Отзвуки времен - Андрей Васильев
— Это в каком же смысле — «наша»? — Женька уселась рядом с ней — Отдельская?
— Место отдела — тут, и более нигде- немного жестко ответила ей старушка — От веку и до веку. Пока стоит Сухаревка, пока лежит в этой земле хоть один кирпич из основания «брюсовой» башни, быть нам здесь, ясно? Это наш дом. Судьба наша. Умирать каждый в своем месте будет, это верно, но все одно напоследок каждый хоть на миг сюда вернется, попрощаться с домом своим и семьей. Так было и так будет.
— Никто и никогда — понимающе кивнул Николай и повернул ключ в замке зажигания — Это мы знаем. А вот насчет Битцевского парка я с Женькой соглашусь. В смысле — тоже не понял, что вы в виду имеете. Почему «наш»-то?
Оказалось, что в двадцатые-тридцатые годы находился там некий санаторий, принадлежавший центральной комиссии по улучшению быта ученых. Нет, все было так, как значилось на бумаге, то есть там и ученые имелись, причем самые настоящие, уставшие от трудов праведных, и массовики-затейники с баянами наперевес, и сметану в стаканах на завтрак официантки в фартучках и наколочках труженикам от науки подавали. Вот только почти все эти умники трудились не где-то там, а в бехтеревском институте изучения мозга. Очень непростом институте, в который не то, что с улицы попасть никто не мог, но и даже по рекомендации, если та была недостаточно весома. Впрочем, оно и ни разу странно, ведь работу данного заведения курировал не кто-то, а лично Глеб Бокий, человек крайне непростой и знающий многое о той стороне жизни, в которую обычным людям хода нет. Именно он руководил 9 отделом ГУГБ НКВД, о работе которого и сегодня мало чего известно. В основном циркулируют сплетни про торт с ядом, которым Крупскую отравили и прочие утки такого же толка, но все это так, мишура. А чем на самом деле занимались Бокий и его люди, не знает никто кроме небольшого количества лиц, имеющих доступ к закрытым архивам.
Так вот — в подобном режиме просуществовал этот санаторий до самого 1937 года, а потом все резко прекратилось. Некому стало там отдыхать, разбросала жизнь и судьба ученых-бехтеревцев по разным местам. Кого в другие институты, кого в «шарашки», крепить оборону Родины, а иных и в недальнюю от санатория «Коммунарку», на тот полигон, рядом с которым каждую ночь ревели моторы машин, глушащие звуки выстрелов. Хотя, если честно, им в этой лотерее повезло побольше, чем сотрудникам Бокия, поскольку последних, за редким исключением, почти всех к стенке прислонили, причем в кратчайшие, даже по тем скорым на расправу временам, сроки. Ну, а редких везунчиков, таких как тетя Паша, оправили туда, где ночь по полгода длиться и северное сияние по небу лучи раскидывает. И еще неизвестно, кому пришлось хуже — живым или мертвым.
Что же до непосредственно санатория — с ним-то как раз ничего и не случилось, он просто перешел в ведение Академии Наук, вот и все. Впрочем, нет, не все. Местечко для отдохновения ученых Глеб Иванович то ли случайно, то ли с умыслом выбрал непростое, с историей, причем серьезной, трехвековой, связанной с очень громкими именами. Создали санаторий на базе старинной усадьбы под названием «Узкое», которая в разные годы принадлежала Стрешневым, Голицыным, Трубецким. Короче тем, кто стоял близ трона государева и решал, кому в государстве Российском жить, а кому умирать. Кто знает, о чем в той усадьбе разговоры в старые времена велись, какие планы строились, какие тайны доверялись и нарушались?
Да и кровь, поди, там лилась. Не может такого быть, чтобы без нее обошлось. Там, где есть власть, всегда поблизости угнездятся деньги, ложь, кровь и смерть. Они порознь не ходят.
Дом — он, конечно, не живое существо, но душа в нем есть, это уж точно. И она запоминает всё и всех, кого видела.
А самое любопытное то, что путь свой тетя Паша с молодыми коллегами держала вовсе не в это, казалось бы, просто-таки созданное для них место.
— Там и раньше делать было нечего — отмахнулась от насевшей на нее Женьки старушка — Умники эти нудные были до жути. Вроде молодые ребята, кровь должна играть, штаны спереди бугром топорщиться при виде красивой и бесхозной бабы, а на деле пшик и только. И глаз у них тусклый, что у воблы сушеной. Я в тридцать пятом туда после ранения поехала подлечиться, мне один ухарь-одессит плечо продырявил при задержании, так меня на три дня только хватило. Скука смертная, даже водка не спасала. Сбежала я оттуда в результате, на Лубянке быстренько перехватила у Гриши Крамфуса одно любопытное дельце, связанное с наследием «Астреи», и уехала в Ленинград. Иначе было нельзя, Глеб Иванович очень не любил, когда не по его поступал кто-то.
Нифонтову было знакомо это название. «Астрея», масонская ложа, одна из самых влиятельных и старейших в России, сумевшая пережить треволнения времен Александра Первого, сберечь свои символы несмотря на то, что за ними гонялись не кто-то, а коллеги Николая и Женьки, которые тогда находились в подчинении у графа Кочубея, которого император как раз на масонов и натравил, а после возродиться к жизни в начале двадцатого века.
— Нет, нам вообще в другую сторону надо — продолжала тем временем свои речи тетя Паша — Наша дорога через лес идет. По нему до реки Чертановки дойдем, от нее возьмем направление к трем ручьям, а там, коли повезет да Фома Фомич нас видеть пожелает, и до цели нашего путешествия доберемся.
— А имя собственное у этой цели есть? — осведомилась у уборщицы Женька — Просто как-то меня «Чертановка» насторожила немного. Не думаю, что просто так реке подобное название дали.
— Правильно думаешь — подтвердила тетя Паши — Молодец, иногда проявляешь смекалку. И потому тебе вряд ли понравится то, какое имя носит резиденция Фомича.
— И все-таки? — чуть выпятила нижнюю губу Женька.
— Лысая гора — ответила ей старушка и мило улыбнулась.
Глава 3
Идолы (окончание)
Надо заметить, что Николаю в этих местах раньше бывать не приходилось. Вот как-то не заносила его сюда оперская
