Цирк - Анастасия Антоновна Носова
Оля репетировала до ночи и уезжала в город на последнем поезде. Она все равно роняла кольцо или булаву на шоу. Предметы валились из рук, мышцы горели, шея и затылок ныли – давала о себе знать старая травма. В Саратове они работали только по выходным, на представления в будние дни давно никто не ходил: цирк терпел убытки и не мог себе позволить работать на полупустой зал. Все остальное время шли репетиции. У братьев Хавьер Оля впервые ощутила, что значит работать по три шоу в день: они начинали в десять утра, потом был перерыв и шоу в два, затем – в семь. На репетиции оставалось всего два часа. Оля переодевалась из костюма в старые растянутые треники и шла в манеж. Нужно было поймать это кольцо во что бы то ни стало. Поймать и не ронять больше. Оля не раз вспоминала про темноту. Она боялась себе признаться, что перед каждым выходом ждала: появится или нет. После того как не стало дяди Паши, темнота окончательно обрела свободу и не принадлежала никому. Дядя Паша просил быть осторожной, если вдруг темнота выберет ее… Значит, он не считал ее совсем безнадежной?
Оля подбросила семь колец и поймала только пять. Одно откатилось к форгангу, а второе чуть не ускакало в первый ряд зрительного зала. В шапитоне барьер был не таким высоким, как в саратовском цирке, и Оля уже не в первый раз упускала предмет в зал. Она цыкнула и перелезла через барьер за кольцом. Под креслом кольца не оказалось. «Нашла бы я кольцо с помощью темноты в два счета, если бы дядя Паша научил как…» – зло подумала она и тут же себя одернула. «О мертвых либо хорошо, либо…» – вспомнилась одна из присказок Сан Саныча. Оля перелезла через первый ряд и заглянула под кресло второго. Дальнейшие поиски тоже ничего не дали. Она смирилась с пропажей, заказала местному мастеру новое и больше о кольце не вспоминала.
Глава 13
Трудности перевода
Декабрь 1999 года
Барселона, Барселонета – Аренис-де-Мар, Цирк братьев Хавьер
В Цирке братьев Хавьер почти всем заправлял Седой. Оля поняла это, когда на первой репетиции им объявили, что программу сначала утверждает он и только потом ее смотрят братья Хавьер. Братья заезжали в шапитон нечасто. Будучи владельцами нескольких передвижных цирков в Европе, они разъезжали по Испании, Франции и Португалии первым классом и редко когда могли посмотреть программу полностью. Снисходили они только до премьер в больших городах. Аренис-де-Мар не был большим городом, и труппа всерьез считала, что братья приедут только на последнее шоу, чтобы увидеть его перед переездом цирка в саму Барселону.
Диких зверей в цирке братьев Хавьер не оказалось. Оля частенько ходила кормить немногочисленных животных: два пуделя свободно бегали по территории шапитона, и Оля находила их то у шатра, то у вагончиков. Пудели вставали на задние лапы, тявкали и просили добавки. В конюшне у шапитона обитала единственная лошадь, Джен. Оля носила ей морковки и яблоки, и Джен благодарно била копытом, причмокивая и фыркая. Джен давно выслужила свой цирковой срок, но замены ей все никак не находилось, и с каждым выходом от Джен требовали все меньше: закончилось тем, что лошадь просто пробегала несколько кругов рысью с наездницей на спине, делала поклоны на забаву зрителям и удалялась за кулису. Ни о какой джигитовке не шло и речи. Оля скучала по тиграм, попугаям и даже по маленькой обезьянке, которая вечно норовила утащить ее мячи; саратовский цирк, обедневший за последние несколько лет, сокращал зарплату артистам, но все-таки пытался прокормить тигров, льва, слона, обезьян и птиц. В Саратове люди шли смотреть на дрессуру: цирк кормил животных, а они, в свою очередь, кормили цирк. Без животных кассу было бы не собрать. Передвижные цирки в Испании процветали и без хищников. За Джен Седому однажды здорово влетело: один зритель, молодой парень, пришел на шоу с плакатом «Свободу Джен!». В шапитон нагрянула проверка. Поговаривали, что проверяющих не интересовало, сколько шоу в день работают артисты, чтобы отбить кассу. Зато интересовало, что ест и где спит Джен. И, разумеется, в каком состоянии ее копыта и суставы.
Седой после подписания всех бумаг стал вести себя с Олей не так приветливо: еще при первой встрече в Барселоне заметил, что ни один Олин номер для рождественской программы не подходит.
– Зритель тут придирчив, любят чистес и не терпят корриду, – говорил Седой, жуя оливку и одновременно протягивая свою длинную руку через стол за очередным тапас. – Но праздники тоже любят. Как и всякие люди. Нужно что-то праздничное, Олья, вы меня понимаете?
Акцент из речи Седого то исчезал, то появлялся снова. Оля не стала спрашивать, где он так хорошо научился говорить по-русски и так неплохо пародировать акцент.
Оля наблюдала за жестикуляцией Седого, слушала его и чувствовала, как сжимаются и разжимаются ее пальцы, оставляя на ладони вмятины от ногтей, как дрожат колени, а внизу живота трепещет какая-то жилка, и ее уж Оля точно не могла унять. Номера для Оли всегда придумывал Огарев, а после его отъезда с постановками помогал Сан Саныч. Паника не просто подкатывала, она атаковала Олю. Оля боялась, что Седой ее просто выгонит, не заплатив ни песо.
– В договоре этого не было, – буркнула Оля и отодвинула от себя тарелку с тапас поближе к Седому. – В России вы ничего мне не сказали. Мы так не договаривались.
– Каждой программе – свой номер, – пожал плечами Седой. – Профессионал может все. Ты же профессионал. – Седой предоставил оплачивать счет Оле и вышел из бара.
Оля расплатилась по счету и тоже покинула заведение: прогулялась по набережной и долго стояла у края пляжа, не смея ступить на песок. До сегодняшнего дня она не приезжала на море. Видеть волны, камни и песок из окон поезда было одно. Идти морю навстречу – совсем другое. «Ты просто не помнишь, мы были в Сухуми», – упрекнула ее мама в ответном письме, когда Оля написала ей, что не может привыкнуть к морю. Оле было тогда два года. «Ты подбрасывала мне в сумку красивые камешки и ракушки, и в первый день я не сразу поняла, почему сумка на обратном пути стала такой тяжелой», – писала мама, а Оля читала и все равно не
