Все оттенки ночи. Страшные и мистические истории из переулков - Анна Александровна Сешт
Артур представил, как из темноты выкатывается четырёхколёсное чудовище, двойная крыша, восемь фар. Темноту – в лоскуты, тишину – в хлопья.
Представил и поёжился. Хорошо, что за ним оно не приедет. На нём грехов нет. Ну в смысле таких, за которые не сойти с места.
Нет, не пойдёт Артур в Оселье. Он до ближайшей трассы дотопает, а там, глядишь, и попутчик попадётся. На колёсах.
Вот только плохо, что пешком получается так медленно. И непонятно, где она – эта ближайшая трасса. Сети тут нет, даже слабенькой, самой-самой. С сетью он бы быстро сориентировался. Хорошая всё-таки штука!
Артур вздохнул, потрогал через карман подобранный осколок. Тот отозвался новым батареечным разрядом. Ну да, ну да – остатки былой роскоши. Скоро совсем ничего не будет. Превратится в обычный осколок полосатого стекла или почти стекла.
А сейчас ещё что-то осталось. Артур разжал пальцы и ухмыльнулся. Интересно, может, осколочек не только разрядами угощать умеет, а ещё что-нибудь? Из арсенала, так сказать, родительского? Проверить, что ли? Вряд ли, но вдруг?
Артур сунул руку в карман и свернул с тропы. Шанс на то, что его кто-нибудь увидит, казался ничтожным, и всё-таки – пусть рискуют те, кому светит шампанское. Артуру шампанское не светит ни при каких раскладах. Да и на кой оно ему? Наблюдать за лопающимися пузырьками?
В темноте, в стороне от тропы, риск был равен нулю.
Артур сделал несколько шагов почти на ощупь и чуть не свалился на засохший колючий куст. Удержался, выплюнул сквозь сжатые зубы полуругательство-полустон и сразу решил, что хватит. Устал он что-то. А это нельзя. Рано. Слишком рано. Так уставать простительно в самом конце. А ему до этого конца нужно пережить начало и середину.
Артур бросил куртку на траву около сухого куста. Сел на неё, по-турецки скрестив ноги, вытащил из кармана полосатый осколок.
Как же с ним быть? Может, просто положить на куртку рядом с собой, а сверху ладонь? Ну не сработает, так никто особо и не надеялся.
Осколок сработал. Сразу и с такой мощью, что Артур потерял над собой контроль и с криком нырнул в безвоздушную глубину. Пока он кувыркался в ледяной и мокрой вате, пока вылезал из неё, вытряхивая из головы колючие комки бессознательного страха, пока глаза привыкали к ровному освещению, прошло полжизни – не меньше. Полжизни, оставшейся выбитому из системы энергоснабжения осколку рабочего экрана. И то, что увидел Артур, начало меркнуть до того, как он успел вдохнуть хотя бы глоток привычного с детства воздуха. Ему показалось, что виденное расплывается температурным бредом, превращаясь в радужную плёнку и лопается, как мыльный пузырь. Рабочий экран никогда не показывал таких фокусов. Но ведь это был не рабочий экран, а только осколок. Почти слепой, почти безжизненный. Может, он и показывал вовсе не то, что экран? Может, не нужно было пытаться заглянуть за запретку? А это, Артуром полученное – наказание за нарушенные правила? Кто спорит – жестокое наказание.
Артур сплюнул ставшую горькой слюну и перевёл дыхание. Лучше бы он ничего не видел. Лучше бы растоптал осколок в цветную пыль.
Боль застряла в груди огненной иглой, мешая дышать и чувствовать хоть что-нибудь, кроме неё. Боль притворялась чем-то другим, материальным, живым, мерно пульсирующим.
Осколок позволил Артуру на мгновенье увидеть дом. Пустую комнату, застеленную белым покрывалом кровать и две бумажные хризантемы на подушке.
Откуда? Откуда там появились эти страшные цветы?
Когда Артур в последний раз был дома, на кровати сидела мама. Она редко вставала, но и валяться без дела не могла. На одеяле стояла корзинка с разноцветными клубками. Из одного, коричневого, ежиной шкурой торчали короткие спицы. Мама каждый раз выбирала из совершенно одинаковых спиц две и с улыбкой объясняла, что сегодня ей нужны именно эти. «Они тёплые, понимаешь? Живые. Пусть у меня хоть спицы будут живые», – говорила она. И такая горечь звенела в этих словах, что Артур готов был броситься вниз головой, на битое стекло и камни, если бы это помогло.
Вот и бросился, когда ему подсказали – куда.
А теперь на кровати лежат эти проклятые хризантемы.
И что это значит? То единственное, что только и может значить? Или осколок рабочего экрана выцепил из головы Артура самый глубокий его страх и выложил перед ним как слепок реальности?
Артур убрал ладонь с бесполезного уже осколка. Выбросить его от греха подальше?
За спиной что-то щёлкнуло. Артур схватил осколок, зажал в кулаке как единственное оружие и вскочил.
Тишина взорвалась сухим треском и снова вернулась, беззвучной и мёртвой. Как будто за соседними деревьями промчалась рота мотоциклистов или кто-то, бесшумно подкравшись к опушке, выпустил наугад автоматную очередь и затих. И то, и другое показалось Артуру невозможным, но придумать ничего более реального он не сумел.
Какое-то время Артур стоял с осколком в руке и слушал эту новую, опасную тишину. Но то ли опасность исчезла, то ли он потерял терпение, и ему стало всё равно.
Артур поднял с земли куртку, убрал осколок в карман, развернулся и пошёл в Оселье. Пусть только попробуют не пустить его к рабочему экрану! Он спутает им все карты, вовек не расплатятся. Он должен знать, что случилось дома на самом деле. Иначе – зачем ему это всё?
* * *
Он шёл в темноте и повторял старую детскую считалочку:
– Раз, два, три, четыре, пять,
Вышли мыши умирать.
Кот на крыше, филин выше,
Каждый хищник хочет жрать.
Считалочка, конечно, была немного переделана и из детской превратилась во взрослую. Ну и чего такого? В детском варианте, кажется, никто никого жрать не собирался. И мыши там вышли поиграть. Но Артур-то знал, чем заканчиваются мышиные игры. Он сам чувствовал себя этой вот подопытной мышью. Не крысой, нет. Крысы не такие беспомощные. Крысы, если подумать – ой, как могут сопротивляться. А мыши – не могут. Только пищать и отмахиваться тощими лапками. Но кого ты оттолкнёшь? Главу Лиги, что ли? Насмешили, честное слово.
С этим самым господином Артур столкнулся один-единственный раз, да и то не с ним самим, а с его самыми последними охранниками. Теми, которыми прикрываются в случае опасности, но никогда не благодарят лично.
Артур не любил вспоминать о той встрече. Потому что ни за что ни про что его располосовали в лоскуты. Просто, чтобы в другой раз не попадался под ноги. Он приходил в себя почти неделю.
