Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса
— А что будет, если он рассердится? — испугалась Люси.
— Не знаю. Скорее всего, просто перестанет обращать на тебя внимание. И уж тогда хоть сто записок ему напиши, не прочитает.
На этом месте Люси чуть было не разревелась. Это же самое обидное — когда на тебя не обращают внимания, вот честное слово, лучше бы ругались. Но вовремя вспомнила, что ничего страшного пока не случилось.
И никогда не случится, решила она. Ни за что не стану писать князю, пока не придумаю что-нибудь по-настоящему интересное. Не хуже войны и охоты.
Больше они к этой теме не возвращались. Но всякий раз, когда дед приносил из булочной халву в шоколаде, Люси вспоминала о строгом серьезном князе и думала: чем бы таким его удивить? Чтобы он вообще обалдел. Чтобы — ух!
Так и не придумала тогда. И князя больше не беспокоила, хотя был, конечно, соблазн выпросить у него новый, «взрослый» велосипед, коньки и большой, как в Москве, парк аттракционов. И еще зоопарк!
А потом, гораздо позже, лет в пятнадцать, Люси вдруг приспичило срочно стать красавицей, и князь казался ей единственным шансом: новой прической и даже маминой косметикой нос не исправишь. И вообще почти ничего. Вот бы князю вдруг приснилось, что я самая красивая девушка в городе, думала Люси. Ему-то все равно, а мне — важно! Почти решилась, приготовила несколько фотографий киноактрис, на выбор, и даже написала соответствующее письмо. Но так и не отнесла его на холм. Если уж родной отец, совсем не серьезный человек и даже не начальник, смеется и называет тебя дурочкой, вряд ли можно ждать, что князь отнесется к проблеме с пониманием.
А потом Люси выросла. И взрослая жизнь оказалась такой непростой, увлекательной и захватывающей, что ей стало не до спящего под холмом князя. Иногда вспоминала дедушкину байку, думала: «Надеюсь, князю по-прежнему нравится видеть меня во сне». Улыбалась, мысленно махала ему рукой, как старому знакомому, которого приятно случайно встретить на улице, но говорить совершенно не о чем, так что и останавливаться не обязательно, приветливого жеста совершенно достаточно.
Все началось с халвы в шоколаде. А потом, много лет спустя, все началось с халвы в шоколаде еще раз.
Повзрослев, Люси совсем перестала есть конфеты. Просто как-то незаметно разлюбила сладкое, такое, говорят, со многими случается. Но однажды, ожидая скорого приезда гостей, свернула в отдел сладостей большого супермаркета, увидела там сверкающую золотым и красным фольгу, подумала: «Ну надо же, столько лет прошло, Москва теперь в другой стране, да что там Москва, весь мир изменился до полной неузнаваемости, и я вместе с ним, а любимые конфеты детства — вот они. Даже обертки те же самые, и фабрика по-прежнему „Рот Фронт“. Неужели до сих пор работает, никакие социальные бури ей нипочем? Удивительно.
Впрочем, ничего удивительного. Сама же князю фантик показала. И он с тех пор исправно видит во сне халву в шоколаде. Не факт, что в самой Москве она по-прежнему продается. А у нас есть и, вероятно, будет всегда. А я-то хороша, сто лет ее не ела. Вообще забыла, что есть на свете такая замечательная штука».
Растрогавшись, купила целый килограмм. По дороге домой не удержалась, достала одну конфету, развернула, откусила. Сладость невыносимая, а все-таки вкусно. Очень. Понятно, почему у меня в детстве крышу снесло.
«Ну и дурища же я, — подумала она, доев конфету. — Так больше ничего у князя не попросила. А ведь могла! Дед посоветовал с ерундой к нему пореже приставать, кукол не клянчить, а я совсем заткнулась. Перфекционистка хренова. Уж парк аттракционов точно можно было попросить. Американские горки и чертово колесо ничем не хуже войны и чумы. В смысле охоты. И тем более дипломатических переговоров с послами».
Достала из сумки вторую конфету. Машинально вертела в руках, думала: «Такие возможности профукала, лахудра! А теперь все, поздно, поезд ушел. Чудеса случаются только с маленькими девочками, взрослым теткам они не светят».
Сунула конфету в рот целиком — закусить горечь. Спросила себя: «А почему, собственно, не светят? Чем взрослые тетки хуже малолетних дурочек с косичками? Некоторые даже лучше! Вот я, например».
Развеселилась.
«Почему бы не попробовать еще раз, — думала она, разворачивая третью конфету. — Просто из интереса. Надо же мне понять, что это тогда было — совпадение или?..»
«Ох, какое тут может быть „или“. Естественно, совпадение. Не думаешь же ты?..»
«А ведь думаю! — покаянно призналась себе Люси. — Я порой еще и не такое думаю. Особенно в полнолуние. Или если башку на солнце напечет. Или когда обожрусь шоколадом — вот как сейчас. С непривычки-то. Как пьяная, и голова кругом. Ух, я вам всем покажу!»
Что именно и кому «вам всем» — это она и сама хотела бы знать. Зато намерение «показать» было твердым. И стало еще тверже после четвертой конфеты, съеденной уже дома.
«Если уж действительно писать князю, — рассуждала Люси, — надо просить чего-то совершенно невероятного. Как московская халва в шоколаде в семьдесят дремучем году. А лучше — еще невероятней. Чтобы не удалось потом списать на совпадение, если все получится. Пусть будет настоящий эксперимент. Ученый я или где?»
После пятой конфеты она сочла проведение эксперимента своей профессиональной обязанностью и принялась обдумывать заказ. «На худой конец, сойдет и парк аттракционов, хотя сейчас лично мне от него немного радости, вестибулярный аппарат совсем ни к черту, — думала Люси. — Ну и вообще, хочется чего-то совсем уж немыслимо прекрасного. Слопаю еще пару конфет — пойму, чего именно. В детстве меня, если не ошибаюсь, после седьмой осенило. Надеюсь, не придется пересчитывать это волшебное количество с учетом разницы в весе. А то ведь погибну во цвете лет!»
Она благополучно одолела еще две конфеты, запила их целым литром зеленого чая, торжественно пообещала себе не прикасаться к сладкому еще лет двадцать и уснула, чрезвычайно довольная неизвестно чем. Вероятно, просто собой и жизнью в целом. Таково благотворное воздействие шоколада, детских воспоминаний и научных экспериментов на здоровый организм.
А проснулась, как и тогда, в детстве, с готовым решением.
— Воздушные шары же! — сказала Люси вслух. — На которых летают. С корзинами. Ветка как раз недавно говорила, что в большом городе это, оказывается, совершенно нереально: нужно договариваться с аэропортом, мэрией и хорошо, если не с самим дьяволом; впрочем, с ним-то как раз было бы проще всего… Какой-то Веткин приятель придумал смешной бизнес — туристов на воздушных шарах катать, стал узнавать, что да как, и его жестоко обломали. Нет, никогда, ни за что. Не-воз-мож-но.
Вот и поглядим.
В тот же день Люси отправилась на княжий холм. В сумке лежали вырезанная из журнала картинка с парящими в небе воздушными шарами, синим и белым, и записка: «Было бы очень здорово, если бы над нашим городом иногда летала вот такая красота». Кусок прозрачного стекла она тоже прихватила с собой из дома. Времена, когда мусор валялся на тротуарах, давно миновали, и это, пожалуй, к лучшему.
Когда копала ямку на вершине холма, чувствовала себя полной дурой. Не имела ничего против — освежающее ощущение. Положила в ямку записку с картинкой, накрыла стеклом, засыпала землей. Тут же снова раскопала, полюбовалась на дело своих рук. Отличный секретик получился. Хотя, конечно, чересчур лаконичный. Пара сухих цветков и несколько ярких бусин существенно украсили бы композицию. Но лучше не сбивать князя с толку. «Ему со мной и так непросто, — вздыхала Люси, спускаясь с холма. — Ишь выдумала — воздушные шары ей подавай. Всем бы ваши заботы, дамочка. Всем бы вашу печаль».
А действительно, всем бы. Какая хорошая стала бы жизнь.
Сперва, конечно, Люси то и дело задирала голову к небу, вечно из-за этого спотыкалась, хорошо хоть не сломала ничего, кроме каблука. Потом понемногу успокоилась. Остыла. Утратила энтузиазм. Несколько месяцев спустя уныло заключила: ну вот, теперь ясно, что ничего не вышло. Строго спросила себя: а как ты думала? Чего ты вообще ждала, мать? Отвечать не стала, но подумала: значит, и с конфетами тогда было просто совпадение.
На этом месте Люси захотелось как следует пореветь, уткнувшись в подушку, но она так и не вспомнила, с какого конца следует браться за это непростое дело. Все-таки очень давно не практиковалась. Целую вечность.
Впервые она увидела шары почти год спустя. Гуляла с коллегой в Бельмонтасе, как всегда, спорила о чем-то абстрактном — не ради торжества объективной истины, существование которой всю жизнь ставила под сомнение, а просто из любви к процессу. Как всегда в таких случаях, слушала себя как бы со стороны, упивалась изяществом сокрушительных аргументов, посмеивалась над безапелляционностью интонаций. Так увлеклась, что ничего вокруг не видела, даже о собеседнике почти забыла, поэтому ему пришлось дернуть ее за рукав: смотри же, смотри! Да не на меня, в небо.
