Вадим Панов - Перстень Парацельса
— Э-э…
И тут же получил классический хук правой, отправивший его в настолько глубокое беспамятство, что в нём не оказалось ни снов, ни видений.
Керо же молниеносно навёл на место схватки морок, полностью скрыв и себя, и оглушённого чела от заурядных взглядов, огляделся, убедился, что прохожих не было и их встречу никто не увидел, рывком взвалил нокаутированного Сатурна на плечо и потащил к машине, на ходу ругая себя за непредусмотрительность, а придурка — за некстати открывшийся иммунитет к отводу глаз.
* * *Проснувшись, Герман не сразу понял, отчего на душе так странно — муторно и пусто… и вдруг в эту звенящую от отсутствия всего пустоту обрушились вчерашние картины — и призрачные, и земные.
В первый миг он был охвачен лютым холодом. Неужто это всё было?! Ну, аморфные фигуры и летающие ящеры — это по ту сторону, работа тайных структур мозга. Но пьяница Баллон! Это же здесь, рядом, это грубая, зримая сторона жизни, самая материальная материальность, даже предусмотренная статьёй Уголовного кодекса.
Последняя мысль показалась особенно важной — ответственность — и едва не опрокинула его в панику, но… Но когда первый холод схлынул, Герман с некоторым усилием вернул себе способность анализировать и взялся рассуждать. И пришёл к выводу, что бояться и холодеть ему вовсе незачем: юридически он абсолютно чист и любая экспертиза не продерётся к нему ни в чём, поскольку к Баллону он не приближался, никаких следов на теле жертвы не оставил, а что там произошло с сердцем алкоголика, так о том пусть беспокоятся врачи да судмедэксперты.
Ну, а раз так…
Раз так, то продолжение следует?
Лицо Германа затвердело.
«Продолжение? Снова убить?»
«Только того, кто заслуживает…»
«А кто тебе скажет, кто именно заслуживает?»
«Ты сам!»
«На каком основании?»
«Потому что ты можешь и сказать это, и привести приговор в исполнение».
«Я палач?»
«Ты избавляешь мир от скверны».
«На каком основании?»
«А зачем тебе дана сила?»
И этот вопрос рушил его оборонительные редуты, требовал честно признать: нет, не могу! Или же согласиться с тем, что кому много дано, тот… Тот должен многое сделать.
Герман машинально, не чувствуя вкуса, позавтракал, плюхнулся в кресло, включил телевизор, но происходящее на экране не воспринимал, просто таращился на движущуюся картинку и думал.
И так провёл весь день.
Чуть ли не в забытьи.
Взглянул в окно, увидел, что и без того невзрачный день начал заметно тускнеть, оседать к сумеркам, спохватился, в минуту оделся, а ещё через пять сидел в машине, смотрел сквозь стекло, уже почти сплошь покрытое дождевыми каплями, и снова думал.
Точнее, в последний раз пытался совладать с тем собой, который уже набросал план действий.
А чтобы совладать — вызвал в памяти вчерашний эпизод.
Вот дурак Баллон попёр на него с наглым… или даже не наглым, а быдлячьим бессмысленным взглядом… да. А потом этот взгляд стал меняться, в нём мелькнуло сперва тупое непонимание, затем удивление, переросшее в изумление, затем страх… а потом дикий предсмертный ужас.
Да! Вот это Герман запомнил навсегда. Было это. Доли мгновения, но было. Пьяный идиот понял, что заигрался не в свою игру, даже протрезвел, но поздно. Понял, что проиграл так, как по дурости и представить не мог. Проиграл жизнь.
И ощущение чужой смерти захлестнуло Германа.
«Ещё!»
Он понимал, что попадает под действие… Нет! Он уже попал под действие силы, больше похожей на наркотик! Он уже хотел продолжения, хотел чужих смертей, а главное — не мог и не хотел бороться с этим желанием.
«Я очищаю мир от скверны!»
И не важно, что ему это доставляет наслаждение. Сильное… Не важно, что он жаждет крови — ведь в действительности он делает правильное и нужное дело.
Герман нажал на газ, серебристый «Субару» резко рванул с места и, как подхлёстнутый, помчался в восточную часть пресловутой Черниковки, в Цыганские дворы — один из самых неблагополучных и криминогенных районов города. Когда-то здесь почти открыто торговали наркотиками, нередко происходили разборки, сопровождавшиеся перестрелками, на которые тогдашние правоохранители старательно закрывали глаза. Сейчас ситуация изменилась, большинство «героев» прошедшей эпохи оказались или в тюрьме, или в могиле, но район по-прежнему считался опасным, и именно туда направился Герман.
Он чувствовал волнение и едва сдерживал его.
«Будь что будет!» — крутилось в голове.
А кто-то изнутри поддакивал: «Ты должен…»
Доехал без помех, попадая на зелёный свет на каждом перекрестке: захочешь, так не сделаешь, а тут — как на блюдечке. Весь длиннющий проспект Октября пролетел играючи, потом по улице Интернациональной, подчёркивающей Черниковку с юга, — с ветерком… ну, и вот они, Цыганские дворы, малопривлекательный комплекс пяти- и девятиэтажек.
Герман аккуратно притормозил у торца одной из них и задумался: «Что дальше?»
Только сейчас задумался, потому что до сих пор он мыслил в целом: делать или не делать — и, решившись делать, упёрся в детали: как делать?
Он отродясь здесь не был. То есть проезжать-то проезжал, конечно, но чтобы именно с целью, именно к здешним обитателям — никогда. Он знать не знал технологию местных дел, но догадался, что следует просто стоять и ждать. Кому надо, те сами появятся.
Так и вышло.
Минут через десять к машине как бы невзначай приблизился вкрадчивый, оглядчивый тип. Выглядел он, кстати, прилично: не гопник и не маргинал, нормальный худощавый парень, чистенько одетый по местной городской моде: светлая спортивная куртка с солидным лейблом, бейсболка, джинсы, кроссовки. Только глаза у Худощавого оказались неприятно бегающими и в красных прожилках лопнувших сосудиков — но это обстоятельство выяснилось вблизи.
Тип прошёлся туда-сюда с видом «я не я, и лошадь не моя» — как будто он вовсе ни при чём, а так, погулять под вечер вышел, поговорил с кем-то по телефону, видимо, получая подтверждение, что полиции поблизости нет, подошёл к машине со стороны водителя — Герман предусмотрительно опустил стекло — и тихо спросил:
— Есть интерес?
— Да.
— В первый раз тут?
— Да. — Врать не имело смысла.
— Чего вдруг?
— На Гоа вштырило — понравилось.
— Хочешь продолжить?
— Жизнь штука тяжёлая, надо как-то расслабляться.
Легенду Герман придумал по дороге, понимал, что на опытного торчка не тянет, вот и выдумал причину, по которой взрослый солидный мужчина мог оказаться клиентом уличных дилеров. Легенда испытание прошла.
— Пошли, — предложил Худощавый.
— Куда?
— Шопинговать.
— А машина?
— Клиентов тут не трогают.
— Надеюсь.
— Верь.
Герман закрыл «Субару» и послушно двинулся следом за Худощавым.
— Вы не спросили, что мне нужно.
— Там есть всё, были бы деньги, — не оборачиваясь, ответил тип и поправил бейсболку.
— Деньги есть, — заверил Герман.
— Значит, всё в порядке.
Худощавый вёл Германа за гаражи, в дрянное место, заросшее беспородной древесно-кустарниковой дичью, идеально приспособленное и для торговли наркотой, и для организации засады на тупого фраера, решившего потратить часть законной зарплаты на незаконные развлечения.
«Можно делать ставки: нападут или нет…»
Худощавый свернул за угол, Герман за ним и тут же понял, что путешествие окончено. Он находился в тупике, образованном покосившимся бетонным забором и металлическими стенами гаражей. За этим забором — деревья, пройденный путь — неблизкий, и понятно, что кричи не кричи — никто не услышит.
«Так всё-таки: война или торговля?»
Как выяснилось через секунду — война.
Худощавый развернулся к жертве и неприятно улыбнулся. А за спиной Германа, начисто перекрыв возможность бегства, вырос плечистый Амбал.
— Деньги покажи.
— Мне нужна трава.
— Деньги покажи.
— Сначала товар.
— Если хочешь уйти живым, условия не ставь.
Амбал сделал шаг, его дыхание обожгло затылок, в руках у Худощавого мелькнул нож, и Герман начал действовать. Не сражаться, а именно действовать, поскольку разница между ними таилась не в классе — они были существами с разных планет.
Амбал сделал шаг, Герман плавно ушёл влево, оттолкнулся плечом от металлической стены, двинулся назад и, продвигаясь, а точнее, пролетая мимо противника, развернулся на триста шестьдесят градусов, затем ткнулся плечом в противоположную стену, вновь находясь лицом к Худощавому и не глядя назад, на Амбала. Поскольку всё, что там творится, он читал в расширяющихся глазах последнего оставшегося в живых врага. Не видел, но знал, что несколько секунд Амбал продолжал стоять, не понимая происходящего, и даже правая его рука неловко пошла вверх, будто могла хоть что-то исправить.
