Сергей Шангин - Осень для ангела
Франт разговаривал по мобильному телефону и одновременно сгонял разбредшиеся души в кучу. Смерть разминала пальцы и что-то бормотала себе под нос, словно школьник перед уроком, боящийся забыть выученное дома стихотворение. Кудряшка настраивала ловушку, сверяясь с табличками и покручивая регуляторы.
— Алло, база, нужна нулевая линия, груз одиночный, статус три семерки, прошу вне очереди! — бубнил Франт.
— С какого перепугу вне очереди, да еще по нулевой? Царя что ли отправляете, али Пушкина еще одного разыскали?
— Девушка, вы там вопросы то отставьте, вам сказано по нулевой, значит по нулевой! — разозлился Франт. — Наберут по объявлению, объясняй тут каждой, что да почем. Исполнять, как сказано, упал-отжался!
— Ага, кинулась прям так вот сразу! Допуск предъявите, накладную на сверхлимитный отбор энергии, справку о прохождении грузом карантина, отчет о последнем годе жизни груза…
— Слушай внимательно, читай по губам, повторять не буду, если ты сейчас не… — в трубке раздались короткие гудки.
Франт ошалело поглядел на трубку, потряс ее, поковырял в ухе, потом нажал на кнопку автодозвона. Ответ пришел неожиданно быстро: «Абонент находится вне зоны связи. Надеемся на ваше понимание. Козел!» Если первые две фразы звучали естественно для капризной мобильной связи, то последнее слово явно было лишним и поэтому особенно обидным.
— Ну, я вернусь, ну я им устрою, ну ты у меня покрутишься на вертелах! — орал Франт прыгая на осколках в дребезги растоптанного мобильного телефона.
— В принципе этого и следовало ожидать, — смиренно вздохнула Кудряшка. — Я вам давно говорю, матушка, ему ничего нельзя доверить, все испортит, напортачит, а нам… — она снова вздохнула, сложив пухлые ручки на груди, — … нам доделывать.
— Чт-о-о-о-о? — заорал, брызгая пеной изо рта, разъяренный внезапной выходкой Кудряшки, Франт. — Это кто напортачил? Это после кого ты всегда переделываешь, коза старая? Да я тебя…
— Цыц, поручик! Мадам, еще одно слово и вместо оперативной работы пойдете карточки в канцелярии разбирать. Я сказала всем цыц, а то… — Смерть угрожающе взмахнула косой.
Франт и Кудряшка, едва не вцепившись в кудри друг друга, замерли и опасливо поеживаясь, разошлись в разные стороны.
— Вот так-то лучше. Обойдемся без нулевой линии, по старинке, если не разучились еще. Заклинание первой ступени, транспортная магия, раздел трансгрессии, если кто забыл. Начинается со слов «Вринарубу тринамару…». Все помнят?
— Помним мы, помним, не школяры чай, — вяло, как побитые собачонки, тявкнули ее соратники.
— А ежели помним, — язвительно, как может только теща любимому зятю, сказала Смерть, — тогда по взмаху руки начинаем! И не забывать про тональность и ритм!
Она взмахнула свободной рукой, словно капельмейстер симфонического оркестра, и в тот же миг три голоса запели на три тональности заклинание. Причудливо сплетался ритм и звук, то ускоряясь, то замедляясь, то набирая громкость, то опускаясь до шепота.
Мир вокруг Ивана Васильевича начал скручиваться в светящуюся трубу, его потянуло вверх, он летел, набирая скорость, а заклинание неслось следом, не теряя своей мощи. В какой-то момент голоса слились в одну пронзительную ноту и разом оборвались, как лопнувшая струна.
Увидел он перед собой слепящий свет, вспомнил, что про то в книжках умных писалось, и приготовился встретиться с тем светом лицом к лицу. Выражение лица соответствующее торжественное настроил, руки на груди сложил, мысли очистил от лишнего и греховного. Сейчас грянут трубы сладкогласные, запоют ангелы «Аллилуйя».
Только из-за слепящей световой завесы никакого «Аллилуйя!» не загремело, а пробурчало что-то вроде недовольного старческого бормотания «Опять ты?». Потом из света высунулась босая нога и сильным пинком под зад отправила Ивана Васильевича обратно по трубе.
Светящиеся стены растаяли, сила пропала и… Иван Васильевич увидел все то же самое кладбище и те же самые лица, глядящие на него с совершенным изумлением. Потом он почувствовал новую силу, схватившую его за пятки и дернувшую, словно паровоз за веревку.
Он увидел себя стремительно летящим к собственному безжизненному телу, его окутала темнота, острая боль уколола в сердце. Иван Васильевич закашлялся и открыл глаза.
— Ничего не понимаю! — пробормотала Смерть, озабоченно глядя на свои руки и соратников. — Кто сфальшивил? — грозно нахмурилась она, вперив гневный взгляд во Франта и Кудряшку.
— Да бог с вами, матушка, как можно такое подумать? Все сделали по экстра классу, не в нас проблема! — хором открещивались те.
— Вы на что намекаете, крысы канцелярские? По-вашему я ошиблась?!
— Никак нет, — сипло прохрипел Франт, явно струхнувший. — Дозвольте доложить, это она в шестнадцатом такте…
— Ах ты, морда штабная, гусар недобитый, доложи-и-и-ть он изволит? Не доложить, а заложить, вот как это называется! А сам то, сам то, кто в тридцать пятом такте петуха дал?
— Господи, удружил компанию, одни склочники и недоучки! — схватилась за голову Смерть.
Иван Васильевич ощупал себя, пощипал, прочистил горло, не веря счастливому возвращению с того света. Странному возвращению, непонятному, но возвращению. Жив! Он лежал на траве, с каждым мгновением все больше приходя в себя, чувствуя, как по телу разбегаются горячие мурашки.
Сердце, только что остановившееся навсегда, наверстывало упущенное, отрабатывало сбой, гнало кровь по жилам упругими толчками. Организм воспрял, как природа после студеной зимы, очнулся, кинулся к жизни с удесятеренной силой.
— Что выкусили, колдуны чертовы? — тихонько одними губами ухмыльнулся Иван Васильевич. — Слабо с директором справиться?
Он пошевелился, поежился, напряг мышцы и неожиданно легко вскочил на ноги. Легко, как в молодости. Вскочил, чувствуя необычайный прилив сил и радости. Самое же странное в чувствах Ивана Ильича было ощущение постороннего шума, словно морская волна набегала на берег, рокотала, шумела, стекала бурливыми ручейками обратно.
Он прислушался к рокоту волн и понял, что принял за шум моря слитный хор множества голосов — мужских, женских, детских. Голоса что-то говорили, кричали, шептали, требовали, просили, умоляли.
Но что именно было не разобрать. Тысячи и тысячи голосов сплетались в сплошное полотно шума, выделить из которого отдельный голос было делом совершенно невозможным.
Иван Васильевич покрутил головой и моментально догадался, что причина того шума располагается совсем близко от него.
Толпа душ, выстроившись в три бесконечные колонны, роптала, шумела, обсуждала что-то, плакала, смеялась. Души… говорили! Это было совершенно невозможно, невероятно, фантастично!
Никогда за десятки лет работы и общения с душами Ивану Васильевичу не доводилось слышать их голоса. Они были всего лишь немыми собеседниками, он как бы чувствовал эманации их чувств, отвечая улыбкой на улыбку, сочувствием на грустный взгляд.
Он говорил с ними о многом и подолгу, но никогда не ждал, что они ответят ему тем же. Он рассказывал о сложной политической обстановке в мире, о видах на урожай, проблемах животноводства и не ждал благодарности за свой вдохновенный труд.
И вот настало время, он слышит их! Иван Васильевич смотрел на своих старых друзей с восхищением, представляя, какие сказочные перспективы открываются перед ними в плане общения.
Сколько всего интересного он сможет узнать о них, услышать тысячи непохожих друг на друга историй жизни, узнать, как кого зовут и что именно кому нравится.
Он бы мог даже устраивать вечера хорового пения или чтения стихов. Тут же, судя по всему куча талантов, люди интеллигентные, умные, общительные. Иван Васильевич смахнул слезу умиления с носа. Они бы могли…
— Я интересуюсь спросить, вы очередь занимали? Нет?! Таки почему вы вперед меня лезете? Вас тут не стояло! Моня, Сеня, дети, не пускайте дяденьку, дайте ему подножку, чтоб ему пусто было!
— А ну подвинься, деревня! Ишь рассупонился лаптями, как свинья на паперти, ноги подбери, харя немытая! Жалаю первым рейсом бизнес-классом для курящих и чтобы кормили в пути! Что значит пошел на…? Это трансфер на тот свет?! Да как вы смеете?
— Гражданы, у меня кошелек сперли! Гражданы, бога побойтесь, кошелек пустой, как память дорог! Совесть имейте, гражданы, возверните кошелек, изверги!
— Че прешь, че прешь, отойди от агрегата, не лезь, пшел вон, пусти, не лапай! Где тут билеты выдают, скока стоит? Бесплатно-о-о?! Ексель-моксель, тогда мне два?
— Миром господу нашему богу помо-о-о-лимся-а-а! И ныне и присне и во веки веко-о-о-в! Пусти, сын мой, к алтарю прикоснуться! Что значит не пущу? А кадилом по лбу не хочешь? На тебе, охальник, получи, сукин сын!
Иван Васильевич не верил своим ушам. Он то считал, что души плачут и зовут его помочь им в трудную минуту, а они меж собой лаются и ни капли нителлегентности в тех криках не наблюдается.
