Демонология по Волкову. Сноходцы - Наталья Николаевна Тимошенко
Мать закрыла глаза, вспоминая.
– Ты не знаешь, что такое жить со строгими родителями, Алиса, – произнесла она. – Они мне спуску не давали, контролировали каждый шаг.
– Ты права, – кивнула Алиса. – Я вообще не знаю, что такое жить с родителями.
Мать будто не услышала ее.
– Они терпели меня до родов. Оскорбляли каждый день, называли шлюхой, которая только и умеет в свои шестнадцать, что раздвигать ноги. По-моему, отец даже пытался найти одноклассника, но наши связи были не чета их. Когда я родила тебя, родители не приехали забирать меня из роддома. Я вообще не понимала, что происходит. Мне просто сунули тебя и отпустили. Я шла домой пешком с тобой на руках. Шла и понимала, что моя жизнь закончена. Мои одноклассники готовились к выпускным экзаменам, к поступлению, а меня впереди ждали лишь пеленки и постоянные унижения. Наверное, если бы на улице было чуть меньше людей, я оставила бы тебя на лавке, до того плохо мне было. Но стоял теплый май, вокруг было много людей, и я боялась, что кто-то из них увидит, вызовет полицию, меня арестуют. Когда тебе исполнился месяц, родители объявили, что мы переезжаем жить к бабе Ане. Она была какой-то дальней родственницей матери. Как я поняла, единственная из всей родни, кто согласился приютить нас. – Мать снова замолчала, а потом посмотрела на Алису. – Как я могла любить тебя, если твое рождение сломало мне жизнь? Все мои планы полетели к чертям. Я, отличница и красавица, теперь даже мечтать не смела ни об университете, ни о карьере, ни о хорошем муже.
Алиса смотрела на женщину, которая родила ее двадцать три года назад, которую по привычке все эти двадцать три года называла матерью, и не чувствовала к ней ничего. Ни жалости, ни ненависти, ни любви. Ничего.
– А Любка? Ее ведь ты тоже не любишь.
– Люба была моей попыткой зацепиться за нормальную жизнь, – призналась мать. – С Костей я познакомилась, когда он сломал ногу и лежал у нас в отделении, где я медсестрой работала. Он как-то сразу начал оказывать мне знаки внимания, ну а я не сопротивлялась. К тому моменту в моей жизни так и не появился мужчина. Баба Аня умерла, я одна тебя тянула. Костя показался мне неплохим вариантом. Рукастый, веселый. Пусть звезд с неба не хватал, работал простым механиком, но его ценили. Он хорошо в машинах разбирался, к нему очередь на месяц вперед стояла. Я очень хотела за него замуж, но он не предлагал. Тогда я и забеременела. Мы поженились, но он твердо настоял на том, чтобы ты переехала в интернат. Ты ему постоянно грубила, Алиса, устраивала истерики, когда он приходил. Он говорил, что не хочет жить в доме, где ему дают понять, что он чужой. Не хочет тянуть на себе неблагодарного ребенка, который ему никто.
Если мать и пыталась перевесить ответственность на Алису, то ей это не удалось. Алисе хватало ума понять, что за поступки отвечают взрослые, а не восьмилетний ребенок.
– Устроить тебя в интернат при живой непьющей матери было сложно, но у Кости нашлись связи, – продолжала мать. – Я же говорю, к нему весь город ездил. Знаешь, – мать невесело усмехнулась, – наверное, Диана была единственной из моих детей, кого я действительно хотела. К тому времени у нас с Костей наладилась жизнь, Любка подрастала. Я поверила в то, что дальше все будет хорошо. И захотела ребенка. Костя прожил бы и без него, но я очень хотела ребенка, которого наконец-то буду любить. Готовилась, витамины пила. А вышло вот как. Вы с Любкой легко родились, а Диана застряла в родовых путях, выдавливали, вакуумом доставали… Единственный ребенок, которого я любила и хотела, поставил крест на моей жизни окончательно. Так что не суди меня строго, Алиса. Я свое получила.
Алиса резко поднялась. Ей нечего было больше делать на этой кухне, ответы на свои вопросы она узнала. Она двадцать три года надеялась заслужить любовь матери, но теперь понимала, что ей никогда бы этого не удалось. Дело было не в ней, не в ее стараниях. Просто так сложилось. И поэтому ей нечего тут больше делать.
– Здесь деньги, – Алиса подвинула матери конверт. – Много денег. Примерно столько стоит моя жизнь. Как ими распорядиться, решай сама. Я не потребую у тебя отчет. Но и больше не дам. Ни сейчас, ни в будущем. У меня новый номер телефона, и я уезжаю. Приезжать не буду, звонить тоже. Дальше я сама по себе, а вы сами по себе.
Не прощаясь, Алиса вышла в прихожую, сняла с вешалки куртку. Когда она уже открыла дверь, мать все же показалась из кухни.
– Алиса!
Алиса остановилась, не обернулась.
– Прости меня, – попросила мать.
Ничего не ответив, Алиса вышла на площадку, закрыла за собой дверь. Думала, что будет испытывать горечь или, наоборот, облегчение, но по-прежнему не чувствовала ничего. Отстраненно размышляла о том, что надо заехать в больницу, проведать Леона. Он все еще находился в реанимации, но ее к нему пускали. Теперь, когда за дело взялись лучшие хирурги, а Алиса втайне привозила ему еще и отвары Стражницы, он пошел на поправку. Шрамы останутся, конечно, но шрамы – это ерунда. С ними можно жить.
А еще думала о том, что надо собирать вещи. Или, быть может, не собирать? Что она может взять с собой такого, чего не купит на новом месте? Нет у нее ничего. Набор карандашей – подарок Леона. А больше ничего нет, за что следовало бы держаться, что следовало бы везти с собой в новую жизнь.
В общем, думала о чем угодно, только не о разговоре с матерью. Потому что ничего нового она не узнала. Потому что похоронила планы завоевать ее любовь еще в ту ночь, когда лежала на полу у двери и мечтала умереть, чтобы ничего не чувствовать. Поэтому не о чем сейчас было думать.
Где-то внизу послышались
