Коммунальная опера - Владимир Вестер

КОММУНАЛЬНАЯ ОПЕРА

Третий конь

Как-то летом, в августе, под окном басом мяукала кошка. Эта кошка всегда мяукала под окном, когда Клюеву не хотелось спать.

Он лежал у себя за шкафом. Он видел, что занавески на окне распахнуты, поэтому за стеклом видны звёзды. Клюев не знал, сколько их, этих звёзд. По радио говорили, что их очень много.

А днём он видел на улице много разных людей. Все эти люди были прохожими. Частью эти прохожие были дядями, а частью тётями. В ботинках, пиджаках, брюках, футболках, шляпах, туфлях и платьях они шли по обеим сторонам широкой каменной улицы, ехали в трамваях, автомобилях, заходили в магазины, учреждения, просто в какие-то двери, выходили назад и делали вид, что не замечают Клюева. А он шёл по улице и громко сосал красного сахарного петуха на палке. Он купил его за 10 копеек у какой-то цыганки, одетой в разноцветные занавески. Потом мимо с шумом, дымом и грохотом проехал громадный грузовик, доверху груженный стульями, и к цыганке подошёл какой-то дядя в пиджаке и шляпе. Дядя вытащил из кармана и дал цыганке бумажный рубль. Рубль пропал в разноцветных занавесках и назад не появился, а цыганка схватила дядину ладонь и стала что-то ему говорить. Она говорила быстро, вроде «ожидает, красавец, тебя», и водила по дядиной ладони пальцем, а дядино лицо вытягивалось и вытянулось почти до асфальта, на который кто-то бросил обертку от мороженого.

Потом Клюев пришёл из города домой. Дома он съел суп, развесив по краям тарелки всю петрушку, и перестал думать, почему так получилось с лицом дяди и почему на грузовике было так много стульев и все ножками вверх. Теперь он скакал на своем деревянном коне с красной гривой. Теперь он думал о том, почему у этого коня отскочило правое ухо, которое он искал вчера в шкафу и в кухне, где сосед Бочкин с круглым, как обеденная тарелка, лицом жарил на масле яичницу, а другие соседи с другими лицами развешивали на верёвке огромные фиолетовые штаны. Клюев не знал, почему на свете так много фиолетовых штанов и почему все они должны висеть в кухне. Он думал, что лучше бы они летали над городом, и прохожие тогда бы останавливались и показывали на них пальцами. |

Правого уха он вчера не нашёл. Ни в шкафу, ни в кухне. Искал он его и в коридоре, протянувшегося от того конца коммунальной квартиры до этого, но и в коридоре не нашел. И в ванной комнате. И в почтовом ящике. Он хотел сообщить об этом по городскому радио, которое висело в комнате на стене, но вспомнил, что ещё не знает, как нужно сообщать на весь город про потерянные уши. Теперь ему было просто очень жаль коня. Всё-таки скакали вместе почти всю жизнь по полям, лесам и болотам. Он думал, что коню без уха будет трудно жить. Над ним будут смеяться другие кони…

Но вот в окне одна звезда сорвалась и упала. Как раз на крышу того большого дома, по верху которого бегали очень большие электрические буквы. Занятый мыслями Клюев ничего не успел загадать.

Еще одна звезда упала, и он снова ничего загадать не успел. И подумал о том, что и в городе август и, наверное, за шкафом, где он лежит, тоже август. Время басом мяукавших кошек, цыганок в разноцветных занавесках, вытянутых лиц, бегающих букв и падающих звёзд.

А еще это такое время, когда он, лежа в кровати, не знает, о чем бы подумать еще. Наверное, можно подумать о том, что скоро осень, и будет стучать по карнизу дождь. А звёзды пока еще падают, потому что август. Они падают за окном, а не в комнате. Он их видит, а они его нет. Он ведь за шкафом, а они на небе. В августе. И падают они так быстро, что вскоре на небе не останется ни одной. Жаль, если небо станет пустым. Это плохо. Так по радио говорили вчера, а сегодня не говорили. Сегодня говорили о том, что, если все звезды упадут, тогда людям нечего будет делать. Они до этого звезды считали, а теперь считать будет нечего. Они будут тогда ходить по городу с петухами на палках и сосать их от скуки. Впрочем, и петухов не будет. Их тоже некому будет делать.

…Вскоре за шкаф пришла мама. Лицо мамы в темноте казалось большим, белым, а в городе, когда они ходили туда днём, было озабоченным и деловым…

– Ты почему не спишь?– громким шёпотом спросила мама, нагнувшись над кроватью и пытаясь увидеть открытые глаза Клюева.

– Потому что думаю, – помолчав немного, сказал он.

– Завтра думать будешь,– сказала мама.– А сейчас надо спать. Ну-ка, закрывай глаза и считай: один конь, второй, третий…

Он закрыл глаза и начал считать. Пока он считал коней, мама подошла к окну и задёрнула занавески. Осталась басом мяукать кошка.

Угол

Клюев в те далекие и безвозвратные времена был человеком лет шести-семи в коротких брюках на бретельках и матросской бескозырке с надписью «Речной флот». Он и всевозможные сказки любил, и разные события, и истории, и происшествия. А что касается пошалить, побаловаться, то это он не меньше любил сказок и происшествий. Разбалуется, расшалится, повалит вешалку или об стол приложится, а потом мама ловит его за руку и делает строгое материнское предложение:

– А ну-ка, становись в угол. Постой и подумай…

Вот он и стоит в самом дальнем углу. Стоит, упершись носом в темень.

А темень эта такова, что заставляет думать. Собственно, как мама велела, так он и поступает. Стоит и думает о самых разных вещах. Но больше всего о том, что неужели всю жизнь его будут ставить в угол. И думает об этом с таким напряжением, что не замечает, как проходит время, мама давно уже легла спать, и папа, разведенный с мамой, где-то лег, и бабушка, живущая в другом конце города, легла, и прочие люди, о жизни которых он еще ничего не знает, тоже легли, а он стоит, упершись носом в темень, и думает…

И додумывается неизвестно до чего. Кажется ему, что он взрослый, носит пиджак, галстук, брюки, круглую современную шляпу, утратил способность беззаветно баловаться, валить вешалку и стукаться об стол, а все равно кто-то строго ему предлагает: «А ну-ка, Клюев, в угол!»

Это предложение