Апокалипсис 1920 - Артем Рудик
Поэтому, с небольшой заминкой, я уверенно поднимаю ствол и совершаю выстрел прямо в маску фантома моего лучшего друга. Та раскалывается, обнажая лицо вовсе не обычного субтильного опоссума. Нет, под маской скрывается мерзкое чудовище, похожее на Кини Гера, легендарного уродливого и кровожадного человекоподобного кволла, на которого я когда-то охотился.
Он как-то истреблял колонистов в Квинсленде, нарушая определённую нормальность нашего мира. И был как раз агрессивным фантомом, чудом выбравшемся из-за Заслона Смерти из чьих-то личных кошмаров. Впрочем, как и всегда, ни длинная уродливая морда, ни неестественно изогнутое тело, ни длинные руки с одним единственным когтем-лезвием, меня не сильно пугали. Скорее было просто мерзко, что в этом чудовище угадывались знакомые мне черты.
Всё сложилось по стандартной схеме: уклонение от удара трёхметровой рукой-цепой, второй выстрел в сердце, взбухавшее снаружи рёберной клетки. Зверь упал на спину. Из его груди бил яркий белый свет, точно из отверстия. Я нагнулся и обеими лапами схватился за края раны с большим усилием открывая её всё больше. Когда места стало достаточно, чтобы я мог проникнуть внутрь, я остановился, перезарядил пистолет и прыгнул в дыру "солдатиком". Следующей остановкой были воспоминания Йозефа.
Печать четвёртая – Йозеф – Мы встретимся у Беловодья
Мрачный деревянный храм освещался еле горевшими свечами. На улице стучал лёгкий, недобрый дождь. Внутри звучало монотонное, мертвенное пение, что в один голос издавали все присутствующие, кроме меня:
– Раба Божия Анка, прости мя Христа ради, и тебя Господь простит. – все поклонились гробу, стоящему в центре залы, – Раба Божия Анка, егда приидеши к Престолу Божию помолись о мне грешнем, и о тебе помолится Пресвятая Госпожа Богородица. – все снова поклонились, – Раба Божия Анка, благослови мы Христа ради, и тебя Господь благословит. – и отвесили последний поклон.
Поп подзывает меня к себе первым. Я, крестясь двумя пальцами, произношу сквозь зубы заученное:
– Отче, богослови, Христа ради.
Священник кивает и мягко, держа меня за плечо, подводит к гробу. Я смотрю на укутанное в саван и лежащее на еловых иголках, тело собственной матери. Её руки сложены на груди. Там же лежит икона. Я должен был поцеловать её в самый угол. Должен был. Обязан. Так велит старообрядческая традиция. Так я могу помочь упокоиться душе матери. По крайней мере, так считали в общине.
Но видя её спокойное, бледное лицо, ещё три дня назад бывшее светлым и ярким. Видя то, что все вокруг не в трауре, но в страхе. Зная, что всего этого можно было бы избежать. Или по крайней мере, действительно упокоить её душу, имейся в общине хоть кто-то, кроме жалких трусов, способных только просить бога о помиловании.
Они все видели, что с ней сталось. И никто не решился этому помешать. Они все знали виновного. И никто не решился свершить над ним суд. И я сам тоже должен буду это проглотить? Тоже должен буду просто сдаться и читать стихи за упокой? Это всё, чего она достойна?
Я не мог оставить этого просто так. Я не мог принять несправедливость. Отстранившись от гроба, я рванул прочь из здания.
---
Орёл летел все выше и вперед
К Престолу Сил сквозь звездные преддверья,
И был прекрасен царственный полет,
И лоснились коричневые перья.
---
Мария нашла меня на чердаке, когда я откапывал из-под хлама, "Винтовку Генри" моего отца, повидавшую Кругобайкальское восстание. Она бесшумно возникла позади меня, но я всё же точно почувствовал её присутствие:
– Что, пришла меня отговорить? Знаешь же, что я планирую.
– Пришла тебя поддержать. – сказала она.
Я наконец выудил ружьё, продул ствол и наконец повернулся к ней с немым вопросом. Она безошибочно поняла, что я хочу знать:
– Йозеф, ты сделаешь хорошее дело. Не только памяти матери. Но и для моей семьи тоже. Мы давно в долгах перед ним.
– Я слышал, как страшно он обращается с должниками...
– Это просто унижение. Для всей моей семьи. Мы были рождены вольными людьми. Почему же сейчас...
– Я сделаю выстрел и за тебя тоже. – сказал я, доставая припрятанную коробку патронов.
– Нет. Я помогу тебе делом. – сказала она и вытащила из-за пояса небольшой Волканик.
– Отцовский? – спросил я.
– Да. Пока отец был в "Легионе вольных", носил его с собой.
– Значит, и то, что этот гад помогал царским армиям, припомним. И, раз уж так, то вижу смысл сказать напутственное: "За нашу и вашу свободу!"
---
Где жил он прежде? Может быть в плену,
В оковах королевского зверинца,
Кричал, встречая девушку-весну,
Влюбленную в задумчивого принца.
Иль, может быть, в берлоге колдуна,
Когда глядел он в узкое оконце,
Его зачаровала вышина
И властно превратила сердце в солнце.
---
За беспечно открытыми воротами стояла богато украшенная, невпряжённая повозка. На её колёсах и корпусе всё ещё отчётливо виднелись брызги крови. Он даже не удосужился смыть следы своего преступления. А сейчас, в ночи, наверняка сладко спал в своей постели, ничуть не мучаясь совестью.
Что ж, его сон должен был быть нарушен сегодня. Мы легко вскрыли дверь большого деревянного здания, на которой висела металлическая табличка: Господский дом купца Морозова и его семьи. Внутри было тихо. Горница пустовала. Мы аккуратно прошли по скрипучему полу,
