Марк Валентайн - Невероятные расследования Шерлока Холмса

На лестнице и площадке было темно, почти как снаружи в безлунную ночь, зато в квартире горели десятки, сотни свечей. Их мерцающий свет порождал тени, которые сражались на полу и стенах, колебля архипелаги огня и тьмы. Комната когда-то была жилой, но превратилась в скотобойню. С балок гирляндами свисали внутренности, а стены и пол были измараны кровью и ошметками плоти. Пара отъединенных конечностей казалась гротескными марионетками, подвешенными на кишках, что были перехвачены связками, — чудовищные Панч и Джуди в ожидании зрителей-нелюдей.

Я вообще не сразу признал человека в распростертом на полу, — столь мало от него осталось: прочее было выдрано и использовано в качестве украшений. И еще труднее оказалось узнать человеческое существо в том, кто скрючился возле уже распахнутого окна: лицо и руки от крови красны, как штора, сорванная по пути. В одной руке мужчина сжимал нож, в другой — какой-то фрагмент человеческого тела. Окровавленный субъект метнул в нас безумный взгляд; губы хищно разъехались, обнажив зубы — тоже в крови; щеки втянулись.

— Не делайте этого, Фиппс! — крикнул Холмс и сделал шаг вперед; лишь тогда я узнал дворецкого Томлинсона.

При первой их встрече с Мерридью произошла путаница. Странная память Мерридью зафиксировала слово, понятое неправильно. Фиппс просто не стал его поправлять, и тот принял за имя «Стюарт» профессию — дворецкий.[33]

Фиппс зарычал, как дикий зверь.

— Деньги — власть, кровь — тоже власть, и все при мне. — Он перебросил ногу через подоконник. — Вам меня не остановить. Ничто не остановит.

Не знаю, верил ли тогда Фиппс в свою неуязвимость и даже в самую возможность скрыться. Хотя мигом позже, разбившись о булыжную мостовую, он моментально убедился в невероятности того и другого.

Лестрейд метнулся к окну, уже не будучи в силах помочь Фиппсу, а мы с Холмсом занялись лежавшим на полу человеком. Тот был жив, но дышал еле-еле, и сомневаться не приходилось, что он скончается до прибытия помощи или по пути в больницу.

— Помощник дворецкого Дапри, — сказал Холмс, ладонью прикрывая нос и рот от ужасного запаха.

— Бедняга. — Я тоже прятал нос в платок и все же рисковал лишиться чувств, столь сильным было зловоние.

Лестрейд отошел от оконного проема, на его лице застыло отвращение.

— Полагаю, его убрали, чтобы Мерридью занял место.

— Последним из пяти, — уточнил Холмс. — Последняя жертва так называемого Расчленителя.

Лишь тогда я вспомнил о Мерридью. Тот так и торчал у входа, где замер, когда Холмс вышиб дверь. Придурковатый уникум стоял с отвисшей челюстью и взирал на открывшуюся ему картину.

— Мерридью? — Я шагнул к нему.

Но было ясно, что Мерридью не ответит — не то что сейчас, а вообще никогда. Он не мог отвести взгляда от бойни, которую устроил его недавний подельник и за которую он тоже нес известную ответственность. Взор, способный мгновенно запоминать целые книги и в мельчайших деталях фиксировать игру теней и очертания облаков, теперь напитывался жутким зрелищем. Увидев это, Мерридью впредь не узрит ничего другого. Он будет жить, однако мысли окажутся настолько заняты этим кошмаром во всех его подробностях, что мозг не воспримет никакие другие ощущения и впечатления. Менталист навечно застрянет в этом мгновении, в ужасном осознании факта, что пусть не намеренно, но принял участие в злодеянии. Я помню тот день, как будто все случилось вчера, однако не в силах припомнить и сотой доли того, что запомнил Мерридью. Но даже малой толики хватит, чтобы преследовать меня до гробовой доски.

Доктор Рис взирал на Джона Ватсона расширенными глазами.

— Я только и думаю об этой молодежи, — продолжил Джон, указывая на дверь и имея в виду всю лечебницу имени Холлоуэя. — Обо всех, кто работает в саду, играет в снукер или просто бродит по коридорам. Такие юные, вся жизнь впереди, а в памяти живы лишь окопные кошмары, мысли только о мировой войне, и это навсегда.

Джон подался вперед и встретился взглядом с врачом. И сказал:

— Будь моя воля, доктор, вы меньше изучали бы то, как мы запоминаем, и не восхищались удивительной памятливостью. Вместо этого вам бы стоило разобраться с механизмом забывания.

Он прикрыл глаза и поудобнее устроился в кресле.

— Память не чудо, доктор Рис, и никакое не благо.

Джон поморщился, пытаясь забыть тот страшный день и запахи, приглушенные отбеливателем и щелоком.

— Память — проклятье.

Наоми Новик

Тоскливые будни

Наоми Новик — автор бестселлеров из серии «Отчаянный» («Temeraire»): «Дракон его величества» («His Majesty’s Dragon»), «Нефритовый трон» («Throne of Jade»), «Black Powder» и «War Victory of Eagles». Питер Джексон, режиссер «Властелина колец», решил экранизировать всю серию целиком. «Дракон его величества» стал финалистом премии «Хьюго». Кроме того, Наоми Новик — лауреат премии имени Джона В. Кэмпбелла, вручаемой лучшему начинающему писателю-фантасту, премии «Локус» и премии Комптона Крука за лучший дебютный роман. Ее малая проза публиковалась в антологиях «Fast Ships, Black Sails», «The Naked City» и «Zombies vs. Unicorns».

В 2009 году молодой миллионер по имени Маркус Шренкер прыгнул с парашютом с летящего на автопилоте самолета, который впоследствии разбился в пятидесяти ярдах от жилого района во Флориде. Шренкер явно рассчитывал, что аппарат долетит до океана и сгинет навеки: он пытался инсценировать собственную смерть и так решить личные финансовые и юридические проблемы. Многих шокировал безрассудный эгоизм молодого человека, но, как ни крути, банальным его план не назовешь. Правда, в итоге Маркус подвел сам себя.

Разумеется, в оригинальности инсценировки собственной смерти никто не сравнится с Шерлоком Холмсом, который после мнимой гибели у Рейхенбахского водопада несколько лет странствовал по миру и скрывал свое спасение даже от доктора Ватсона. Многие читатели задавались вопросом: почему Холмс не послал другу весточку и не успокоил его? Ответом может стать следующая история, в которой наша старая знакомая выскажет свое мнение о периоде жизни Холмса, проведенном в бегах.

Вся моя жизнь — постоянное стремление избегнуть тоскливого однообразия будней.

Почту принесли в восемь утра. Первым газету взял Годфри, чтобы прочесть ее до ухода на службу. «Моя жена — сокровище, ее не нужно развлекать за завтраком», — любил говорить он своим друзьям, хотя точнее было бы сказать, что Ирэн не требовались развлечения, которые Годфри мог устроить за завтраком, соответствующим этому названию с большой натяжкой.

Попроси Ирэн дать ей часть газеты, Годфри, естественно, выполнил бы ее просьбу, но затем потребовал бы листы обратно — мол, хочет дочитать статью до конца. Поэтому проще было потерпеть: пусть Годфри проштудирует газету целиком, а Ирэн спокойно позавтракает, размышляя о планах на день и о садике, украшавшем их коттедж. После ухода мужа у нее будет достаточно свободного времени.

— Шерлок Холмс погиб, — объявил Годфри, прежде чем кухарка принесла яйца, — на Рейхенбахском водопаде.

Ирэн рассеянно пробормотала что-то вроде: «Ужас!» и «Какая жалость!», а когда Годфри ушел, трижды перечитала заметку — один-единственный параграф о знаменитом детективе, ставшем последней жертвой гения преступного мира, и о его давнем компаньоне, вещавшем с места трагедии. От перечитывания короткая статья длиннее не показалась. Ирэн запомнила ее наизусть — годы зубрежки либретто сделали свое дело, — но оставлять газету на столе все равно не хотелось, выбросят же. Поэтому она унесла газету к себе в комнату, спрятала в письменный стол и вышла в сад к своим розам. Двадцать минут спустя вернулась, еще раз перечитала статью и выскользнула на парадное крыльцо.

Соседские мальчишки знали Ирэн: однажды мяч случайно выбил ее окно. Мяч она вернула и мягко попросила больше в ее окна не целиться. За несколько пенсов мальчишки с удовольствием согласились ей помочь и рассыпались по городу в поисках новостей и слухов. Через час Ирэн получила довольно мятый экземпляр «Стрэнд», со страниц которого вещал доктор Ватсон. В его словах чувствовался и наигранный драматизм, и неподдельное горе.

На следующее утро за завтраком Ирэн снова пробежала глазами статью, а Годфри, сидевший напротив, читал свежую газету.

Причин волноваться не было — Ирэн не видела Холмса целых два года и, в общем-то, не знала его. Да, однажды он под видом священника проник к ней в дом, чтобы выкрасть фотографию, но разве это повод для нежных чувств? Если только для удовлетворения собственного тщеславия. Ведь она одолела достойного соперника. История о том случае — разумеется, Ирэн ее прочла — вышла очень лестной. Впрочем, обожателей у нее и так достаточно, еще один совершенно ни к чему, даже тот, кому ее фотография дороже изумрудов. Так или иначе, Холмса больше нет.