Очевидное-Невероятное (СИ) - Главатских Сергей

— Вряд ли, — ответил я. — Честно говоря, нет нужды!

— В данном случае, это неважно, — сказал господин. — Потому, что нужда есть у него!

— Болеет? — спросил я. Господин согласно кивнул. — Сильно?

— Судите сами…

Он вынул из кармана помятую до крайней степени, репродукцию знаменитого портрета Мусоргского в больничном халате. Тогда я, в свою очередь, достал заветный список и, наскоро пробежав его глазами, воскликнул:

— Ба! Да ведь вы, никто иной, как Репин!

— Илья Ефимович, — сухо представился господин. — Собственной персоной.

И мы троекратно облобызались! Он — формально, я — со слюной!

Я сделал это, не подумав! Он-то ладно, попробовал бы продемонстрировать искреннее чувство, живо залетел бы на нары! Но я! А, может, и хорошо, что не подумал, чтобы так вот с самим Репиным — это ж какая благодать!

— В последний раз их видели с Добрыней Никитичем возле Лаборатории Менделеева в ужасающем состоянии. У Модеста Петровича много заслуг перед родиной, поэтому в «Бутылку» его засовывать не рискнули. Решили, коль музыка имеет уникальные целительные свойства, пусть сам себя и исцеляет. У него столько всего неоконченного, столько новых задумок, ведь ему только сорок два!

— Не волнуйтесь, Илья Ефимович, — от непрошенной гордости к самому себе я готов был взлететь до солнца, почему-то в этот момент сильно напомнившего мне люстру! — Обещаю за него похлопотать! А там — кто его знает, может, ещё и закончит незаконченное и напишет ненаписанное. Чёрный Квадрат на то и чёрный, что ничего нельзя утверждать наверняка.

Живописец поблагодарил меня и мы, обнявшись уже куда теплее, расстались до завтра. Он пообещал, что явится на первое заседание ЧК и, может, по ходу даже нарисует картину.

— А пока, — поделился он со мною по секрету, — работаю над иллюстрациями к «Запискам сумасшедшего» Гоголя. Вы не представляете, каков писатель! Худо, что

отказался от пищи, но, может, мои скромные работы вернут ему хоть какой-то аппетит!

Уходя, он несколько раз обернулся, словно пытаясь убедить себя в том, что кожаная тужурка, галифе и сапоги ему только привиделись!

Последнее, что привлекло моё внимание — это анонс поэтического вечера с участием Сергея Есенина, который назывался «До свиданья, друг мой, до свиданья…»

Не знаю, по какой причине, но именно сейчас прощание поэта я воспринял особенно остро!

К тумбе подошёл расклейщик с огромным рулоном под мышкой и банкой клея. Это был высокий молодой парень с длинными руками и сосредоточенным лицом. Раз сойдясь на переносице, глаза его, казалось, навеки замерли в этой позиции, как единственно возможной и, главное, продуктивной! Как он вообще что-то видел вокруг, непонятно!

На парне была резиновая шапочка для плавания и футболка с шелкографией «Клею всё и всех!»

Он лихо развернул рулон и, обильно смазав край листа клеем, аккуратно приложил его к поверхности тумбы, прямо на сеанс музыкотерапии, лишив, таким образом, потенциальных участников шабаша уникальной возможности отправиться на Лысую гору. Затем расклейшик расправил рулон по всей его длине и запеленал в него тумбу, не оставив прежним рекламодателям никаких шансов. Совершая круговое движение, парнишка сильно наступил мне на ногу, отчего тут же словил увесистого пендаля, которого он, кажется, совсем не почувствовал. «Наверное, как раз потому, — подумал я, — что глаза — в кучу! Всё, что на периферии зрения не имеет для него никакого значения!»

Стоит ли говорить, что единственной афишей, занимающей с этой минуты всю рекламную площадь, была афиша «Рождественского бала в честь национального праздника Нового Хода»!

Рискуя быть намертво склеенным, я, тем не менее, решил, проявиться и несколько раз символически кашлянул. Однако, этого оказалось недостаточно — расклейщик решительно не хотел меня замечать! Вернее, это я так думал, что он меня не замечает! За дурака принял! Но в действительно, всё оказалось куда хуже! Парень вытащил из-за пазухи пачку объявлений размером с открытку. Отобрав несколько экземпляров, он, повернувшись ко мне, схватил мою руку и согнув её в локте, вложил пачку мне в ладонь — просто, чтобы я подержал, пока он не закончит. То есть, он меня прекрасно видел, но воспринимал меня исключительно, как нечто, что может быть использовано им в чисто практических, утилитарных целях! По его мнению, выходило, что никакой иной функцией, кроме, как послужить держателем для бумаги, грозный Председатель ЧК, обладать не может в принципе!

Так оно и вышло, наклеив несколько объявлений в области так называемых «мёртвых зон», парень спокойно забрал у меня невостребованные постеры

и преспокойно удалился. Точнее, уплыл, совершая размашистые движения руками. Видно, резиновой шапочки пловца было для этого вполне достаточно! Баттерфляй его был столь впечатляющим, что я с трудом удержался от соблазна броситься за ним вдогонку, чтобы доплыть до финиша первым.

И ещё — право, не знаю, как точно описать то чудовищное душевное состояние, которое возникло у меня в результате этой странной встречи! Если совсем просто, я почувствовал себя так, словно мною подтёрли задницу!

Перед тем, как отправиться дальше, я ещё раз окинул взглядом афишу и то, что было подклеено к ней на полях. Читать, что там написано я не собирался, однако

внимание моё привлёк портрет мальчика в пионерском галстуке. Уже при первом знакомстве пионер этот мне здорово кого-то напоминал!

Под портретом, кстати, довольно плохого качества, было написано следующее:

«Внимание! Разыскивается опасный преступник Павлик Морозов 1918 года рождения. Место рождения — село Герасимовка. Из особых примет обращает на себя внимание фуражка. Точные данные о весе, росте и цвете волос отсутствуют. Обладает врождённым чувством долга, известным в социологии, как «комплекс Фауста». Склонен к мимикрии и спонтанному патриотизму. Может втереться в доверие и управлять мыслями и поступками жертвы. Существуют неопровержимые данные о том, что в настоящее время злоумышленник находится на грани нервного срыва и готов к активным действиям, подрывающим устои нашего общества! Всем, кому что-либо известно о месте пребывания преступника, просьба довести до сведения Консилиума!

Всмотритесь в это лицо!»

Как и всякий порядочный член общества я, конечно, внял призыву, но, честно говоря, лучше б я этого не делал, ибо, присмотревшись к Павлику Морозову тщательнее и мысленно удалив с его головы фуражку, я с ужасом обнаружил знакомый плешивый череп, возникший вследствие неудачно проведённого эксперимента по смене… Нет, нет, это не то, что вы подумали, пока что — только по смене цвета волос. Тут же перед моим мысленным взором пронёсся этот незамысловатый сюжет, когда весь наш класс в знак солидарности с уволенным физруком по кличке «Ржавый», единогласно решил превратиться в «Тайное общество рыжих»! Официально физрука турнули за пьянку, но на самом деле причиной увольнения как раз послужила его кличка. Скупив в ближайшей аптеке все запасы гидропирита, мы в составе тридцати человек совершили акт массового обесцвечивания! Кто-то узнал, что если процесс действия препарата сократить примерно в два раза, то волосы как раз примут медный оттенок, то есть именно то, что нам нужно. И, как не старались мы соблюсти все правила и инструкции, результат оказался куда печальнее, чем мы ожидали! Я-то думаю, мы просто нарушили пропорцию при приготовлении состава, усилив, таким образом, его «выжигающий эффект». То, что мы представляли из себя, придя на следующий день в школу, можно было смело назвать «зомби-апокалипсисом», хотя и слова то тогда такого не существовало! Понятно, был грандиозный кипеж и закончилось это всё тем, что весь класс, включая его прекрасную половину, был жестко острижен наголо! Остаётся только добавить, что директор школы, уволивший нашего любимого учителя, был лыс, как биллиардный шар!

Да, как это ни печально, на фотографии был «Я»! Значит, Павлик Морозов? Ну, это всёже лучше, чем какой-нибудь Петя Фантиков! Впрочем, сейчас-то какое это имело значение? Павлик Морозов сбежал и как всякого беглеца его, естественно, объявили в розыск. И первый, кто об этом, узнал, был, разумеется, Зигмунд Фрейдович Дзержинский! Как говориться, ничего личного.