Потусторонним вход воспрещён - Екатерина Ландер
— Все в порядке? — в первый, но не единственный раз за вечер спросил Арчи, шестым или каким-то другим неведомым никому чувством угадав обман.
Медина кивнула. Беспокойство брата было самым чистым и искренним из всех, что она когда-либо слышала, но тянуло за собой слишком много разъяснений, поэтому она смолчала. Вместо ответа ласково взлохматила пальцами невесомые кудряшки Арчи.
Медь подошла к парапету, цепко обхватила металлическое ограждение обеими руками, втянула носом воздух и запрокинула голову. Ветер полоскал распущенные волосы: медные пружинки, рыжий пух, как называл их Великорецкий. Витольд Петрович. Витольд. Витя…
Сигарета дотлела и обожгла пальцы. Медина дернулась, выронила фильтр с нависшим столбиком пепла, затоптала каблуком. Тотчас вернулись промозглость и холод, простор и соль большой воды. Впереди кружевным узором проступал из тумана вантовый мост западной скоростной дороги.
А еще…
Издалека легким дыханием донеслось ощущение неправильности. Как одна фальшивая нота нарушает стройное плетение музыки, как тонкий комариный зуд разбивает вечернюю тишину, так и эта мелкая червоточина рвала ткань безбрежного предрассветного покоя.
Медина прислушалась.
Большинство лозоходов Института чувствовали магию на расстоянии метров трех, максимум — пяти. Но только не Медина. Тонкая незримая нить протянулась поперек набережной, колкой резью коснулась ее волос, скребком провезла по щеке.
Медина резко обернулась.
Из-под фундамента здания, где размещался злополучный клуб, бежала по асфальту длинная, ломаная трещина. За несколько часов, которые оперативная «тройка» проторчала возле клуба, мысль о ней напрочь вылетела у Медины из головы.
Полосатая оградительная лента трепетала на ветру, обмотанная вокруг торчащих из земли шестов арматуры. Пара опрокинутых дорожных конусов валялась тут же.
— Фонит, — вспомнила Медина совсем свежий разговор с Василием и сама не заметила, как произнесла это вслух. Шагнула навстречу. Под ложечкой заскребло, заурчало. Так урчит в чайнике закипающая вода.
А вместе с едва различимым из-за давности отголоском потусторонней магии подкрался к сердцу липкий черный страх. Последний раз Медь чувствовала такое несколько дней назад. А до этого — когда пропал Арчи…
Мальчика из детдома искали недолго, но громко. Медина плохо запомнила его лицо. Он был младше брата на год, и значит, с ней его разделяли целые пять лет, а старшие редко пересекались с мелюзгой. Зато она отлично запомнила поднявшийся в детском доме переполох.
Словно в оправдание тогдашней неумелости и нещадно скупому числу людей, силы на поиск кинули отчаянно и зло. Группы волонтеров собирались у опушки леса, к которому примыкал детдом. Сбившись кучками, какое-то время дышали над картой, точно в акте совместного колдовства, и уходили, не оборачиваясь… Чтобы несколько часов спустя возвратиться ни с чем — разве что с призраком вины и неудачи на дне глаз.
Десять лет назад профессиональные поисковые отряды казались славной сказкой о слишком благоустроенной реальности. Не такой, как эта. Не нашей.
Спустя два дня после начала поисковой операции пропал Арчи. Медина сбилась с ног и чуть не потеряла рассудок…
Он возвратился сам. Через сутки, под вечер. Молчаливый пуще прежнего, дрожащий, мокрый от росы и застывших мутными разводами слез. Но удивительно спокойный. Точнее, опустошенный. Сам отыскал старшего из волонтеров, прошептал несколько фраз. Потом они вдвоем отошли в сторону. Координатор достал карту. Махнул кому-то.
Поднялась деятельная суета. Только ничего хорошего она не предвещала.
Первого пропавшего мальчика обнаружили через два часа. Медина стояла в толпе среди учителей и старших воспитанников, сжимая плечи Арчи, но тот не двигался и не уходил, как она ни упрашивала. Хотел убедиться.
Ноябрьская дымка висела над деревьями.
Различив издалека мелькнувшую белым флагом простыню, в которую обернули тело, Медина не выдержала и кинулась прочь. Она долго и старательно умывалась ледяной водой в туалете на первом этаже жилой части, пока голоса снаружи не утихли.
В самых бестактных областных газетах еще долго мусолили новость о появившемся в лесах маньяке. По телевизору сообщали о халатности, допущенной работниками детдома в адрес воспитанника. Ровесники мальчишки шептались о странной игре: пропасть на сутки и спрятаться так, чтобы никто тебя не нашел. Старшие, не скрываясь, обсуждали влияние различных веществ на организм.
Что случилось на самом деле, Медина так и не узнала. Арчи затаскали по допросам, но добились от него немногого: брат уверял, что пропавший мальчик явился к нему во сне и позвал за собой. А после привел на поляну, к яме, засыпанной кучей лапника. Привел к себе.
Спустя месяц пришли кошмары. Медина подскакивала посреди ночи от криков и, спотыкаясь, бежала в другой конец коридора. Брат кричал и метался во сне по кровати, не в силах проснуться. Воспитатели били его по щекам, брызгали в лицо водой, светили фонариком — без толку.
Арчи превратился в бледную тень. Боялся спать. Рассказывал Медине о душах, которые приходят к нему по ночам. О голосах, которые он слышит. Они звали его на Изнанку. Лишь много позже Медина узнала: так впервые дали знать о себе способности сенсора…
«Только не оставляй меня. Хорошо?» — попросил он, серьезно глядя ей в глаза.
«Конечно. Никогда».
Кошмары и бессонные ночи повторялись раз за разом, пока дирекция детского дома не посчитала лучшим решением направить Артура Решетникова, ученика шестого класса, на лечение в психиатрическую клинику.
Позаботиться об одном воспитаннике и обезопасить других.
Говорят, благими намерениями вымощена дорога в Ад…
Когда Арчи забирали, она билась в чьих-то крепких руках и орала, чтобы забрали ее, а брата оставили в покое.
Если безумие — вирус, то оно должно быть заразно.
Потом, уже в НИИ ГИИС, Медине объяснили: когда очень просишь Город что-то тебе дать, он не отказывает…
…Черная вода приходила по ночам. Медленно подбиралась к подоконнику и заползала в комнату. С пугающей бесшумностью заглатывала предметы, подбираясь все выше и выше.
Медина лежала в темноте, не в силах пошевелиться, и ощущала, как тихо колышется рядом с ней вязкая ледяная бездна. И представляла: вот она обволакивает кожу склизким коконом, пробирается внутрь, затекает в глаза, растворяет волосы и ногти, наполняет органы густой болотной жижей. Стирает память и имя, мысли и суть.
С наступлением бледного ноябрьского утра вода нехотя отступала. Но лишь на время. До следующей темноты. Так отступает зверь, заранее зная, что его добыче некуда деться.
Избавления не наступило и позже: ни в наглухо запертой палате клиники, ни в лекарственном полусне, лишающем воли.
Она хорошо помнила — декабрь выдался отвратительный: сырой, сыплющий то мокрым снегом, то колким подмороженным дождем. Медина лежала на кровати, подтянув колени под полупрозрачным подолом ночнушки к груди. И ждала, слушая щедрую россыпь дождя, барабанившего о карниз снаружи зарешеченного окна. Ждала неизвестно чего.
И неизвестность откликнулась.
В дверь постучали, чего здесь сроду не случалось, и, не дожидаясь ответа, тут же вошли. Волна стылого воздуха от распахнутой двери всколыхнула полумертвую тишину палаты. Медина обернулась. Затравленно, нервно.
…Ему было под сорок, может меньше, — Медина плохо умела определять возраст на глаз. Особенно людей гораздо старше ее.
В джинсах и однотонном свитере той самой вязки, которая любого визуально увеличит в обхвате. Невысокий, широкоплечий, но легкий, подвижный, с танцующей походкой. Не было в нем той кряжистой основательности, которая всем прочим нагоняла лет и внешне, и даже в повадках. А еще был он тоже рыжий — такой, что стены палаты, казалось, зажглись при одном появлении незнакомца, и по блеклому потолку побежали крупные солнечные зайчики.
Медина затаила дыхание. Невольно коснулась волос, от долгого отсутствия воды засалившихся до соломенной твердости. И вмиг почувствовала себя уродкой.
— Привет, — сказал мужчина, подцепил мыском стоявший у двери стул, подтащил к себе и сел, поправляя небрежно накинутый на плечи больничный халат. Обратил к Медине внимательное, но лишенное пристальной изучающей требовательности лицо с тонкими, рыжими же усиками. — Великорецкий Витольд Петрович. Рад познакомиться.
На шее его висели провода наушников. Из ракушек-динамиков звучала неопознаваемая бодрая музыка. Великорецкий слегка притоптывал ей в такт.
— Вы пришли меня лечить? — спросила Медина, уже заранее зная, что ошибается. Мужчина не походил на врача — скорее на увлеченного экскурсовода.
«Здесь у нас замечательный представитель современной абстрактной живописи! Полюбуйтесь! А тут…»
Живая энергия пульсировала в нем. Ей было тесно, и та прорывалась наружу мимолетными жестами: случайно взлохмаченными волосами, ерзаньем на стуле, звонким щелканьем пальцев.
От Витольда Петровича не веяло опасностью: даже свежие
