Апокалипсис 1920 - Артем Рудик
– А я не справлюсь тут, без тебя. И поэтому я за тобой пойду. Пусть даже к фантастическому краю равенства.
– Ты не веришь, что мы его сможем достичь?
– Я верю. Просто... Это будет сложно. Может быть практически невозможно. И ты сам это прекрасно понимаешь. Если уж даже у наших отцов и дедов не получилось достичь их небольшой мечты...
– У нас всё же, получится. Я это просто чувствую. Как чувствую и то, что для этого надо будет пролить много крови. Без всякого сомнения. И я могу тебе это обещать.
– Обещать. Как?
Я встал во весь рост.
– Мы с тобой обвенчаемся. Хочешь, по-старообрядчески, хочешь по-католически, а хочешь и просто так. Этим я дам своё обещание, перед всем несправедливым миром, и даже перед самим несправедливым господом, что мы однажды достигнем этой мечты. Мечты о свободе, равенстве и справедливости.
Я с размаху выкинул язык в тихие воды реки. А затем добавил:
– И даже если нас разлучит жестокая судьба, то знай: мы встретимся у Беловодья.
---
Он умер, да! Но он не мог упасть,
Войдя в круги планетного движенья.
Бездонная внизу зияла пасть,
Но были слабы силы притяженья.
---
В блиндаж зашёл неожиданный посетитель: командир кавалергардов Морозов. Он сел рядом со мной, на соломенную подстилку и сказал, будто бы пытаясь отнестись ко мне по-отечески, хотя был лишь слегка старше меня самого:
– Слушай, Могильщик, ты что-то сам не свой нынче. Что случилось?
– Какое тебе то дело, командир? – сказал я, поднявшись на ноги и нарочно отошедши подальше от своей убогой кровати.
– Самое прямое. Нам с тобой в атаку скоро идти. Прямо на немецкие пушки. Я хочу знать, что с тобой не так, прежде чем доверить тебе свою жизнь!
– Уж за свою то жизнь тебе, конечно, и беспокоиться, офицер! – сказал я, снимая со стены свой винчестер девяносто пятого, в мыслях о том, пристрелить ли мне этого гада прямо сейчас, несмотря на возможные риски для своей шкуры.
– Что это за коммунистический вздор, Йозеф?! Или ты считаешь меня плохим командиром, который не заботится о своих солдатах? В конце концов, я императорский офицер! – он тоже вскочил, с некоторым гневом в голосе, – Я клятву давал беречь бойцов!
– А я обычный русский солдат. Я дело своё делаю вне зависимости от командования и своего эмоционального состояния. Просто потому, что иначе никак. Ведь все императорские офицеры бездарные сволочи, неспособные командовать в силу серебряной ложки, из-за которой у них теперь зудит в заду. – я сжал покрепче приклад и всё больше склонялся к тому, чтобы наплевать на скопление сослуживцев снаружи блиндажа, и наконец сделать дело, ради которого я и пришёл на эту чёртову войну.
– Почему ты всё ещё считаешь меня отвратительным командующим? Да, я ошибался и последний раз в той атаке...
– Куча наших сослуживцев погибло, пока ты пил чай в штабе. Заботливый ты наш!
– Я не контролировал немецкую газовую атаку! Откуда мне было знать, что разведка закончится именно так?
– А знаешь, что я там видел? Живых мертвецов, которые поднимались из-под павших лошадей и с криком "Ура" бросились на бошей. В самоубийственной атаке. И мы ведь взяли тот чёртов опорный пункт! Но никто из тех, кто не успел надеть противогаз уже не увидели нашего флага над позицией. А половина из тех, кто успел, уехали в госпиталь. Этот прорыв не стоил их страданий.
.– Слушай... – Волк подошёл ко мне и положил руку на плечо, – Я чувствую от этого себя не лучше, чем ты. Но это война, чёрт возьми! Мы здесь все в одной лодке.
– С каких это пор, такие как ты, с нами в одной лодке?
– Ты думаешь, что раз я наследовал отцовские богатства, то я не страдал в жизни? Моего отца убили, какие-то ублюдки, на моих глазах, когда я был совсем юным! Убили они и мать с сестрой. Думаешь, легко такое перенести? Особенно, когда в итоге тебя и искалечили, лишив языка и зубов!
Я внезапно обернулся, чтобы заглянуть командиру в глаза. В них читалась какая-то глубокая обида на несправедливость мира. Такая же обида, которая всю жизнь теплилась и во мне. Я вдруг вспомнил про тот эпизод самосуда. Вспомнил про купца и про то, как размозжил ему голову. Про парнишку, которого я чуть не оставил захлёбываться кровью. И моя хватка на цевье ослабла. Морозов продолжил:
– Знаешь, я, конечно, не должен о таком говорить. – он перешёл на шёпот, – Но раз уж ты тоже проклятый, то я скажу, что не остался инвалидом только потому, что через какое-то время от гнева и ярости, во мне проснулось проклятие. Не самое чудесное на свете, но оно меня спасло. И я смог рано уйти в Охранку, на отцовские деньги, чтобы ловить ублюдков, подобные которым убили мою семью. Но знаешь, что я думаю теперь? Здесь, на фронте, когда я ушёл из тайной полиции в кавалергарды?
– Что?
– Не ярость мной двигала и даже не обида. Они вообще никогда никого ни к чему не приведут. Я пошёл в Охранку, а потом и в армию, чтобы защитить других от несправедливости, с которой сам столкнулся в детстве. Защитить естественный порядок вещей.
– Что общего у справедливости богатых и нашей справедливости? – я повернулся к нему, поставив винтовку на место.
