Черный пионер - Олег Александрович Сабанов
В отличие от растерявшихся подельников при громоподобном реве горна Павел Сергеевич моментально ощутил бешеный прилив сил, будто гулкий трубный звук с алым заревом ввели в его вену мощный допинг. Сбросив с себя обмякающее тело щетинистого парня, переполняемый энергией Паша́ вскочил на ноги с забрызганным кровавыми каплями мозгового вещества лицом и, издав нечеловеческий рык, прыгнул на содрогающегося в мучительных конвульсиях типа. Тот успел пустить еще одну пулю, которая не задела Павла Сергеевича только по причине ослепших от слез глаз и лихорадочной дрожи во всем теле стрелка. Упавший на спину костлявый тип оказался не в силах оказать серьезного сопротивления озверевшему таксисту, который железной хваткой правой руки сдавил шею и без того задыхающегося бандита, а левой довольно быстро сумел выхватить оружие из слабеющей ладони, покрытой с тыльной стороны тюремными татуировками. Вскоре безуспешно пытающийся схватить воздух ртом, подобно выброшенной на берег рыбе лысый тип безвольно вытянул руки вдоль туловища, после чего Паша́ медленно поднялся, вытер лицо подолом футболки и шесть раз выстрелил в лежащее перед собой иссохшее тело, полностью разрядив обойму пистолета.
Стоя над трупами приговоривших его к смерти бандитов, Павел Сергеевич смотрел в сторону «медвежьего угла» бывшего пионерлагеря, где плавно угасало таинственное багряное мерцание. Вместо оглушающего звука, горн подавал теперь протяжно-умиротворяющий сигнал «Отбой», разбегающейся в лунной ночи жутковатым эхом. Паша́ хорошо помнил эту звучавшую густыми лиловыми сумерками команду, после которой уставшие за день ребята обязаны были разбрестись по палатам, где до глубокой ночи втайне от вожатых и в ущерб здоровому сну продолжалась не прописанная уставом пионерского лагеря увлекательная жизнь его обитателей. Когда повторенный трижды сигнал поглотила ночная тишь, а багряное мерцание растворилось в лунном свете, бьющая через край энергия Павла Сергеевича вновь вернулась в свои естественные берега. Найдя автомобильные ключи и ручной фонарь в карманах щетинистого парня с простреленным затылком, он стряхнул с себя налипшую траву, после чего бросил взгляд на стоявшую за решетчатыми воротами машину, но после минутного замешательства направился не к своей верной старушке, а вглубь территории заброшенного лагеря.
Проходя мимо погруженных во тьму корпусов, Паша́ ощущал себя завершающим бесконечно-долгий путь к сакральному месту силы паломником, отчего в нем нарастал благоговейный трепет, заставляющий учащаться пульс в волнующем предвкушении. Добравшись утонувшей в траве дорожкой до места, где останки забора из сетки-рабицы вплотную примыкали к сосновому лесу, он зашвырнул пистолет в сторону высоченных деревьев, после чего, собравшись с духом, нырнул в заросли жгучей крапивы и липучего репейника, казавшиеся в свете фонаря непролазными.
Проторяя себе путь через бурьян, он внимательно озирался по сторонам, поскольку с годами позабыл точное местоположение скульптуры, нагонявшей столько жути на ребят, наслушавшихся передаваемых здесь из уст в уста легенд. Достигнув наконец приземистого сарая для инвентаря с проржавевшим навесным замком, Павел Сергеевич остановился и стал еще пристальнее всматриваться в подсвеченную луной окружающую тьму, как вдруг беспорядочно бегающий луч его ручного фонаря упал на возвышающиеся из бурьяна темные очертания человеческой фигуры на задах другой хозяйственной постройки неизвестного ему назначения. В один момент Паша́ позабыл о своих обожженных крапивой руках, так как сразу понял, что увидел именно того, ради встречи с которым после смертельной схватки с бандитами направился в самую дальнюю часть территории бывшего пионерлагеря. С расстояния двадцати шагов посторонний наблюдатель вполне мог принять силуэт за застывшего в странной позе обычного человека из плоти и крови, но вновь ощутивший мистический страх перед потусторонним Павел Сергеевич не мог обмануться. Постояв немного в нерешительности, он потушил фонарь, боясь оскорбить ярким светом вернувшееся спустя четыре десятка лет ночное божество, после чего неспешно пробрался к статуе сквозь разросшуюся траву.
Возвышавшаяся на небольшом прямоугольном пьедестале скульптура была примерно в рост взрослого человека. Прижимающий к губам горн пионер стоял с выставленной вперед правой ногой, выразительно откидывая при этом назад свободную левую руку, что придавало его и без того гордой осанке величавую стать принца. Устремленный вдаль взгляд безумно-огненных глаз пронизал пространство, а пугающие своей идеальной правильностью заостренные черты застыли на лице зловещей маской. Из-за копившихся годами на поверхности когда-то белоснежного изваяния грязи и пыли оно стало темным, а в лунном свете и вовсе казалось смоляным, лишь губы пионера и мундштук горна оставались чистыми, словно по ним только что прошлись тряпкой. Заметивший это Паша́ на мгновение замешкался из-за пробежавшего по спине холодка, однако быстро взял себя в руки и осторожно опустил на плечо скульптуры свою вспотевшую ладонь, а лбом прикоснулся к прохладе каменной груди.
— Когда горн позовет меня на ночную линейку, я буду готов ответить за все, что натворил при жизни, — тихо сказал Павел Сергеевич после выдержанной паузы, чувствуя, как смятение уступает место странному умиротворению. — Только прошу, не суди строго жителей моего города. В большинстве своем они люди хорошие, но ради выживания им приходится приспосабливаться к новому времени, где нет прежнего равенства, и только кругленькая сумма на счету позволяет человеку проникаться суррогатом утерянной свободы. Однако времена имеют свойство меняться, а значит раньше или позже идеалы добра и справедливости вновь воцарятся в обществе. Вот тогда и спрос с каждого будет совсем иной.
Озвучив свою просьбу, Паша́ еще немного постоял с по-дружески положенной на плечо темного изваяния рукой, после чего развернулся и, включив фонарь, стал выбираться из жгучих зарослей. Приблизившись к воротам бывшего пионерлагеря, за которыми
