Сергей Шангин - Осень для ангела
— Хочу, чтобы вы немедленно убрались туда, откуда явились! — не дослушав крикнул Иван Васильевич, страстно желающий, чтобы все происходящее оказалось бредовым сном.
— … кроме этого! — закончила Смерть, улыбнувшись.
— Но почему? Это несправедливо! Вы сами сказали — любое желание!
— Бессмысленное желание. Мы уйдем, других пришлют. Пока проблема не устранена, ей будут заниматься. Мы лучше, потому что уже в курсе. Другие даже разговаривать не будут, просто зачистят территорию и устранят проблему в корне.
— В корне, это как? — встревожился Иван Васильевич.
— Чтобы гангрена не распространялась, что делают? Отсекают причину. Я доступно выражаюсь?
— Причину-у-у? То есть…
— Вот именно, вы быстро схватываете суть, сразу видно умного человека. Другой бы начал плакать, стенать, молить пощады, а вы… Молодец, ценю! Да что там, уважаю! Мало таких вот осталось, все больше хлюпики, слабаки.
— Так я же… мне собственно… так вот значит! — Иван Васильевич окончательно загрустил.
По всему получается, что влип он со своей добротой, как кур в ощип. Плохо, что помрет, очень плохо. Но хуже того, души останутся без него, как сироты убогие. Без подпитки, без энергии, без дружеского слова, а значит, нет им никакого смысла на этом кладбище оставаться. Нельзя ему помирать, никак нельзя.
— Да ты не грусти! Желание твое исполнится, думай пока, чего хочешь напоследок. А хочешь выпьем на посошок?
Смерть взмахнула рукой, и на полянке перед ними из ниоткуда возник столик. Запотевший с холода графинчик водки, огурчики, капустка, хлеб черный, крупными ломтями нарезанный — без излишеств, просто и скромно. Действительно на посошок, не на пьянку. Стаканчики граненные сами собой наполнились, как по волшебству.
— Ну, что будем? — выдохнула Смерть и опрокинула стакан. Иван Васильевич автоматически выпил водку, не чувствуя вкуса горячительного напитка.
Закусывать не стал, вдохнул холодного воздуха, смахнул выступившую слезу и молча налил себе еще на три пальца. Его собеседники переглянулись и так же молча долили себе. Молча выпили, крякнули, собрались было завершить процедуру, но Иван Васильевич снова поднял графинчик и налил всем присутствующим.
— Без третьей, первая не считается! — скупо пояснил он и махнул стакан водки, словно воду.
Собеседники переглянулись и постарались повторить маневр директора. Франт в два приема одолел свою порцию, остальные же выпили водку мелкими глотками, спешно зажевали капустой и задышали сильно, словно пытаясь выгнать огненное зелье дыханием.
— Негоже оставлять! — тряхнув остатками в графинчике, заключил Иван Васильевич и разлил остатки по стаканам.
Ровно разлил, тютелька в тютельку, словно по линеечке — четыре стакана с первого раза поровну. Нашим мастерам палец в рот не клади, откусят и выплюнут, потому как пьют без закуски. Словно по команде взметнулись четыре руки, булькнуло в стаканах и остатки огненной воды упали в желудки.
Иван Васильевич отщипнул от горбушки черного хлеба кусочек, занюхал его, широко открывая ноздри, словно хотел запомнить этот запах, оставить его в душе на долгую память.
— А хорошо пошло! — крякнула Кудряшка. — Может еще по маленькой?
Она подмигнула, щелкнула пальцами и графинчик наполнился до краев.
— Анисовка! — сообщила Кудряшка со значением. — Продукт экологически чистый и не содержит холестерина, едрить его в корень! К ней полагается рыбка! Предлагаю за дружбу и взами… запина… взаимо… пони… мание, — по частям выговорила она, косея на глазах.
— Анисовка, так анисовка, лишь бы не боярышник, — равнодушно ответил Иван Васильевич, все больше погружаясь в тоску и печаль.
Он пил водку, а мысли его были далеко от этого места. Вся жизнь его пролетела как на киноэкране черно-белом. Он с удивлением, но без особого интереса отметил, что и впрямь в воздухе появился широкий киноэкран, застрекотал невидимый проектор и кадры немого кино его жизни замельтешили на экране. Каждый шаг от босоногого детства, до последнего… — Иван Васильевич шмыгнул носом от нечаянной грусти, — последнего мгновения жизни, все пролетело со скоростью курьерского поезда.
Закончилось кино, погас экран и как-то сразу полегчало на душе, отлегло. Может оно раньше нужно было, да почаще так вот про жизнь свою вспоминать. Не в последний момент перед кончиной, а просто так от случая к случаю. Много ведь в той жизни было интересного, душевного, радостного. А мы не вспоминаем, некогда нам, все вперед бежим семимильными шагами, словно там впереди все счастье наше. А оно вона где, за спиной, бежит за нами, не поспевает.
Остановись человек, подожди, пока твое счастье тебя догонит. Пока память твоя обласкает душу приятной для сердца картиной, образом милым, словом памятным душевным. Легче дышать стало Ивану Васильевичу, улыбка на лице заиграла, движения стали увереннее.
Закончилась анисовка, франт «налил» перцовки, закончилась и она. Старинная русская пословица гласит — первая рюмка ударяет колом, вторая — летит соколом, а от каждой последующей человек становится легким и радостным, как пташка.
Иван Васильевич и не заметил, как от светлой грусти душа его перешла к необычайной радости. Шутки сменялись анекдотами, под общий хохот рассказывались веселые истории.
— Вот ты мне скажи, любезный, чего ты за те души цепляешься? Они тебе родственники что ли?
— Н-н-нет!
— Ты пойми, дурья башка, у них своя жизнь, у тебя своя. Негоже путать предназначения, не тобой придуманные.
— А кем они придуманы?
— А то ты не знаешь!
— Предположим, не знаю.
— Богом, кем же еще, дурилка картонная. Он там сидит на небесах, в затылке чешет, умные мысли придумывает, потом с миром делится. А ты поперек самого получается?
— Получается так.
— А зачем? Если они тебе не родственники, какой тебе с них прок? Их ждут там, а ты задерживаешь, непорядок.
— Непорядок.
— А с непорядком, что нужно делать?
— Устранять!
— Вот видишь! Еще по одной? За порядок!
— За порядок? За порядок выпью… по одной…
Франт вел беседу, не забывая подливать водки, рассказывал армейские анекдоты, первый же им пьяно смеялся. Речь его была затейлива, но суть в ней не менялась — отдай, дорогой Иван Васильевич, души и не мешайся под ногами.
Но в какой-то момент разомлевший от выпитого Иван Васильевич поймал на себе совершенно трезвый взгляд Франта, оценивающий взгляд, мол дошел ли клиент до кондиции или нужно еще добавить.
Не понравился Ивану Васильевичу этот взгляд, хотел он встать, перевернуть стол, сказать пару ласковых добрым собутыльникам. Только ноги словно отнялись, руки налились пудовой тяжестью, язык отказывался подчиняться, вяло ворочаясь во рту.
— Вот ведь гадость какая, — с холодным ужасом подумал Иван Васильевич. — Молитву богу не вознесу, заклятия, даже вспомнив, не скажу, и убежать, куда глаза глядят не сумею. Опоили супостаты, все рассчитали четко — напугать, потом расслабить и водочкой под дых. Что делать то теперь?
— Кажется, любезнейший, вы хотите что-то нам сказать напоследок, — улыбнулась совершенно трезвая Смерть. — Нет? Что же, задерживать не будем, адью, так сказать, передавайте привет родственникам.
— Я же говорил, что лучше водки может быть только много водки, а вы заклинания, уговоры, диспуты. Что, мерзавец, молчишь? Язык отсох? Оно и правильно, иной раз язык совершенно лишняя деталь в организме, лучше его на хвост заменить, больше пользы было бы, ха-ха-ха! — закатился Франт, представив видимо Ивана Васильевича без языка и с хвостом.
— Господа, ради бога, ну как можно? Не комильфотно поступаем, господа. Клиент готов к отправке, давайте отправлять. К чему эти обидные слова? Время, господа, время!
— Так ведь забавно, матушка, сидит, как пень с ушами и глазами лупает, ха-ха-ха!
— Отставить, поручик, не ко времени веселье, работы прорва, а вы тут тру-ля-ля разводите. Отправляйте клиента экспрессом по нулевой линии.
— Кхм, хм, не могу, матушка, только после вас. Без вашей визы, — Франт игриво ткнул пальчиком в косу, — никак не могу.
— Господи, все сама, все сама! — вздохнула Смерть, легко скинула косу с плеча и широким полумесяцем провела лезвием над головой Ивана Васильевича.
Что-то дрогнуло в душе его, словно ниточка хрустальная лопнула, зазвенело в ушах, свет померк, тело потеряло вес и чувства исчезли, словно в одно мгновение стал он духом бесплотным. Потом Иван Васильевич, увидел самого себя, словно со стороны.
Стоял он, схватившись за сердце, с совершенно безжизненным бледным лицом. Потом медленно осел вниз и упал навзничь. Иван Васильевич рванулся было к самому себе, чтобы помочь, но что-то удержало его на месте, не пустило. Он попытался закричать, позвать на помощь, но голоса своего не услышал. Хотя другие голоса, ставшие в последний час особенно ненавистными, слышал замечательно.
