Денис Луженский - Тени Шаттенбурга
Однако же скоро стало ясно, что незваные гости полезли к старым копям не наобум. Услышав негромкое ржание лошадей, верные замедлили шаг. Лесник не без удовольствия смотрел, как его люди крадутся среди кустов и деревьев – почти неслышимые, почти незримые. Толковые парни, к тому же он сам недурно их натаскал. Все же на душе было тревожно: впереди опасный враг, и случиться могло всякое. Лесник спиной чуял взгляд пятого – того, что неотступно следовал за братьями. Этот один стоит десятка, и от него никто не уйдет, даже конный.
Поляна… Стреноженные лошади щиплют под березами сырую траву… Люди-то где? Лесник подобрался, всматриваясь в каждый куст и каждую кочку. Незваные гости бросили животин и дальше пошли на своих двоих? Глупо… если только не…
Выругавшись сквозь зубы, он выскочил из-за выворотня, за которым прятался, быстрыми волчьими прыжками пересек поляну, замер посреди густого малинника, выросшего на мшистом склоне. Выругался еще раз – уже в голос – и замахал рукой, подзывая товарищей.
– Лаз! – прорычал он, указывая на провал, открывшийся среди примятого кустарника. – Старый лаз они распечатали, сучьи дети! И под землю ушли!
– Откуда узнали-то? – с изумлением спросил бортник.
– Отку-у-уда, – передразнил его старшой и сплюнул дурню под ноги: – Спросим, когда споймаем! Внизу им с нами не тягаться.
– А поспеем? Велено всем в Чертогах быть после полудня. Сказали, третьего дня агнца привезли…
– И ты думаешь, нам зачтется, если мы теперь повернем? Они уже под землей, куриные твои мозги! Проходы там – что моток спутанных ниток, а ну как сучьи дети прямиком к Первому чертогу выйдут?!
На это бортник промолчал – даже ему было ясно, что ни святая мать, ни Вильям за такую промашку по головке не погладят. Впрочем, если кто-то еще сомневался, следующим доводом лесник его добил:
– Возьмем незваных гостей – зачтется нам на Возвышении.
– Верно! – зловеще осклабился мельник. – Пошли, старшой, намотаем кишочки на ножички!
Закинув за спину самострел, он вытянул из ножен острый, как игла, стилет… и вздрогнул, когда разом заржали все семь чужих лошадей – громко, испуганно… и охнул, сбитый с ног ударом большого сильного тела, метнувшегося к нему из зарослей бузины…
Повернувшись, лесник успел увидеть, как валится ничком мельник. Половина лица несчастного превратилась в кровавую маску, из рассеченного горла с алыми брызгами вырывался предсмертный хрип. А его убийца уже прыгнул к старшому и полоснул длинными когтями. Лесник чудом увернулся от удара, отскочил, покатился по земле, обдирая руки о колючие ветки. Етун! Не зря про тварей упорно ходили слухи, что, даже обученные и усмиренные, они однажды могут сбрендить и разорвать любого, кто окажется рядом. Как знать, может, и Вальтера с его остолопами прикончили вовсе не чужаки, а собственное «ручное» чудище?
Ну, держись, погань! Бывалый охотник даже в падении не выпустил из рук оружия. Мигом вскочив на ноги, он вскинул лук, привычно рванул к плечу тетиву… и обомлел.
«Это ж не етун!»
Пригнувшееся перед броском создание было не столь внушительно, как сопровождавшее дозор чудовище, – и ростом пониже, и в плечах поуже. Черная тварь чуть крупнее самого лесника походила одновременно и на человека, и на здоровенного жука. На вытянутой безротой морде светлели узкие бледные глаза без зрачков. Тонкие суставчатые пальцы растопырились, точно веер из кинжалов.
Первым не выдержал бортник: дико заорав, он взмахнул гизармой – кажется, им больше двигал страх, чем решимость. Стремительное, как порыв горного ветра, существо бросилось на верного. Щелчок спущенной тетивы… Попал?! Лесник готов был поклясться, что попал – с пяти шаговто! – но черная тварь будто и не заметила стрелы с широким охотничьим наконечником. Одним взмахом жилистой лапы она буквально перерубила древко гизармы пополам. Второй удар почти оторвал бортнику голову.
– Вседержитель, обереги! Великое Темное, дай мне силы!
Вторая стрела вошла твари в самую середину груди. Уши лесника резанул пронзительно-тонкий шипящий свист. Мерзкое создание определенно не было неуязвимым, оно умело испытывать боль… Но сколько же нужно стрел, чтобы превратить эту боль в агонию?!
Плотник сбежал молча: швырнул топор, повернулся и припустил вниз по склону, прыгая через мшистые кочки и гниющий бурелом. Проклятый трус! Будь лесник поменьше занят, не преминул бы подстрелить ублюдка, как зайца. Увы, даже мига лишнего не оставило ему чудище – метнулось черной молнией, размазалось в воздухе тенью, шибануло… Человек почувствовал, что ноги его отрываются от земли и он летит спиною вперед, летит… Дерево, остановившее краткий полет, едва не выбило из верного дух.
В боку хрустнуло, грудь от вздоха будто ошпарило крутым кипятком. Лесник хрипло вскрикнул, поднял руку, пытаясь прикрыться от черных когтей… и увидел, как нечто могучее, покрытое жесткой бурой шерстью вихрем пронеслось через малинник, сшиблось с жукоподобной тварью и отшвырнуло ее от раненого охотника. Етун опоздал к началу схватки, и, похоже, это лишь прибавило ему ярости. Огромный клубок из двух сцепившихся тел покатился по земле, с корнем выдирая колючие кусты, точно прутики ломая низкие елочки. Косматое страшилище – жутковатая помесь человека, медведя и крысы – безостановочно молотило тяжелыми лапами, пробивая тускло поблескивающий черный панцирь, выдирая клочья черного мяса. Ответные удары шипящей твари, казалось, не причиняют ему особого вреда.
Но так только казалось. Лесник вздрогнул, различив в низком рыке етуна нотки боли. Почудилось вдруг: каждый собственный удар причиняет могучему существу невыносимые страдания. И с каждым взмахом движения мохнатых лапищ делались все медленнее, все неувереннее. Наконец, етун попытался подняться и отбросить изломанного, растерзанного врага прочь. Встать получилось, отбросить… Как бы не так! Тварь, коей уже полагалось быть на последнем издыхании, мертвой хваткой вцепилась в чудище, вскормленное Великим Темным.
Взревев, етун с размаху хватил по глянцево-черной спине слева! Добавил справа! Должно быть, и кузнечный молот не нанес бы ударов сокрушительней… Тварь расплылась на страже подземелий черной кляксой и лишь дергалась под могучими тумаками, погружая в дубленую шкуру кинжалы когтей.
Не веря своим глазам, лесник увидел, как етун пал на колени, как проскребли бессильно по жучьей броне короткие узловатые пальцы – в последний раз. Обмирая от ужаса, он смотрел, что делала с поверженным великаном черная тварь, меж тем как полное боли и гнева рычание превращалось в жалобный, быстро затихающий скулеж.
Скоро етун перестал вздрагивать и затих. Убившее его существо поднялось на обманчиво тонких суставчатых ногах, стряхнуло с когтей кровь и просвистело – вполне отчетливо для изумленного человека:
– Гряс-с-сь… Пус-с-стыш-шка… Много с-силы, мало с-страх-ха…
Голова повернулась к раненому, блеснули потусторонней жутью бледные глаза. Лесник попытался ползти, но сумел лишь вжаться спиною в смолистый древесный ствол.
– Что нас-с-счет тебя? – Тварь шагнула к нему, протягивая черные пальцы. – Вкус-с-сный?
Забыв о боли в сломанных ребрах, бывший лесник втянул воздух полной грудью и закричал…
* * *Сладкий, сладкий страх, щедро сдобренный болью и вспышкой смертного ужаса на закуску…
Он недовольно заворчал: тело все еще восстанавливалось, затягивало полученные раны. Наверное, не нужно было так спешить и поглощать случайную пищу наспех, жадными торопливыми глотками. Следовало растянуть трапезу, чтобы получить больше удовольствия и вытянуть больше сил, вернуть сторицей все, потраченное на схватку. Может, стоит догнать сбежавшего человечка и получить от него еще немного?
Нет-нет-нет, нельзя! Медлить, терять время – нельзя! След уводил в темный зев пещеры – знакомый вожделенный след. Тот, кто его оставил, способен подарить много больше, чем любой из человечишек… Нет, больше, чем сто, тысяча, целый город человечишек!
Но было и еще что-то там, в глубине горы – неизъяснимо притягательное, манящее. Там пряталась мощь, способная потягаться даже с возможностями Идущего. Можно ли завладеть ею, поглотить, подчинить себе? Он не знал.
Но скоро будет знать наверняка.
Уже скоро…
5
– Похоже, это и есть тот самый ход, – сказал странник, а Николас поднял факел повыше, чтобы лучше разглядеть зияющий в каменной стене пролом.
Штольня, тянувшаяся не меньше полулиги, кончилась. На долгом пути она отбрасывала в стороны узкие тоннели штреков – вход в каждый из них обозначала деревянная рама крепи. За годы дерево обросло белесой шубой плесени, местами выкрошилось, но было еще прочным: крепь здесь ставили на века. Пролом в конце штольни не был похож на вход в очередной штрек. Вместо узкой щели хода зияла дыра – будто не кирками камень рубили, а долбили тараном.
