском театре на Друри-Лейн[27] — том, который вскоре после этого выгорел дотла. Я сидел на галерке, а она — в ложе, со своей сердечной подругой Анной. Я влюбился с первого взгляда, но увы — у нее уже был кавалер.
Сказав это, Оксли умолк и принялся наливать чай. Закончив, он добавил:
— Но, скажу я вам, его постигла просто ужасная неудача.
— Помолчи, любимый, — улыбнулась Айсис. — Молодому человеку это совершенно неинтересно.
Я взял чашку. Настой был очень светлый, я вдохнул знакомый аромат «эрл грея». Некоторое время я колебался, держа чашку у самых губ, но ведь когда-то же надо начинать учиться доверию. И я решительно пригубил. Чай был превосходен.
— А я — как река, — сказал Оксли. — Бегу, бегу, а сам все время на месте.
