Надя Яр - Тень от башни
— Они ушли, — нарушила реминисценции Надя.
Она склонилась над пышной клумбой высоких цветов, где ещё утром прятались от солнца кошка и некрасивый потрёпанный кот, больной каким-то воспалением на морде. Животных в клумбе больше не было, но Герман то и дело замечал снующие вдоль тёмных стен хвостатые силуэты. Площадь тонула в сумерках, освещённая сизыми слабыми фонарями. Церковь нависла громадой, неравномерная и потому живая — слева над крышей часовая башня с узкими арками в высоте, справа изгиб и провал, пустота. Чело здания был кругло с круглым же витражом, а деревянные ворота высоки, черны; справа высокой свечой кипарис, слева дерево с пышной кроной. Меж ними медная фигура нисходила в тёплый свет. Герману Тосса напоминала Тимишоару.
Надя взяла его за руку, и они некоторое время прогуливались по площади, созерцая окрестность церкви. Вершины кипарисов чернели в воздухе вдоль дороги, будто согнутые ветром, но в разные стороны — этот налево, тот направо. Под сенью щедрого дерева за витой чугунной оградой стояли столы ресторана, сидели люди, звякала посуда, ручейками журчал смех. Сквозь маску Герман видел всех этих людей — окрестность площади — тень кошки на сиденье мотоцикла — еду, посуду, кипарисы, фонари… Ему вдруг захотелось сесть. Может быть, не войти в ресторан — телохранитель, нет своих желаний, это слишком много — а просто сесть на камень, снять маску, слушать только своими ушами, быть человеком хоть так. Стать палачом в Москве было бы лучше, а эта работа мне не по мерке, подумал он.
— Герман, ты устал, — сказала ведьма. — Тебя напрягает маска, да? Может, отключишь её?
— Поздно уже, — ответил Герман. — Пойдём в отель.
5. Ведьма
— Как книга?
— Не очень. От автора «Первой крови» я ждала большего, — но она продолжала читать, дошла почти до конца. — Посредственные рассказы — сама я могла бы лучше.
Герман засмеялся, и она обиделась:
— Не веришь?
— Верю. Все нынче писучие. — Она молчала, и он добавил: — Саша вон тоже пишет.
— Автобиографию с ретушей. Ну, там, он шварцевский Ланселот — кругом драконы, демоны и тэ дэ… У него в блоге висит.
Герман знал — он читал вывешенное в блоге. Держать врага в виду он был обязан. Что касается самого Германа, он никогда не писал ни стихов, ни прозы, игнорировал социальные сети, не вёл дневника. В эпоху, когда только ленивый не одаривал друзей переплетенными изданиями своего блога — хорошо если не твитов! — он постепенно чувствовал себя белой вороной.
Они сидели на веранде, чуть выше первого этажа. Над западом горел закат. Вечернее солнце, утратившее лучи, снижалось за окоём, уходя в Атлантический океан и дальше — там смотрят совсем другие глаза… Оно будто полнилось снизу водой, и вода прибывала — до половины шара, выше, выше… Красное солнце подёрнулось дымчатой полосой сухого вина. Шагом пониже силуэт горы, мутный — гладкая без рельефа плоскость, врезанная в алеющий горизонт. Только четыре огонька на склоне, в ряд позволяли отгадать там ландшафт, дорогу на серпантине. Слегка волновалось море. Острыми пальцами косматых лап тянулись в ночнеющее небо пальмы.
Потом настала ночь. Надя сидела в отеле, читая уже третий час напролёт, никуда не желала идти, не желала подняться в номер. Время от времени бармен приносил ей новый стакан чая с кружкой холодного молока. Не имея близких друзей, она там не менее стремилась бывать в обществе, ежедневно куда-нибудь выходила гулять, чтобы просто усесться с книгой на набережной, в кафе. Она могла в это время не обменяться ни с кем и словом. Человеческий гомон и шум застолий, простая музыка ресторанов будто подпитывали её обыкновенным весельем жизни, а без него она иссыхала, мрачнела, и по углам девичьих губ и глаз являлось неприятно взрослое, глубокое, старое, не таящее никаких иллюзий. Или, может быть, Герману так казалось, потому что она была иной, была женщиной, ведьмой.
Она перевернула страницу, другую — последнюю — закончила и закрыла книгу. Взвесила её на ладони, будто гадая, стоит ли сохранить, и решила иначе — отправилась к библиотечке отеля. Герман поднялся с кресла — это стоило ему усилий — и пошёл за ведьмой.
— Джеймс Херберт, The Fog[20], - прочла Надя на обороте. Проигнорировав полочку русских любовных романов и детективов, она опять взяла что-то английское. — Роман, хоррор. Классика жанра.
Она сунула на место книги сборник Моррелла, взяла роман под мышку и вышла в пустующую застеклённую часть веранды.
Кресла были удобные, дорогие. Герман позволил себе чуть расслабиться и немедленно ощутил, как адски устал. Это была телесная и душевная, целостная усталость. Мозг обрабатывал реки данных, полученных по слишком многим каналам, и постоянное напряжение истощало. Мультисенсорная маска долгосрочно ухудшала дело. Она слагала инфопотоки камер в мозаику цвета и звука, слишком тяжёлую, многоплановую даже для тренированной головы. Прибор был не предназначен для двадцати четырёх часов в сутки. Герман не мог расслабиться и во сне — перегруженная работой субличность-«вахтёр» держала прямую связь к органам чувств, отказывалась приглушить каналы. И — Надя. При всей её детскости было что-то в её словах, движениях души, жестах, позах, что держало Германа Граева в постоянной боеготовности. Code yellow.[21] Она тревожила его. Заставляла атаковать.
— Герман? Тебе что, нехорошо?
Она стояла у стекла, глядела в молодую ночь. Не схваченные заколкой волосы обрамляли лицо. Герман хотел отозваться, покритиковать непатриотический выбор чтива, дать ей понять, что он здесь, рядом с ней, для неё — но не сумел найти слов. Беспрестанное напряжение стольких дней дорого ему стоило. Он и хотел произнести какие-то слова, но сильнейшая его часть, центр тяжести воли, не дал на это добро. Он экономил силы. Язык и губы не двигались, хотя были совсем легки.
Надя обернулась и посмотрела ему в глаза, потом прошла к выключателю и прикрутила его до упора. В скудных обмылках света со двора она превратилась в пепельный силуэт. Герман больше не видел лица, блеска глаз — лишь неровную тень. В форме девушки жила тьма. Она сострадала.
— Ты поспи. — Голос был одеялом, которым его укрывает мать. — И без тебя мир вертится, Герман.
Он мгновенно уснул. Субличность-«вахтёр» поняла, что случилось, чем это грозит, но приказ был сильнее, не допускал и мысли об ослушании, тени протеста против невозможности такой мысли. Ведьма вырвалась, Герман не удержал контроль.
Кто же знал, что она умеет и это?
6. Ночь
Она взяла с кресла сумочку, надела её на плечо и вышла, чуть задержавшись в дверях, чтобы взглянуть на Германа. Тот спал. Надя постояла на ступенях и сошла в пустынный двор. Она была одна. Она не бывала одна уже больше года, со дня Эддиных похорон. Кто-то всегда был рядом, за спиной, смотрел туда же, куда она, разделял, рассредоточивал её взгляд. Этой ночью она хотела смотреть на Тоссу одна, видеть улицы, лунный мост и сухое русло реки лишь своими, единственными глазами.
Отельный бассейн отливал луной, пустой, огромный и плавный. Надя бросила сумку и одежду на лежанку, присела и скользнула в воду. После восьми часов бассейн был закрыт — но кто видит? Вода была чудная, как всегда по ночам. Надя поплавала через серебристую заводь, обныряла изгибы стен, полюбовалась луной, лёжа на спине в круглых укромных заливах. Безлюдный ночной бассейн был её личной тайной — вода волшебно сплавляла лучи и тень, как откроешь глаза под водой. Купаться можно было часами. Обычно Герман сидел на лежанке, а когда ей удавалось сманить его в воду, оставался где мелко. Она потеряла счёт времени.
Почти вся Тосса уже спала. Пляж обычно пустел в половине восьмого; теперь же, за полночь, утихли даже поздние шумы и звуки. Надя выбралась из воды, обтёрлась отельным полотенцем, брошенным на спинке лежака, оделась и пошла гулять. Створка витых чугунных ворот плавно скользнула в сторону — девушка была одна. Она спустилась по улице вниз и постояла на мосту, созерцая пустое русло — ни водинки, ни шороха, лунный пейзаж. Зашла в ночной бар через улицу, выпила там коктейль, полчаса посидела в интернете и вернулась к отелю. Из-за ворот она видела тёмный холл, где наверняка ещё сидел Герман, никем не замеченный, непотревоженный, спящий. Она улыбнулась ему одними губами и пошла вверх, к автовокзалу.
* * *Когда Саша приехал в Тоссу, стояла ночь. Первую угнанную машину он бросил в Льорет де Мар, где украл другую. Он обыскивал побережье неделю подряд, заезжая в каждую обжитую бухту, меняя машины. Сторожил, словно волк, входы-выходы из отелей в безлюдных местах, а в людных внимательно наблюдал за пляжем. И вот уже Тосса; возможно, здесь. Он оставил машину в пустырных зарослях — днём её могут обнаружить, но до дня ещё много часов — и стоял теперь у вокзала над городом, погружённым в ленивые сны, падающим полого к извивам ручья, к бухте, к морю. Саша сплёл пальцы, вывернул ладони и улыбнулся боли. Суставы работали хорошо. Дальше некуда было идти и ехать, он пришёл, был ведом, положившись на Провидение. Позади были кресты и дон Барка, впереди — ведьма и море. Пан или пропал. Саша пошевелил плечами в тяжёлом плаще, сжал меч и двинулся через дорогу в город.
