Своя война - Марита Питерская
Домой принц возвращался с нетерпением и надеждой, что отец послушался его слов.
За день пути до родного города Сай Кагарим почувствовал тёплый ветер и, обрадовавшись, пришпорил своего волка. Молодой человек спешил всю ночь и всё следующее утро, пока в полдень не достиг площади перед замком. Оказавшись у ворот, принц остановился, как оледеневший.
Дома пустовали, лавки были заперты, повозки каравана — сломаны. Ров перед замком, когда-то заснеженный, щерился кольями и шипами, а стены почернели, будто безжалостный враг решил спалить крепость дотла. Вокруг — ни единого человека; только яростное светило пылает над выжженной землёй.
Сай Кагарим расседлал белого волка, снял с себя зимние одежды и вошел в ворота замка. На плечи молодого человека легла раскаленная тень башен, и в тишине, царившей кругом, раздался негромкий стук — словно кто-то вдалеке бил в большой барабан.
Сай Кагарим отправился на звук, и тот привёл его к храму в саду замка. Здесь, взывая к Благословенной музыке, принц не раз молился с отцом и чародеем. Но сейчас альковы пустовали, прекрасные статуи обгорели, а алтарь покрыла сажа. Молодой человек подошел к нему и увидел, что на камне лежит цветок, вздрагивающий, будто сердце.
Принц порывисто выдохнул — это был тот самый цветок, который он подарил Кибе!
Сердце Сай Кагарима сжалось. Он бережно взял бутон в руки, и в то же мгновение удары стихли. Перед глазами молодого человека вспыхнули огненные картины, и принц увидел, что отец не послушался его совета. Старый король не стал просить Лау поселиться на холодной земле, а приказал заковать в цепи и привести в храм, где чародей кривым ножом вырезал у странников их сердца, яркие, как самоцветы.
Среди Лау принц увидел и Кибу.
Он вскрикнул, упал на колени и запрокинул голову к полыхавшему над храмом яростному светилу. Оно обожгло лицо принца, но, заметив на его щеках слёзы, смилостивилось и позолотило белые волосы молодого человека ласковым теплом. Сай Кагариму показалось, что он услышал голос Кибы, хотя на самом деле с ним заговорил сам свет:
— Не мой жар ослаб, это вы так возгордились своим бесстрашием, что не заметили, как стали жестоки и холодны. Лау подарили вам тепло, но вы отплатили им неблагодарностью. Они дали приют моим бездомным братьям и сёстрам, и я разгневался, когда увидел, как обезумел старый король. Я взял жар преподнесённых мне сердец и обрушил его на ваш город.
Послушай меня, Сай Кагарим. Я вижу, ты плачешь, а значит, в тебе ещё есть место доброте. Возьми этот цветок, молодой принц, и посади на площади: омой слезами своего сердца, согрей теплом своей надежды, взрасти своей любовью. Пусть уйдет век печали, и твоя земля станет прежней, какой была во времена прадедов.
Никто не в силах изменить прошлое, но потомки могут не совершать ошибки предков.
Когда светило закончило говорить, Сай Кагарим поднялся с колен и поклонился ему.
Он прижал к сердцу цветок и пошёл на площадь — туда, где раньше горел большой костёр Лау. Принц разгрёб жирный пепел и посадил бутон среди горячих камней. Собрав свои слёзы в ладони, молодой человек полил ими землю, а потом сел рядом и начал ждать, когда оживет цветок.
Догорело лето, прошла осень, промчалась зима, и молодой и свежий зеленый стебель поднялся над кострищем в первый месяц весны. Спустя день раскрылись листья, на следующий — показался бутон, и вскоре он расцвел и потянулся к Сай Кагариму. Молодой человек подался вперед и подставил ладони.
Туда упали семена.
Сай Кагарим вдохнул их аромат, и откуда-то из-за горизонта донеслись запах дождя и скрип больших повозок, которые тянули огромные ящерицы Лау.
* * *
Узнать о творчестве автора можно на личной странице Ксении Котовой: http://spasitefantastov.ru/users/soul.
Рейс Вокзал — Туман — Вокзал
Андрей Зимний
Пролог
Вечность «Вечного города» Рима — это люди. Они приезжают, прилетают, приходят. К Риму и друг к другу. Какая-нибудь влюблённая парочка туристов может гулять по Виа дель Корсо, болтать про Колизей. Потом эти двое идут бросать монетки в фонтан Треви, чтобы когда-нибудь вернуться. Только не к фонтану, не к Колизею, а туда, где им хорошо вместе. Ведь секрет не в архитектуре или солнечной погоде, а в людях, которые рядом.
Интерлюдия
На перроне перед Дрейком стоял поезд до станции «Смерть». Такой же, как все другие, отправляющиеся с вокзала, только его пассажиры никогда не возвращались назад.
Дрейк потёр шею за ухом, там, где проступила новая татуировка. Сколько их уже на теле? Каждая станция, на которой он бывал, ставила собственную метку. Вот и «Отчаяние» добавила свою. Все, кто был там вместе с ним, кто смог вернуться, тоже немного изменились — каждый на свой манер. И все они, кроме Деда, стояли сейчас перед зелёным, пускающим густой пар поездом в «Смерть». Никто, как и сам Дрейк, не верил, что есть смысл снова и снова отправляться на станции, пытаться что-то исправить, терять друзей и просто тех, чьи лица кажутся хотя бы немного знакомыми.
Когда пассажиры по приезде из «Отчаяния» хлынули на перрон, с которого уходил рейс в «Смерть», Дед только покачал головой и сел на лавочку под вокзальными часами.
Двери поезда распахнулись, как беззубые жадные рты. Дрейк помедлил, заметил, как некоторые из ожидающих неуверенно шагнули назад. Таких было мало. Остальные заполнили утробы вагонов.
Дождавшись, пока пассажиры перестанут толпиться в дверях, Дрейк обнаружил себя стоящим на перроне в одиночестве. Те, кто в последний момент раздумал уезжать, уже разошлись. Те, кто хотел уехать, смотрели в щёлки между чёрными занавесками на окнах. Наконец Дрейк решился, но в тот момент, когда он собрался сделать шаг вперёд, ощутил болезненный тычок в бок.
— А куда ты собрался?
Рядом с Дрейком стояла высокая девчонка с длинными-длинными волосами пшеничного цвета. На шее у неё болтался фиолетовый шёлковый шарфик. Парень потёр место, куда она ткнула, и нахмурился. Чего ей вообще надо?
— Чего тебе надо?
Девушка сложила губы бантиком, сделала удивлённое лицо.
— Чтобы ты не ездил.
— Какое тебе-то до этого дело? — теперь Дрейку почему-то захотелось уехать просто ей назло.
— Ну, ты мне нравишься. А я туда точно не поеду. Понимаешь, к чему я?
— Нет. Ты кто такая вообще?
Парень начинал злиться, потому что каждая минута, которую он проводил на перроне, каждый взгляд на вонзавшиеся в густой туман рельсы, каждое слово, сказанное незнакомой девчонке, — все они отрывали по куску от
