Алексей Котов - Чудо ты мое, зеленоглазое
На котоферме все было в порядке. Петрович расставил плошки с едой. Кошки и коты ели жадно с недоверием посматривая друг на друга. Витька в очередной раз обследовал помещение в целях предотвращения возможного побега. Потом будущий монополист заменил песок в двух больших, плоских ящиках — запах в комнатах оставлял желать лучшего. Снаружи Витька вернулся с мокрой от дождя головой.
— Опять льет, — ворчал он. — Что за слезливая погода такая, а?
Петрович открыл окна. На подоконник прыгнула кошка. Она жадно понюха свежий, сырой воздух и посмотрела вниз. Земля была далеко.
Старик погрозил кошке пальцем.
— Нельзя!.. Разобьешься.
— Слышь, дядь Коль, — окликнул старика Витька. — Ты помнишь кошку, которую ты первой принес?
— Ну?.. — старик насторожился. — А что?
— Окотилась она.
— Давно?
— Почти сразу же.
Петрович вспомнил свой визит к безобразной старухе и невольно поежился.
— Ну и хорошо, что окотилась, — нехотя буркнул он.
— Да ничего хорошего. Потому что получилось как в сказке Пушкина: «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь…» Одним словом, урода какого-то эта кошка принесла. Пошли-ка, посмотрим.
— Да ну его, Витьк!..
— Пошли, пошли. Интересно же.
Компаньоны спустились на второй этаж. Кошка старухи с котенком приютилась в угловой комнате. Там было темно и тихо. Кошка лежала на старом ватнике, заботливо подложенном Петровичем, и тяжело дышала. Рядом с ней ворочалось что-то большое и лохматое. Витька безбоязненно взял это нечто в руки.
— Вот ведь дьявол, а? — удивился племянник. — Какой тяжелый стал. Растет так, как будто его насосом накачивают.
Петрович невольно попятился. Котенок был ужасен: очень крупный, с большой не по размеру головой и скошенной набок пастью, он производил по-настоящему отталкивающее впечатление. Нижняя, плоская челюсть уродца заметно шевелилась, но он не издавал ни звука. Ушей у котенка почти не было, а большие, на выкате, глаза были плотно закрыты. Короткий, рысий хвост судорожно дергался из стороны в сторону.
Витька хмыкнул.
— Ишь ты, какой нервный! — племянник взял уродца за шиворот. — Ты ему на зубы посмотри, дядь Коль. Прикус как у бульдога.
— Да он и на котенка-то не похож, — неприятно удивился старик.
— Мутант, — Витька кивнул на кошку. — Наверное, старая, а в последних пометах у них такое иногда встречается.
— Витьк, выбрось ты его, а? — попросил старик — Это же выродок какой-то. Кто у нас его купит?
— Пусть живет, — Витька положил котенка рядом с кошкой. — Потом посмотрим и решим. А может быть, как раз за него мы неплохие деньги выручим, а?
Уродец подполз к сильно облысевшему животу матери и ткнулся в него уродливой головой. Кошка с трудом оторвала голову от подстилки, посмотрела на старика и жалобно мяукнула.
Петрович поставил на пол две миски с кашей и молоком.
Компаньоны быстро вышли…
Глава 13
Рецептов семейного счастья не знает никто. Даже добрые сказочники обрывают свои истории на свадьбах, искренне полагая, что все интересное в жизни их героев уже произошло. Впрочем, сказочников можно легко понять: по-житейски грубое определение семьи, как ячейки общества, способно растерзать на клочки любую нежную мечтательность. Ячейка!.. Это что-то длинное, узкое и темное среди сотен миллионов таких же крошечных и одинаковых дырочек. Ячейка лишена лица, она только крохотная, типографская точка на газетном портрете общества. Одетое в отутюженный, серый костюм общество неподвижно и строго. И даже газетный лист, на котором оно изображено, кажется вечным.
— Послушайте, а куда направилась вон та парочка?
— В ячейку. Говорят, недавно одна освободилась.
— А зачем?
— Жить.
— Они что, с ума сошли?!..
— Нет, они хотят стать ячейкой общества.
Ячейкой… Частичкой… Маленькой крошкой, видимой только благодаря гораздо большему, то есть тому, что рядом с одной точкой находятся миллионы таких же.
Но давайте внимательнее присмотримся к вон той парочке. У девушки длинные ноги, милое лицо и нежная кожа. Она совсем не похожа на частичку. Ее муж умен, добр и великодушен. Господи, он же совсем не крошка, этот парень под метр девяносто! Но они живут вместе и каждый день смотрят друг на друга. А когда это уже порядком начинает надоедать обоим, они выглядывают из ячейки наружу. Там, снаружи, кипит жизнь!.. Там не пахнет пеленками. Там мужчины не зевают по вечерам и не расхаживают перед своими возлюбленными в семейных трусах. А женщины!.. Женщины не пилят своих мужчин. Они с такой отчаянной решимостью вешаются на шею своих любовников, что поневоле в голову закрадывается мысль: это любовь!.. Настоящая, а не та крохотная и будничная, которая прячется в серой ячейке общества.
Но, увы!.. Вы сами — уже в ячейке. Жизнь, жизнь данная вам только один раз, становится похожей на безбрежный океан, обозреваемый с одинокой и неуютной скалы. На телеэкране поют и дергают животами все те же певцы и певицы с улыбками профессиональных девушек, но вас уже нет в радостно размахивающей руками толпе.
Вы свили свое гнездо.
Вы свое отгуляли.
И вообще, вам нужно думать о менструальном цикле, что бы не залететь еще раз.
— Слушай, ты когда-нибудь вынесешь мусорное ведро?!.. И не забудь сегодня искупаться. От тебя воняет потом.
— Не воняет, а пахнет. Где мои тапочки?.. Тапки где, я тебя спрашиваю?!
— Не кричи. Я положила их на шкаф.
— Дура!
— Я не дура! Теперь ты будешь знать, где лежат твои тапочки, и перестанешь приставать ко мне с глупыми вопросами.
— Не ори на меня! Лучше успокой ребенка. Он уже в нас погремушками швыряется!
— Я занята!
— А я пошел выносить мусор.
— Нашел время!..
Паша Мушкин ушел от своей жены два года назад. Сначала брошенная женщина страдала. Один раз она даже пришла к Паше домой. Стесняясь присутствия свекрови, Надя скороговоркой попросила мужа вернуться. Паша посмотрел на скучное лицо жены, и отлично понимая, к чему ему придется возвращаться, сказал твердое мужское «нет». Надя облегченно вздохнула и ушла. Теперь, после отказа Паши молодая женщина смело могла считать себя брошенной женой, и уже никто не в праве был упрекнуть ее в том, что она заново занялась устройством личной жизни.
Через пару недель Паша сильно напился и зачем-то приперся к своей, теперь уже бывшей, супруге. К своему немалому удивлению Паша увидел перед собой совсем другую женщину. Надя похудела, но это только больше подчеркивало какое-то новое, еще не виданное Пашей, сияющее выражение женских глаз. После недолгого разговора Паше удалось, наконец, выяснить, что теперь Надя любит другого человека. Он невольно сравнил то, как радостно блестят женские глаза сейчас и как тускло они мерцали две недели назад, когда его довольно формально уговаривали вернуться в лоно семьи. Результат сравнения получился явно не в пользу Паши. Ему стало обидно. За прошедшие две недели он так и не успел никого полюбить с такой же страстью, на которую вдруг оказалась способной Надя.
— Ты опоздал!..
Эта последняя фраза еще долго звучала в голове у Паши. Он никак не мог понять как, каким образом, прожив с любимой женщиной несколько лет, можно опоздать всего лишь за пару недель? И почему их общий багаж нажитого счастья оказался настолько скудным, что его не хватило даже на столь малое время?
Прошло два года. Сначала Паша откровенно наслаждался всеми прелестями холостой жизни, но однажды утром он проснулся в грязной, неухоженной квартире, в самом отвратительном настроении и с сильной головной болью после вчерашней выпивки. Стараясь не смотреть на окружающий его бардак, Паша быстро умылся, кое-как привел себя в порядок и быстро вышел на улицу.
«Все, теперь точно завязываю с пьянками! — зло думал он. — Не могу больше пить. Это же чистое свинство, честное слово. Кажется, вчера чуть телевизор не продал. А зачем?.. Вот идиот!»
Вчерашнюю выпивку с друзьями Паша помнил смутно. Точнее говоря, в самом черном свете. А теперь на душе было пусто и холодно как в казенном вестибюле.
В течение двух последних лет Паша бросал пить чуть ли не каждый месяц. Но его самая существенная победа над собой — две недели воздержания от спиртного — была скорее уже фактом историческим, фактом годным лишь на то, что бы приводить его, как пример собственной силы воли в пьяных спорах с друзьями.
Продолжая размышлять о бесперспективности собственной жизни, Паша с трудом втиснулся в переполненный троллейбус. Салон стонал от переизбытка плотно спрессованных тел. Глупее всех в толпе выглядели люди с гордыми, независимыми лицами. Они явно не умели страдать и чаще других переходили на грубый, рыночный крик.
На следующей остановке вышло довольно много пассажиров. Оставшиеся облегченно вздохнули, но почти тотчас внутрь устремился другой поток, встречный. Кандидаты в пассажиры врывались в салон с радостными лицами махновцев, наконец-то дорвавшихся до пугливого эшелона, и с ходу вступали в перепалку с коренными пассажирами. Особенно сильно свирепствовали пенсионеры и пожилые, но еще крепкие женщины с громоздкими, базарными сумками. Едва войдя в салон и боясь пропустить не такую уж далекую, судя по их поведению, остановку, они останавливались тут же, у входа, и завязывали словесную дуэль со всеми, кто подворачивался под руку. Следующим кандидатам в пассажиры приходилось продираться в салон через плотную баррикаду из многопудовых сумок, не до конца сложенных детских колясок с грязными колесиками, толстых и недвижимых торсов, а так же не совсем благих словесных пожеланий.
