Чьи-то крылья - Александра Огеньская
В общем, из интернатской жизни Крист запомнил много всего, что он воспринимал как должное. Например, за плохое поведение Старикан обычно запирал нарушителя в тесную кладовку, в которой нельзя было даже выпрямить крылья, и сидеть приходилось сгорбленным в три погибели. А Крист бывал нарушителем довольно часто, поэтому кладовку знал вплоть до трещинок на потолке. Сидя там в пыли и полумраке, едва разбавляемом тусклым светом из крошечного окошка под потолком, он представлял, что опять сидит в яйце.
Потом начинал думать, что кто-то же это яйцо отложил, не появилось же оно из воздуха. Значит, у яйца — Криста вместе с ним — была мать. И, значит, мать от него отказалась. На этом моменте становилось горько и обидно. Крист терпеть не мог кладовку. Но не шалить не мог тоже. Потому что мозги у него так работают. Если он видит большой моток клейкой ленты, краску для стен и большую упаковку моментального клея, разве может он просто так пройти мимо?
А ещё он ненавидел свою воспитательницу. В отличие от Старикана, она никогда никого не наказывала. Она просто всегда и со всеми общалась ровным, тусклым и холодным голосом. Никто и ни разу в жизни не видел мадам Сару выведенной из себя. Ни разу. Что бы кто ни натворил.
Она просто говорила:
— Прекрати это, — и смотрела на тебя ровно и без выражения до тех пор, пока ты не прекращал. Крист много раз пытался хоть как-то вывести её из себя.
Он думал, что, возможно, мадам Сара — голем, созданный в лаборатории специально для того, чтобы присматривать за толпой подростков. Что у нее вообще нет чувств.
Так что вот. Крист считал, что если кто и способен нанести маленькому ящеру психологическую травму, то вот такая мадам Сара. Вот уж по кому он точно не скучал.
Не то чтобы в интернате было так уж плохо, но и хорошо не было тоже.
Из хорошего Крист бы назвал еду (почему-то ему нравились эти ежедневные безразмерные котлеты почти без мяса и бочки кабачковой икры, которая к настоящей рыбной икре никакого отношения не имела) и, пожалуй, уроки труда и быта. Там учили готовить себе еду, делать уборку, мастерить простые бытовые вещи, обращаться с техникой. И там же учили работать за компьютерами. А компьютер — это такое окно в большой мир. Оттуда Крист узнал, например, что профессии для ящеров вовсе не ограничиваются сантехническим профилем, почтовиком и полицейским. Что ящеры-художники тоже бывают даже сейчас, а не когда-то давно, в древности школьного учебника истории. И ящеры-программисты, и ящеры-музыканты, и медики, и даже ящеры-юристы.
Всё это выпускнику интерната доступно, конечно, не было — никто не собирался оплачивать учебу в художественной школе или там в юридическом университете. Так что если кто и хотел бы стать художником (как Крист), то сперва всё равно нужно было получить первый свой политехнический диплом, отработать пять лет по распределению и только потом, подкопив денег….
Но мадам Сара надолго сбила Криста с толку. Прежде всего потому, что была единственным в интернате человеком, поэтому Крист думал, что и все люди такие — и вплоть до выпуска из интерната. Поэтому, кстати, так боялся выпуска.
***
Ещё одна новость про дивное иномирье: похоже, время суток здесь не менялось. По ощущениям Криста прошло, пожалуй, часа три, а небо как было странно зловещим и подспудно светящимся, так и осталось. Звезды не проявились, не смеркалось, солнце не всходило, и весь лес будто стоял в одном времени и никак не трогался.
А вдруг, подумал Крист, время тут на самом деле не движется? Что, если вот они тут будут сидеть до бесконечности, ждать помощи, а помощи не будет, потому что пока они здесь умрут от голода, там, на Земле, и минуты не пройдёт? И никто их отсутствия не заметит.
Крист всё ещё мечтал-таки выжить, отработать пять лет и наконец пойти учиться на художника.
Меж тем Стафен ловко развел огонь, соорудил мелкий, но вполне настоящий костерок. Цвет у огня, правда, был неживой. Вроде и оранжевый, но какой-то иззелена. Но грел, и то спасибо. И напарник вроде сделался чуточку спокойней.
— У нас три стандартных пайка, можно попробовать растянуть. Голоден? — спросил Стафен.
Крист прислушался к себе и с удивлением обнаружил, что нет. Не голоден и не хочет пить. И не устал. И вообще не слишком хорошо чувствует собственное тело. Будто бы тут всё не очень настоящее. Он на пробу сорвал и попробовал пожевать какую-то травинку. Травинка была как травинка, только безвкусная. Жесткая, сочная, но — как вода.
Стафен нахмурился и тоже сорвал травинку. Поразглядывал в свете костра, потом тоже осторожно попробовал на вкус. Покопался в рюкзаке, достал термос, в котором обычно носил свой утренний кофе. Понюхал, попробовал.
— А знаешь, ничего толком не чувствую. Вкус есть. Какой-то. Будто тень вкуса, а?
Крист сплюнул.
— Мне здесь ещё больше не нравится.
Лес шумел, от травинки во рту расплывалось легкое безвкусное онемение. Какая-то птица, привлеченная огнём, тяжело приземлилась на ветку соседнего дерева.
— Помогите!
Стафен подскочил.
— Слышишь?
Снова закричали:
— Помогите! Кто-нибудь! Прошу! А-ах! Помогите!
Кричали из самой проклятой лесной глуби. В которую Крист вовсе не стремился лезть.
— Слышу.
Переглянулись. По Стафену было понятно, что и тот не горит желанием соваться в чащу.
— Может, сверху глянем?..
— Пожалуйста! Помогите же! Кто-нибудь!
Кричала женщина. Кричала громко и пронзительно, и от крика шло рокочущее эхо.
И было страшно. Кристу, по крайней мере. Он смотрел на Стафена и не понимал, страшно тому или нет, и если страшно, то настолько же, насколько и самому Кристу.
Стафен поджал губы.
— Давай. Летим!
И Крист подчинился. Послушно подставил спину, подождал, пока напарник устроится понадежней, и поднялся в воздух. Человек почти ничего обычно не весил, но тут, в этом спёртом воздухе иномирья, казался свинцовым, неподъемным грузом. Почти как потолок неба.
— Ну! Летим же!
Сверху лес казался совсем одинаковым. Деревья будто бы вообще были сделаны в компьютерной программе, в которой надо только нажимать кнопки "копировать" и "вставить".
А женщина всё кричала. Крист сделал круг, вглядываясь в деревья и то, что между ними.
— Да вот же! Смотри!
Белое пятно внизу, наверно, обозначало кричащую женщину.
— Давай осторожно, ага? Потихонечку…
Женщина
