Пять глаз, смотрящих в никуда - Елена Станиславская
– Антон Остопов, – представил Ипполит Аркадьевич. – Говорят, кто с ним свяжется, обязательно потонет. Два друга детства, сестра, племянница, невеста, трое… – он воздел указательный палец, – сослуживцев. Вот эти господа, которые сидят с Остоповым, нарочно его позвали, чтобы нервы пощекотать. В некоторых кругах он вместо русской рулетки.
Полина исподлобья взглянула на опекуна.
– Мы вроде компаньона ищем, Ипполит Аркадьевич, а не возможность пойти ко дну. Тут сразу нет, даже тестировать не буду. Этого Остолопова полиции надо проверить. Может, он сам всех и утопил.
– Очень даже может быть, – с легкостью согласился опекун. – Тогда другой вариантец. Вон та дамочка, обрати внимание. – Он указал глазами направление: там сидела женщина, чуть полноватая, с наивным детским лицом. – Сестра-близнец художника Энского, застреленного на бандитской разборке в девяностых. Утверждает, что чувствует присутствие брата. Старая дева, живет одна, умеет стрелять.
– А попадать умеет? – прищурилась Полина.
Она удивилась, что опекун предложил в компаньоны женщину, но затем подумала, что идея неплоха. Можно выдать ее за какую-нибудь двоюродную тетушку. Да и поладить, наверное, будет проще.
Полина вытянула левую руку к Энской, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. Пальцы слегка задрожали, под перчаткой разлился холод. Похоже, про связь с братом та не врала.
Энская опрокинула рюмку водки и удивленно захлопала глазами, словно ребенок, которому вместо гоголь-моголя подсунули микстуру от кашля. Выдохнув, улыбнулась и увлеченно заговорила с кем-то. Сидела она одна.
Бросив взгляд на опекуна, Полина покачала головой. Раз Энская общается с призраком, в компаньоны она не годится. Будет сочувствовать потусторонцам. Видеть в них не задачи, которые надо решить, а людей. Полина знала, как это бывает. Вспомнились темный лед Пряжки, соседний берег с сутулыми кранами, два голых тополя – и тень у окна. Живая, мертвая тень. В качестве подарка, разве что без ленточки.
Полина поежилась. Славное и страшное вышло тринадцатилетие. Остальные дни рождения, по просьбе Полины, проходили без подарков.
Вот и вчерашний обошелся без них. Как, впрочем, и без поздравлений.
– На полу, в дальнем углу, – вновь направил Ипполит Аркадьевич. – Зеленые волосы.
В стае воронят, свивших гнездо на галерке, выделялась одна птица. Тоже в черном, глаза густо подведены и словно заплаканы, из-под цилиндра свисают спутанные водоросли волос. Ни дать ни взять русалка с залива, так долго плескавшаяся на мелководье, что наставила себе синяков. Предплечья, шея – всюду, где кожу не скрывала одежда, виднелись фиолетовые кровоподтеки и бордовые ссадины.
«Совсем молодая, не подходит», – сразу решила Полина.
Девушка по виду была ее ровесницей – лет семнадцати-восемнадцати, но Полина всегда ощущала себя старше своих лет. Она не была готова отвечать за неопытного и, скорее всего, эмоционально неуравновешенного птенца. По статистике, молодые люди делают больше глупостей, чем те, кто постарше. Впрочем, Полина понимала: все зависит от конкретного человека. Просто русалка, покрытая синяками и царапинами, не казалась подходящим вариантом.
– Дочка Малявина, у которого продуктовый холдинг. – Ипполит Аркадьевич пригубил вина и подался вперед. – Не сомневаюсь, что девчонка кормит всю свою шайку-лейку. Я имею в виду, платит за них, а не колбаской угощает. Это видно, когда дружат из-за денег. Хотя с нашей Машей водятся не только из-за папиного холдинга. Девчонка умеет забирать чужую боль. Одному поможет, другому, а потом выглядит, будто с лестницы загремела. Как бы в компенсацию.
– Много на ней отметин. – Полина нахмурилась.
– Друзья хорошо ею пользуются. Как пилюлями Пеля или советской мазью «Спасатель». От всего.
Потянувшись рукой к русалке, Полина ощутила привычный холод. Мелькнула мысль: нанять ее компаньонкой, но не таскать на задания, а посадить за бумажную работу. Будет заполнять экселевские файлы с заказами вместо Ипполита Аркадьевича. Чем плохо? А дармоеды пусть сами лечатся. Полина окинула компанию презрительно-суровым взглядом, достойным старушки, подозревающей молодежь в поголовной наркомании.
Рука задрожала и резко метнулась в сторону, будто кто-то ударил по ней. Бокал, стаканы, бутылка – все полетело на пол и со звоном разбилось, уцелели лишь тарелки. Полина изумленно посмотрела вниз, потом на руку и, наконец, туда, куда она указывала.
В ракушке, возле рояля, стояла девушка – высокая, чуть угловатая и хлесткая, как ливень в полночь. Она была старше Полины, но ненамного, лет на пять. Алое платье блестками растекалось по телу, на шее полыхала лента того же цвета. Черты лица были грубоваты, словно у статуи, которую высек из камня не скульптор, а сам ветер. Твердую линию подбородка и острые скулы смягчали невесомые пепельные локоны. Широко распахнутые глаза – издали было не разобрать, какого цвета, – смотрели на Полину.
Ей отчего-то стало трудно дышать. Левая рука, вконец заледеневшая, с трудом опустилась на стол. Официант подскочил, чтобы убрать битое стекло, но Ипполит Аркадьевич отогнал его.
– Как приятно, когда встречают фанфарами, – сказала со сцены девушка. Голос был низкий, с хрипотцой. Казалось, он создан для того, чтобы вызывать мурашки. – Вы, душенька, разволновались при виде меня?
По залу прокатился смешок. Полина не ответила, Ипполит Аркадьевич тоже промолчал. Томно взмахнув ресницами, артистка отвела от Полины взгляд, а вместе с ней отвернулась и любопытная публика. Все уставились на сцену.
Полина подумала, что девушка будет петь, но ошиблась. Артистка, с жесткой полуулыбкой на лице, начала декламировать:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
«Пошлый выбор», – подумала Полина, но тело не согласилось. Рассыпался по спине бисер мурашек. Дыхание стало прерывистым, будто мельчайший глоток воздуха набивал легкие до отказа. Нельзя было пускать в голову всякую ерунду, но ворота здравого смысла не выдержали и рухнули под напором.
«Почему Блок? Разве это может быть совпадением? Она что-то знает обо мне и папе?» А главным тараном, сбившим ворота с петель, стал вопрос: «Рука выбрала ее?»
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Полина зажмурилась и стиснула зубы, пытаясь совладать с чувствами. Не вышло. Снова замаячила перед глазами Пряжка с канцелярской скобой моста, а следом – папа на пороге квартиры. Эти, именно эти строки он произнес перед отъездом – и ушел, не дождавшись ответа. Полина всегда откликалась строфой на строфу, а тут язык свело от обиды. За то, что все решил, не посоветовавшись. За то, что не позвал с собой. И за то, что в очередной раз пренебрег всеми ее вопросами… Воспоминание сдавило горло, как туго завязанный шарф из колючей шерсти.
После «Незнакомки» в зале воцарилась гробовая тишина.
