Коммунальная опера - Владимир Вестер
Был Клюев один раз на концерте с участием Андрея Петрович, а потом уже больше на него находил. Не потому, что слушать его было очень скучно, а потому, что в ладоши хлопать не очень хотелось. Поэтому пускали его теперь в кинотеатр только на детские сеансы. Он больше не видел Андрея Петровича. Он только мог догадаться, что когда-нибудь его снова увидит. Неизвестно где и неизвестно зачем.
По этому поводу он, занятый своими размышлениями, не очень тосковал, хотя и спрашивал, почему его не пускают на взрослые сеансы. На это мама перед сном ему говорила: «Успеешь еще. У тебя вся жизнь впереди».
Он и сам знал, что впереди у него вся жизнь, но все-таки его мучило любопытство. Из-за этого он на детском сеансе отвлекался, ел яблоки или просто вертел головой.
Сеанс кончался. В зале зажигали свет. Спрятав огрызок в карман, он выходил на улицу.
На улице была хорошая погода. Дождь кончился. В разломы между тучами проглядывало солнце. Звенели трамваи, торговали газетами, шли мимо люди. Со всех сторон глядели на Клюева герои взрослых фильмов, и он шел по улице с таким видом, что все знали: вот Клюев, который идет из кино!
Домой он приходил под большим впечатлением. Он хотел с кем-нибудь им поделиться и делился с деревянным конем, у которого давно уже не было правого уха, но зато была теперь звонкая кличка Зритель.
Известно, что не умеют говорить деревянные кони. А те, что умеют, давно уже взяты на учет и на них идет запись.
Поэтому за коня говорил сам Клюев. Он садился на него и говорил, что был в кинотеатре с фонарями над входом.
– Ух ты!– говорил Клюеву конь.
– Не в ухты, а в «Родине»,– поправлял его Клюев.
– А есть такой кинотеатр?– удивлялся конь.
– У меня все есть,– таинственно говорил Клюев.
И, пришпорив коня, он на нем куда-то скакал, а по дороге говорил, что сегодня показали взрослое кино. Большое и хорошее. От этого он сильно возмужал и набрался жизненного опыта. Еще он говорил, что на улице видел героев фильма. Они все садились в трамвай. Все они были пассажирами; каждый из них имел серую кепку на голове и три копейки меди в кармане.
Скорее всего, деревянный конь по кличке Зритель верил скакавшему на нем человеку. Сперва не верил, потом начинал верить. По крайней мере, голосом Клюева конь говорил: «Ну а что было дальше? Дальше-то было что?» И Клюев с некоторой жалостью отвечал: дальше не было ничего, кроме другого кино.
Но вот как-то кинотеатр то ли закрыли на ремонт, то ли снесли. Как раз в этот вечер к Клюевым зашел один дядя в серой осенней кепке. Этот дядя был известный трамвайный пассажир, хотя давно уже хотел купить себе машину. Руки у него были большие, а ладони круглые, как катушки, на которые наматывают кино. Этими руками он ел бутерброды с колбасой и держал стакан с чаем. Низким, поставленным голосом он раза три категорически отказался сначала от коммунальной водки, затем еще раз от нее, а после еще раз и снова от водки. Так и не выпил, хотя, наверное, хотел.
А Клюев скакал на своем деревянном коне. Он видел, что, напившись чаю, дядя начал почему-то вздыхать. Вздыхал он не сильно, поскольку, наверное, не имел к этому пристрастия. Он только дергал за край скатерти и все говорил, что вот-де закрыли, черти, кинотеатр, а он впервые в жизни хотел пригласить женщину в кино.
Женщиной (по справедливости) он называл маму Клюева. Она как раз, накрасив губы, сидела тут же и смотрела на дядины руки. Иногда и мама вздыхала: должно быть, соглашалась.
Потом она убирала все со стола и говорила, что теперь-то уж точно придется ехать через весь город к бабушке.
– У бабушки кинотеатра нет, но есть зато телевизор. – говорила мама. – Заодно и переночуем.
В ту ночь Клюев ночевал у бабушки. Сперва он много баловался, затем смотрел телевизор, а потом ночевал. Надо сказать, что бабушка никогда особенно не увлекалась кино. Им с дедушкой было как-то не до этого. Зато она помнила одну любопытную вещь. Оказывается, кино когда-то было немое…
Оптический эффект
Запомнил он и то, что можно было забыть, но почему-то не вышло.
Сначала мама получила на работе квартальную премию. На эту премию она купила себе новые туфли с замшевым верхом, им обоим некоторое количество красивой и вкусной еды, а Клюеву небольшое оптическое приспособление с одной линзой на одном конце и с другой линзой на другом. Он запомнил, что оно лежало в коробке, и коробка была сверху голубая, а снизу желтая.
Скорость, с которой он разобрался, что надо это приспособление из коробки вытащить, запоминанию не поддалось. После этого почти с той же скоростью выяснилось, с какой стороны надо в него смотреть.
Оказалось, что с обеих сторон интересно, но не одинаково. С одной стороны все очень далеко, а с другой все очень близко. Значит, если смотреть с той стороны, с которой близко, то можно тогда разглядывать все, что ни есть вокруг и как-то живет, не догадываясь о том, что всю эту жизнь разглядывает Клюев. А мама, конечно, догадывалась. Она входила в комнату и в комнате говорила: «Ну теперь тебя за уши не оттащишь». И Клюев не сомневался, что так оно, скорее всего, и будет. Он говорил: «Я, мама, так теперь увлечен, что меня и за ноги трудно оттащить». И она понимала, что не надо мешать, а то можно сыну все впечатление испортить.
Два дня он с перерывом на сновидения разглядывал улицу и ходивших по ней людей. Зацепив взглядом какого-нибудь человека, он провожал его до тех пор, пока человек не садился в трамвай, а трамвай не уезжал. Отчего-то больше других ему нравились статные мужчины в ярких цветных футболках, с большими портфелями. Он видел их у бабушки по телевизору и в ближайшем к дому кинотеатре. Они вызывали в нем чувство гордости и уважения, разбавленные небольшой детской завистью. Он понимал, что эти мужчины создают саму жизнь, руководят всеми многочисленными процессами в мире, и если когда-нибудь ему доведется стать взрослым, он обязательно будет похож на одного из них.
Он не сразу выбрал, на какого: людей много, а он один. А затем выбрал. Это был мужчина, о котором он сказал
