Леон - Марина и Сергей Дяченко
– Откуда ты знаешь? Что-то, может быть, и куплю. – Он шел вдоль полок, безошибочно узнавая измененные мною предметы. – Это что такое?
– Зеркало, приводящее в доброе расположение духа, – нехотя ответил я. – Оно просто льстит, на самом деле.
– А это? – незнакомец указал на шелковый шнурок с тремя узелками.
– Это оживляет память. У всех есть забытые воспоминания. Когда человек развязывает узелок – его память оживляется, он вспоминает какую-нибудь давнюю мелочь, приятную или забавную.
– Трижды?
– Да. По счету узлов.
– Изобретательно. – Он протянул руку к шнурку, но в последний момент передумал его брать. – Но очень мелко, парень.
– Людям нравится, – я говорил вежливо, но всем своим видом давал понять, что не огорчился бы его уходу.
Он склонил голову к плечу. Длинный, черный от загара, с большими ладонями и огромными ступнями, он похож был на оживший древесный корень. Голова его сидела на узких плечах, будто птица на ветке.
– У тебя не найдется выпить чего-нибудь? – спросил он доверительно.
– Я не пью.
– Тогда просто присядем. Я хочу с тобой поговорить.
Как назло, в дверях не показывалось ни одного нового покупателя.
– Я хочу предложить тебе нечто интересное, – сказал незнакомец. – Возможность посмотреть другие страны и кое-чему научиться. Тебе, наверное, до смерти надоело сидеть в этой дыре, надрываться в магазине, ходить в дурацкую школу?
Он смотрел мне прямо в левый глаз. Я растерялся опять: он не то чтобы читал мои мысли. Он вслух проговаривал то, что становилось моими мыслями через долю секунды: я и сам уже знал, что устал без меры, школа раздражает, ответственность угнетает, огорчает холодность отца, и еще эти призраки, что не дают спать по ночам…
– Нет, – сказал я, отделываясь от наваждения. – Эта дыра называется мой родной город, и я неплохо в нем устроился, если вы заметили.
Он снова оглядел полки:
– Неплохо… За прилавком среди платочков и благовоний.
– Меня устраивает. – Я уже еле сдерживался.
– Предки твоего отца прокляли бы внука-галантерейщика.
– Убирайтесь, пока я не начистил вам рыло.
Он прищурился:
– Ага, все-таки темперамент у тебя есть, и ты бываешь похож на мужчину… Ухожу, ухожу. Счастливо оставаться.
И за ним закрылась дверь.
Катастрофа
День был испорчен окончательно. Я улыбался, как посмертная маска, покупатели опасливо косились. Торговля шла вяло. Наконец я закрыл магазин, зажег лампу в мастерской и попытался закончить вчерашнюю работу – перстень, заставляющий смеяться. Ничего не получалось: веки саднило, руки тряслись, заклинание не ложилось в форму перстня. Человек, решивший воспользоваться моим изобретением, получил бы икоту и судорожный припадок вместо смеха. В конце концов я плюнул, спрятал перстень в ящик стола и стал закрывать магазин: опустил жалюзи, насыпал в кормушки для мышей кукурузных зерен, погасил все лампы и проверил ставни. Накинул школьную куртку и вышел; на улице было еще светло. Обычно я уходил с работы позже, иногда под утро.
Стражники, проходившие по улице, поздоровались со мной приятельски. Наш торговый район славится безопасностью, стоит только крикнуть: «Караул!» – и моментально оказываешься в кольце вооруженных людей со значками. Но магазин я всегда закрываю на четыре поворота ключа.
Школьный саквояж оттягивал руку. Я вспомнил, что неделя только начинается, а я уже получил «дыру» за порталы, на завтра задана большая работа с чертежами и формулами, и Эд может не успеть сделать ее за двоих. Я ускорил шаг.
Вечерняя свежесть разогнала дрему, и сделалось немного веселее. Прохожие спешили по своим делам, многие со мной здоровались. Тесными группками бродили моряки с разных судов. Раньше я любил заходить в порт, сидеть на пустом причале, смотреть вдаль, слушать, как прибой пощелкивает камушками, будто четками. Раньше, когда у меня еще было свободное время.
Смеркалось. Я остановился на самой верхушке горбатого мостика, чтобы посмотреть на город – он вырисовывался башенками на фоне вечернего неба – и на речку под ногами. На выложенном камнем дне видны были монетки из дальних стран, на которые ничего нельзя купить. В чистой воде резвилась крыса, никого не боясь, ничего не стесняясь; я плюнул в нее сверху, но промахнулся.
Жаль. Говорят, если плевком попадешь в крысу – можно загадать желание.
Пешком от моего магазина до порога дома идти чуть больше часа. Обычно всю дорогу я обдумываю новые идеи, но на этот раз ничего не лезло в голову. Незнакомец в пыльных сапогах прилепил ко мне слово «галантерейщик», как лепешку дерьма; он давно ушел, а я все спорил с ним, придумывал все новые и новые аргументы: мой магазин занесен в «Книгу достопримечательностей», которая хранится в ратуше! Люди меня уважают! Мои предки довольны!
Галантерейщик. Слово-то какое тухлое.
Позади загрохотала дорога. Я посторонился. Мимо в сумерках проскакал отряд стражников – не городских, в чьи обязанности входит отлов воришек, а гвардейских, тех, что имеют дело с разбойниками, убийцами и прочими серьезными правонарушениями. Они пронеслись, обдав меня порывом ветра и пыли. Я невольно призадумался: куда они спешат? Что случилось?
Я продолжал дорогу торопливо, со все нарастающим дурным предчувствием. А когда вышел на пригорок и увидел издали наш дом – сразу понял, что пришла беда.
* * *
– Несовершеннолетний Леон Надир. Вы обвиняетесь в том, что сегодня, примерно в два часа десять минут после полудня, нанесли тяжелое проклятие несовершеннолетнему Ойге Топотуну, в результате которого он скончался сегодня около пяти часов вечера.
Наш дом был полон стражи. Отец стоял, привалившись спиной к стене рядом с портретом Лейлы, Мертвой Ведьмы. Мать, разъяренная, с раздувающимися ноздрями, восседала во главе пустого стола. Руки ее были скрещены на груди, и пальцы левой вцепились в плечо правой.
Здесь же стояли братья. У Рамона дрожали губы. Эд вертел в руках костяную линейку – наверное, когда стража прибыла, он готовил домашнее задание для себя и для меня.
– Нет, – сказал я. – Я этого не делал. Множество свидетелей может подтвердить.
– Множество свидетелей подтвердит, что вы не били двенадцатилетнего мальчика кулаком в лицо?
Эд крепче сжал линейку. Я испугался, что он порежется.
– Я его бил, – сказал я, прокашлявшись. – Но я его не проклинал.
Офицер кивнул, будто ожидал именно такого ответа, и вытащил свиток:
– «Проклятие, вербально формулируемое как «чтобы ты сдох», приобретает двойную силу, если сочетать его с прямым ударом кулаком. Когда шок от удара проходит, жертва чувствует себя хорошо три или
