Мария Артемьева - Темная сторона Москвы
За окнами вагона сгущалась синева. Поезд шел мимо каких-то лугов и чернеющих вдалеке елок. Внезапно я увидел, как ворон, распластав крылья, повис в воздухе, пытаясь лететь вровень с идущим поездом. На этой странной картине время как будто застыло.
Лицо старика, моего собеседника, с каждой минутой сильнее погружалось в темноту, покрываясь все более рельефными морщинами. Этот древний вещун старился прямо на моих глазах.
Он продолжал говорить, но очень тихо. Зашел с другого конца.
— Екатерина Алексеевна Долгорукая, в 1725 году одна из первейших красавиц Москвы, воспитывалась в Варшаве. Далеко от своей азиатской отчизны.
В Польше московитские земли считались дикими, а все русское отдавало варварством. И Екатерина Алексеевна, впитав взгляды своих наставников и наставниц, не любила родную страну. Она не обрадовалась возвращению в Москву, несмотря даже на то высокое положение, которое было ей тут уготовано, и на восхищение, которое выказала ей вся местная молодежь из числа знати.
Юная княжна Долгорукая была равнодушна к грубым чувствам соотечественников, но послушна своему отцу, Алексею Григорьевичу. А у него были четкие планы относительно дочери. Вот эти планы и пришлись по душе гордой холодной красавице. Государь российский, Петр II, находился под несомненным влиянием брата княжны Долгорукой, Ивана Алексеевича. Долгорукий-старший не слишком доверял легкомысленному сыну и крайне, как самого большого счастья души своей, желал закрепить успех семейного влияния на царскую особу.
Если по чести, то у Долгоруких уже не было выбора. Умный расчетливый Алексей Григорьевич отдавал себе в том полный отчет: либо они, Долгорукие, окончательно сковывают государя в тесном кольце любви и заботы — так, чтоб тот без них и пальцем шевельнуть не посмел, — либо всех их, даже фаворита Ивана, друга царского, закуют в кандалы и сгноят в Сибири, а то и вовсе головы лишат. Уж больно много недругов у их знатной фамилии. Ни при каком дворе фавориты не живут дольше каприза своего повелителя. А посему надо поторопиться!
Ведь Долгорукие многим успели насолить, сражаясь за близость к власти. Свалили и самого всемогущего Меншикова. А ведь тот, хитрец и пройдоха, дочь, Марию, с государем уж было обручил. Да все одно: вместе с дочерью гниет нынче в ссылке, в Березове. Надо, надо торопиться… Добыть Катеньке брак с царем, и глядишь — царская корона у князей в кармане! Катька, хоть и дура-баба, а мысль отцовскую верно поняла. Недаром в Польше воспитывалась. Ради короны княжна на все готова. Но тут вышло препятствие ужасное и никак не ожиданное.
Ленивый разгильдяй и пьяница Петр II, никчемный внучок царя Петра Великого, влюбился — неслыханно! В свою родную тетку, дочь Петра Алексеевича, живую и бойкую очаровательную Елизавету Петровну! И то сказать: разница в годах между племянником и теткой была столь невелика, что, если б не церковные запреты, ничего удивительного в таком союзе никто бы не углядел.
Увы! Единственная особа женского пола, к которой государь питал истинно пристрастное чувство, — она, Елизавета. И уже составлялась при дворе партия подхалимов, напевающих царю в уши: дескать, есть некие возможности церковные запреты обойти…
Возможно ли в таких обстоятельствах мужчину окрутить с другой, ежели он не то что этой другою не соблазняется, но даже и смотреть в ее сторону не хочет?!
Алексей Григорьевич на дочь и кричал, и кулаком стучал, обвиняя в нерадивости и сущеглупости женской, но, однако, и сам понимал: не в чем дочь винить. Девица старается изо всех сил. И даже, не побрезговав, к пьяному государю в постель влезла. Да только что с того? Государь к княжне холоден и равнодушен…
— Да уж… Против воли мужика женить?! Разве только чудом, — высказался я. Лица старика я уже не видел, но в голосе уловил зловещую усмешку.
— Да. В ноябре 1729 года произошло чудо, и весьма нехорошее: Петр II торжественно обручился с Екатериной Алексеевной Долгорукой. Княжна получила официальный статус царской невесты. Это был неожиданный удар под дых всем придворным партиям. Юная Елизавета Петровна на обручении плакала — понимала, что уж кому-кому, а ей-то при злой сопернице-разлучнице на беззаботную жизнь рассчитывать не приходится. Сам же Петр выглядел ошеломленным и будто бы примороженным…
Никто не понимал, как удалось Долгоруким совершить это грязненькое чудо. А свадьба между тем была уже назначена, причем на неприлично близкую дату — 19 января 1730 года.
Как сумели Долгорукие провернуть неподъемное дело столь стремительно и в столь отчаянно не подходящих обстоятельствах?! Если бы венчание состоялось, об их страшном секрете никто и никогда не узнал бы.
Но свадьбу сорвали. Уж очень много политических фигур было бы отодвинуто от кормушки этим браком!
Никакие уговоры на царя Петра не действовали. Его не удалось добром отговорить от свадьбы с княжной Долгорукой Поэтому в день своей свадьбы упрямый молодец повенчался… со Смертью.
Простудился, заболел и умер. Действительно: накануне брачной церемонии много времени провел на открытом воздухе, зимой, катаясь по льду. Одно удивительно: умер-то царь от черной оспы!
Вот ведь непонятная странность: промерзнув, царь залихорадил и… покрылся оспяными черными пузырями. Сгорел в три дня. Разумеется, это не могло быть случайностью.
Немедленно после царевой смерти начались допросы в подвалах Преображенского (Пытошного) Приказа. Если бы их протоколы сохранились целиком — это было бы незабываемое чтение, и, возможно, много полезного удалось бы из них почерпнуть.
Но — увы! — остались только косвенные свидетельства, отрывочные и недостоверные.
Известно немногое: люди московского князя-кесаря Ромодановского после кончины государя схватили и препроводили в застенки и Ивана, и Алексея Григорьевича, и Екатерину Долгоруких. Их допрашивали с применением пытки, сообразно складу и особенностям каждого из преступных лиц. На допросах княжна Долгорукая, не таясь и не запираясь, показала, что ради удовлетворения своего непомерного тщеславия и премногого нахальства воспользовалась колдовской книгой «Дивные чудеса природы», которую привезла самолично из Европы.
Давным-давно эту еретическую книгу выкрал из царской библиотеки сам князь Андрей Курбский. Ее перевели с арабского пражские евреи. Колдовать по этой книге, готовить любовные зелья, дабы опоить ими государя, Долгорукой помог некий иностранный авантюрист польского происхождения, Теодор де Шарни, посвященный во многие магические иерархии.
Авантюрист Теодор был схвачен вслед за своими высокими покровителями и подвергнут пытке наиболее строгим образом, как лицо закоренело нераскаянное и дерзкое. После допросов выяснилось: не Теодор никакой он, а Федька Шаров, беглый крепостной дворян Стародубских Как у этого Федьки-Теодора оказалась книга, украденная из Либереи Курбским, — на допросах не интересовались.
Впрочем, и сами допросы быстренько свернули — государь умер, а с неудачливыми фаворитами и так все уже было ясно. Судьба их определилась: ссылка в Сибирь. В тот же самый Березов, куда наладили они в свое время врага своего, Меншикова, с дочерью…
После Иван Долгорукий был переправлен на каторгу в Тобольск, вместе с колдуном-иерархом Шаровым. Княжну, как женщину, пожалели, отослали в Новгород, в Воскресенский монастырь, где содержали в большой строгости. Великодушная Елизавета Петровна, взойдя на престол в 1741 году, повелела ее выпустить и пожаловала званием фрейлины. Екатерина Алексеевна ухитрилась даже выйти замуж в 1745 году, за генерал-аншефа графа Брюса. Но и этот брак княжне не удался: тем же годом бывшая государыня-невеста скончалась.
А вот таинственный колдун-авантюрист Федор Шаров прожил долгую, хотя и не легкую жизнь в Тобольских рудниках, а после — на поселениях. Там и началась его переписка с неуемным искателем Либереи — Кононом Осиповым, пономарем церкви Иоанна Предтечи, что на Пресне. Эта самая переписка и легла в основу книги «Письма другу, жительствующему в Тобольске».
Судя по всему, пономарь очень хорошо знал таинственного Теодора де Шарни: они были близко знакомы с детства… Вот почему именно с этим человеком — кстати, единственным из всех известных ему, кто держал в руках украденную из Либереи книгу, — пономарь обсуждал поиски пропавшей библиотеки.
Упрямый пономарь предпринял не одну, а целый ряд раскопок в Кремле. С позволения главного управителя Москвы, князя Ромодановского, он привлекал к археологическим изысканиям солдат-рекрутов. Конон действовал столь яростно и упрямо, будто бы знал, ГДЕ искать. Но — НЕ НАШЕЛ.
По крайней мере, по официальным сведениям в городском архиве.
А там… кто знает?
Лично я считаю, что Теодор де Шарни, он же — Федор Шаров, был не просто авантюристом, а — как это часто случалось в ту старинную беспокойную эпоху — являлся членом какого-нибудь тайного общества, и, скорее всего, католической инквизиции, у которой всегда находилось много интересов в Московских православных землях.
