Чувство ежа - Татьяна Юрьевна Богатырева
Кивнул.
Почему бы и не поехать. Все равно делать нечего. Колян с Димоном ушли, Ариец небось дома отлеживается, а остальные… тьфу!
Не думать об остальных – трусах и предателях – отлично помог байк. Ярослав гнал так, что думать не получалось вовсе. Только держаться и жмуриться от встречного ветра.
Остановились только на полпути к Петергофу, под неоновой вывеской какого-то клуба. В первый момент Миша не понял, какого именно, – с вывеской возились рабочие, что-то там меняли, так что видно было лишь первые три буквы: «Пар…»
Кольнуло нехорошее предчувствие. Вообще вся эта нечаянная встреча была какой-то слишком своевременной…
Но Ярослав обернулся, стянул шлем и улыбнулся так понимающе, что Миша вмиг почувствовал себя трусливым пижоном. Улыбнулся в ответ, слез с байка и, разумеется, пошел в клуб. В конце концов, ему давно уже не десять, чтобы докладывать старшему брату, где он пил лимонад и какую девчонку дергал за косичку.
Название на двери оказалось знакомым. «Парадиз». В этот клуб брательник велел не соваться никогда и ни за что. И не только в этот – еще в десяток по Питеру.
А пошел он со своими тайнами и воспитанием! Лупить почем зря – это за ним не заржавеет, а объяснить толком, в чем засада с клубами, – хрен вам. Вот и на хрен тебя, брат.
Ничего особенного в этом клубе не было. Обыкновенная недорогая пивнушка с бильярдом, Розенбаум в динамиках. Мало чем отличается от брательниковой штаб-квартиры, разве что освещение странноватое, синее какое-то. Так, что лица словно мертвые.
Миша подавил невольную дрожь, когда Ярослав обернулся к нему.
В этом хреновом свете показалось, что на него глядит упырь. Мучнисто-серый, морщинистый, с красными глазами.
Тьфу, говно!
Ярослав махнул рукой куда-то в глубину зала и что-то сказал. Странно, вроде ж не особенно и громкая музыка. А что сказал – не слышно.
Да и хрен с ним. Надо мотать отсюда, пока не поздно. Пока не съели. Прав был брат, не для нас ихние Парадизы!..
Очень кстати Ярослав отвернулся и вообще пошел к стойке. Привез, показал, и спасибо тебе, мужик. Пора мне.
У самого выхода Мишу окликнули.
Девчонка окликнула. Звонко, задорно.
– Эй, не твое, парень? Уронил!
Обернувшись, Миша сначала увидел свой берет в чьих-то руках – он светился ярко-голубым так, что глаза резало. И потом только разглядел ее.
И едва не удрал с криком ужаса.
Остановило только упрямство – что он, пацан зассанный, бежать от чудищ из-под кровати? Подумаешь, страшная тетка. Ну, бритая. Ну, старая. Ну, намазюканная под воблу вокзальную. Что он, теток не видел?
Пока он стоял и думал, что этой мымре от него надо, мымра подошла. Улыбнулась. Даже странно, все зубы были на месте. Да и вблизи она уже казалась не такой уж старой и страшной. Просто тетка в возрасте. И не бритая – короткий ежик на голове. Синий.
– Ты берет уронил. На, возьми.
Он взял протянутый берет, ненароком коснувшись ее пальцев. Теплых и сухих.
– Э… спасибо.
Он собрался было надеть берет и смотаться, но тетка взяла его за руку. Ничего так, нормально взяла, не нагло. И улыбнулась хорошо, с интересом.
– Да не обращай ты внимания на этот свет. Сергеич, придурок, что-то намудрил а-ля Америка, сегодня весь день то синие все, то зеленые. Ты тоже. – Она засмеялась и показала на зеркало. – Глянь, сам-то!
От монстра в зеркале Миша отшатнулся, едва не упал – под ноги попался стул. И заржал.
Вот же! Перетрусил, как малявка в «Очень Страшном Замке» со светящимся скелетом на ниточках!
А все эти пижоны виноваты. И Твердохлебов. И брат. И Ариец.
Сволочи. Предатели.
Лохи.
В его руках сама собой оказалась бутылка пива, под задницей стул, а напротив – она.
– Анна Шапочкина. Можно просто Анаша. – Она подмигнула. – Расслабься, красавчик. Просто выпей со мной. И расскажи, почему ты такой злой?
Мелькнула мысль: что-то тут не то. Подвох.
Мелькнула – и пропала. В конце концов, не будет вреда, если он просто поговорит с Анашой. Расскажет о сволочах и предателях. Выпьет с ней пивка. Может, даже трахнет. А почему бы и нет? Опытная женщина – это вам не дура Маринка, она видит, кто чего стоит.
Да и не такая уж она старая. Это все свет виноват.
А в другой раз, может, тут и нормально будет. Сказали ж – это только сегодня так. И вообще – сейчас пивка, и все будет зашибись.
Миша поморщился от странно-затхлого запаха от бутылки, зажмурился и сделал первый глоток.
Глава 3,
в которой выясняется, что благородное происхождение – вовсе не гарантия приличного поведения
В кафе-мороженое пришлось идти через аптеку. Ромке, к счастью, нос не сломали, отделался ушибом и синячищем на пол-лица.
– Это не повод отделяться от народа! И вообще мороженое – лучшее средство от всех болезней! – заявил Ромка голосом Карлсона.
– Ладно, герой, наложим холодный компресс, и лопай свое мороженое, – согласился с ним Дон.
И они всем классом, теперь уже – единым классом! – пошли в «Магнолию».
По дороге класс радостно галдел, за раненым героем Ромкой ухаживали сразу две девчонки, одна из ашек, вторая из бешек, и еще минимум три пытались увиваться вокруг Киллера. Тот их не замечал, был где-то то ли в себе, то ли все еще в Валгалле, но держался рядом с Доном. На пару-тройку попыток вовлечь его в разговор не отреагировал, но, видимо на автомате, взял под ручку Янку – самую активную увивалку, рыжую и веснушчатую, – и ей рассеянно улыбнулся. Но внезапно ожил на подходе к кафешке и куда-то уставился. Даже не прослеживая его взгляда, было понятно куда.
Около «Магнолии» сегодня мучил гитару Прогонини.
Жалкое и болезненное зрелище.
Кто его так прозвал, Дон не знал, но вполне понимал почему. Чем-то он был внешне похож, такой же острый и резкий профиль, почти черные глаза, длинные темные волосы, вроде бы и чистые, но неухоженные, сильные тонкие пальцы, страдальчески-вдохновенное лицо и что-то еще неуловимое в мимике, в позе, говорящее: перед вами великий музыкант.
Одна беда. Гитара в его руках плакала и визжала, хоть техника его была безупречна – уж на то, чтобы это понять, Донова музыкального образования хватало. Сегодня ворочался в гробу Гойя, потому что Прогонини одолела «Ностальгия».
Впечатление он и его не-музыка производили сокрушительное, особенно в первый раз. А Киллер же сразу сказал, что играет, и едва не
