Денис Луженский - Тени Шаттенбурга
– Мы с Кристианом останемся здесь, – странник вдруг скривился: – Аура… тут вроде есть кто-то еще… Эльген гарск! Провал мешает!
– Показалось, – проворчал Оливье. – Вон они – все как на ладони. И больше никого.
– Хорошо, если так, – было видно, что Перегрин мучительно пытается понять, ошибся он или нет.
– Некогда рассусоливать. Вперед, mon cher! – Пригнувшись, капитан мягким скользящим шагом направился к намеченной жертве.
Ульрика и Марек, хоронясь за островерхими столбиками сталагмитов, двинулись к «своим» стражникам; Николас и Микаэль заходили так, чтобы прижать противников к стене.
Они уже были совсем рядом, готовые стремительным рывком преодолеть разделяющие их и врагов считаные локти расстояния, когда прямо за спиной Николаса бесшумно поднялась огромная туша, едва не цепляющая головою низкий потолок.
– Сза-а-а!.. – заорал Кристиан.
В тот же миг словно лопнула истончившаяся до предела нить, и каждое мгновение переполнилось событиями.
Вот Марек вылетает из-за скрывавших его камней, и стражник поворачивается навстречу, парируя древком копья удар топора. Острие прокалывает воздух в опасной близости от шеи парня, но оказавшаяся рядом Ульрика уже сносит врагу левую руку по локоть: ни кольчужный рукав, ни наруч из толстой кожи не могут остановить ханьского меча. Клинок баронессы словно вычерчивает на теле человека иероглиф «смерть». Изрубленный стражник еще падает, а топор Марека уже врезается в спину (кто сказал, что это честный бой?!) второму стражу, только и успевшему, что отбросить выгрызенную сколопендру.
Вот Девенпорт одним движением, словно рыбак карася, вскрывает своего противника от паха до грудной клетки – сизые, исходящие на холоде паром змеи кишок кольцами валятся из распоротого живота. Но враг еще стоит и даже рубит топором в ответ – с такой силой, что наемник едва успевает уклониться. Уходя от удара, он делает колющий выпад – точно в приоткрывшуюся подмышку. Скимитар глубоко вонзается в тело. Готов!
Поразив стража в печень, Микаэль проворачивает клинок в ране и прекращает скоротечные мучения врага ударом ножа под нижнюю челюсть.
Николасу достается «портной», и меч министериала попросту сносит сектанту голову. Тот даже не успевает схватиться за оружие – из обессилевших пальцев выпадают лишь шило и дырявая рукавица.
Последним гибнет повар: у него выходит только развернуться и встать с корточек… а потом повалиться в костер, опрокидывая фонтанирующий кипящей водой и нарезанными грибами котелок, и страшно видеть, как тело, еще не успевшее понять, что оно уже мертво, бьется, разбрасывая в стороны шипящие уголья…
… а Николас все никак не замечает приближающуюся тень за своей спиной…
* * *Бросаясь вперед, Кристиан видел, как поднимается для удара когтистая лапа, как вздуваются мышцы на широченных плечах. Он еще кричал, и первым на его крик обернулся Микаэль. Зрачки воина расширились, рот открылся для предостерегающего возгласа…
Юноша не слышал слов нюрнбержца и не чувствовал, как его колено врезается в каменное тело сталагмита. Он видел лишь спину чудовища, а единственное, что ощущал, – это тепло, тонкими ручейками стекающее по правой руке к зажатому в пальцах черенку гольбейна. Тепло казалось странным – колючим и сухим, как ветер на пыльной дороге, но у Кристиана совсем не было времени, чтобы задуматься над этим. Швырковый нож Микаэля неспешно плыл по воздуху к голове твари. Николас оборачивался… поздно: кривые когти уже рванули кольчугу на его боку.
В следующее мгновение Кристиан прыгнул и двумя руками вонзил призрачно мерцающий гольбейн в загривок чудовища.
Тут время снова понеслось вскачь, и целая волна ощущений обрушилась на рассудок юноши: вспыхнула боль в рассаженном колене, уши резанул вскрик Николаса, но его перекрыл захлебывающийся визг твари. Струя густой черной крови выплеснулась из раны, а облитый голубым сиянием гольбейн продолжал скользить сквозь толстую шкуру и плоть чудовища, словно те сотканы были из тончайшей паутины. В следующее мгновение Кристиан упал на вытоптанный мох, а огромная тварь, распоротая от шеи до крестца, мешком обрушилась вперед, едва не придавив раненого министериала.
Юноша попытался подняться и не смог. Тело, казалось, лишилось костей, глаза закрывались – хотелось спать, спать, спать…
– Выплеснул всю силу в ударе! – произнес склонившийся над ним Перегрин; слова чужака показались страшно далекими, непонятными, звучащими словно сквозь толстую подушку. И с каждым мгновением подушка становилась все толще, толще…
* * *– Что с ним?! – Микаэль опустился на колени рядом со странником. Чуть поодаль Марек и Ульрика стаскивали с Николаса разорванную, забрызганную кровью кольчугу. – Чем помочь?!
Перегрин молча помотал головой. Одна его ладонь легла на бледный лоб юноши, другая – на грудь, прямо против сердца. Он чувствовал, как из Кристиана утекает жизнь: сосуд прохудился, и вода хлещет сквозь трещины. Все тише биение сердца, все реже дыхание, и сознание погружается во тьму – в беспросветный мрак забвения, откуда уже не будет возврата. Еще немного – и конец!
Перегрин скрипнул зубами. Ну уж нет! Нужно лишь зачерпнуть той силы, что в изобилии струится вокруг, срастить трещины, вновь наполнить сосуд… Нет, нельзя! Сила здесь, в самом сердце мрачных пещер, текла какая-то… неправильная. Там, на поверхности, он ощущал биение жизни в деревьях и травах, в людях и животных, ощущал силу мельчайших созданий, что живут в воздухе, воде и почве, как могучую полноводную реку. Здесь же она приобрела вид гнилого болота, над которым дрожат мерцающие бледным гнилушечьим светом отвратные миазмы. Эльген гарск хенго! Что же сотворили безумные люди, чтобы это место напиталось столь чудовищной злобой?!
К счастью, есть и другой путь.
Мельчайшие струйки жизни, забираемые у обитателей сумрачного подземного мирка, тонкими ручейками потекли к Перегрину. Эти слабые токи виделись ему темными и мутными, вызывали явственное ощущение скверны, но, проходя сквозь странника, быстро светлели – так светлеют сложные растворы, из которых алхимики тщательно отобранными солями и добавками осаждают ненужные примеси…
Минута шла за минутой. На мгновение показалось: все бесполезно – сила словно утекала в сухой песок; но, прежде чем он отчаялся, стало ясно, что кризис миновал. С хрипом Кристиан выгнулся на своем моховом ложе, пальцы сжались, вырывая клочья мерцающих лишайников. И тут же он задышал глубоко и ровно.
Первое, что увидел Перегрин, открыв глаза, – это лицо Микаэля. Закусив губу, воин смотрел на юношу, к щекам которого начал вновь приливать румянец.
– Будет жить, – сказал странник. – Слышишь? С ним все хорошо, он уже просто спит. Теперь давай к Николасу – нужно остановить кровь.
Немного времени спустя, когда стало ясно, что жизнь министериала тоже вне опасности, Перегрин повернулся к Микаэлю:
– Думаю, у нас в запасе не так уж много времени. Надо уложить их подальше, в самом укромном углу. И если мы не справимся…
– Живыми они к Воргу не попадут, – ровным голосом сказал нюрнбержец. – Об этом я позабочусь.
Глаза странника сузились, но больше он к своим словам ничего добавить не успел.
– Девчонка… Девчонка-то где?
Голос Марека прокатился по пещере словно тревожный колокол: все разом повернулись к растерянно озирающемуся Клыкачу. Тот произнес слова, успевшие прийти в голову каждому, но высказать их вслух первым не решился даже прожженный циник Девенпорт.
Перехватив взгляд Микаэля, Перегрин уловил в глазах воина вспышку пламени – боль и гнев, скованные узами воли и дисциплины.
– Мы не знаем наверняка, что опоздали, – произнес он, стараясь говорить уверенно. – Не знаем, держат ли «агнцев» рядом с Источником или приводят к нему лишь перед самым ритуалом. Мы ведь пробрались сюда тайным проходом, не через те туннели, которыми ходят верные.
– Тогда нужно…
Микаэль осекся и помрачнел. Что он хотел предложить, подстегиваемый праведной яростью? Немедля подняться обратно на поверхность – уже через обжитые галереи, безжалостно убивая их нечистых обитателей? Ударить сектантам в спину, пробиться через измененных людей и чудовищ, отыскать по пути девочку, отзывающуюся на имя Альма… Нет, не вовремя это, не сейчас.
– Когда покончим с Источником, ничто уже не помешает нам искать, – мягко, но убедительно сказал Перегрин.
– Ну так сделай это, чужак, – проворчал нюрнбержец глухим, звенящим от угрозы голосом. – Ты сказал, будто знаешь как. Есть у тебя способ, чтобы завалить эту адову яму?
– Есть, – солгал странник. – Но мне потребуется время.
– Сколько?
– Точно сказать не могу. Я должен… осмотреться.
Их недоверие отозвалось в его теле болезненным зудом – вблизи Провала эмоции людей искажались и усиливались; для обостренных чувств Перегрина они казались чудовищной какофонией оглушительно громких звуков и вибраций. Он ощущал себя словно музыкант, оказавшийся на колокольне собора во время набата.
