Тайна дома № 12 на улице Флоретт - Владимир Торин
Плющ, вроде как, не подавал признаков жизни, но главу кафедры Ботаники ему провести не удалось: когда-то профессор Грант лично привез сюда первую завязь и мог многое рассказать о том, какое это хитрое и терпеливое существо, – лучше к нему не приближаться. Хотя, стоило признать, в оранжерее ГНОПМ приближаться было рискованно ко многим представителям флоры: здесь содержались самые хищные и свирепые растения из всех, какие только существуют в природе. Профессор считал (и не зря), что устроить чаепитие в львином вольере намного более безопасно, чем под этой стеклянной крышей.
И, будто в подтверждение этому, слева от него, в какой-то паре шагов, клацнули клыки.
Мухоловки Драэра, каждая из которых достигала в высоту не меньше девяти футов, выглядели разъяренными и голодными. Словно обезумев, они нападали друг на друга, душа сородичей лозами, пытаясь перегрызть стебли клыкастыми пастями. На полу у горшков валялись оторванные листья, все вокруг было забрызгано зеленым соком.
Подобное поведение этому виду было не свойственно. Профессор Грант гневно поджал губы – кто-то намеренно довел несчастные мухоловки до такого состояния, и, разумеется, глава кафедры Ботаники знал, кто. Человек, ответственный за проявившуюся ярость этих растений, был лишен всяческой жалости или даже этики, когда дело касалось его экспериментов. Хотя, чего еще ожидать от бессердечного негодяя, который и людей воспринимает не иначе, как своих подопытных мышей.
– Доктор, – негромко сказал Грант, приветствуя одну из таких «мышей» – человека, сидящего без движения на стуле в углу. Тот с головой был накрыт грязным полотнищем, чем напоминал старый манекен из заброшенной лавки мод «Трюмо Альберты».
Человек под полотнищем не ответил – даже не пошевелился, и профессор тут же забыл о его существовании.
Двинувшись по проходу между стеллажами со стеклянными футлярами, в которых корчились больные растения, глава кафедры Ботаники вошел в центральную часть оранжереи, которую человек, обустроивший здесь себе логово, называл «своей милой уютной препараторской».
Обстановка в этой препараторской больше подходила для какой-нибудь химической лаборатории: все кругом шипит и скрежещет, дрожит огонь в горелках, рокочет и трясется механическая центрифуга, повсюду реторты, перегонные кубы, трубки и шланги.
В центре лаборатории стоял стол, заставленный флорариумами, рядами пробирок, колб и банок с рассадой. За столом на трехногом табурете сидел человек в темно-зеленом клетчатом костюме, и глава кафедры Ботаники при взгляде на него поморщился от отвращения.
Как и профессор Грант, Малкольм Муниш был ботаником, но если первый являлся так называемым географом растений и его страстью было исследование и открытие новых видов, то последний считался ботаником-морфологом: его по большей части интересовали внутреннее строение растений, гибридизация и препарирование.
Профессор Грант испытывал к этому человеку наихудшие чувства из тех, какие только один человек может испытывать к другому: зависть (он завидовал бесспорной гениальности Муниша), ненависть (Муниш долгие годы использовал кафедру Ботаники в своих целях, и ее глава ничего не мог с этим поделать) и, разумеется, страх (он был искренне убежден в безумии своего, с позволения сказать, коллеги, которое тот не особо пытался скрывать). Ко всему вышеперечисленному можно добавить скрытность профессора Муниша: глава кафедры Ботаники знал его много лет, но до сих пор не представлял, кто он на самом деле.
Профессор Грант подошел ближе и увидел, что предметом изучения Малкольма Муниша является нечто такое, чего он не ожидал увидеть как на этом столе, так и в Габене в целом.
Это была Гелиамфора Пронацея, одно из редчайших и прекраснейших растений, существующих в природе. Нежно-розовые листья, собранные в кувшин, полупрозрачные стеклянные лозы и гибкие корни, покрытые золотистой вязью жилок. Подлинное чудо мира флоры. Обманчиво беззащитное и столь же обманчиво безобидное.
И сейчас – обезображенное, оскверненное, израненное…
В кувшин Гелиамфоры были вживлены трубки, соединенные с гудящим механизмом, внутри которого медленно вращались роторы и нагнетались ухающие меха. Растение пульсировало и истекало соками – даже невооруженным глазом было видно, что оно испытывает боль: могло бы оно кричать, сейчас бы вся оранжерея была заполнена криком. А между тем скальпель, ведомый твердой и безжалостной рукой, отрезал от бутона слой за слоем…
Обычно препарированные растения погибали быстро, но Муниш наловчился продлевать их мучения бесконечно долго, применяя изобретенный им же аппарат для поддержания жизни, прослеживая пульсации и эманации и не позволяя образцу завянуть. В понимании профессора Гранта, это было настоящим варварством…
Главу кафедры Ботаники охватила ярость. Он так сильно сжал единственный кулак, что заскрипела кожа перчатки.
Профессор Муниш даже не повернул головы.
– Прошу вас, принесите мне дождь из Кейкута, – сказал он, не отрываясь от микроскопа.
Какой бы странной для любого непосвященного ни показалась данная просьба, профессор Грант все понял и повернулся к небольшому столику, на котором стояли банки с этикетками: «Эйлан», «Кейкут», «Хартум», «Змеиная широта» и многими другими. В каждой банке хранились сборы дождевой воды из указанных мест.
Отыскав нужную, профессор передал ее Мунишу, и тот, открыв крышку своего аппарата и предварительно сняв с банки крышку, заменил резервуары. Переключив несколько рычажков, он добавил к дождю из Кейкута «флор-регенератор» (очередное его изобретение) и вернулся к микроскопу.
– Куда делся ваш Триберн? – спросил Грант.
– Триберн на время покинул город. Я без него… – профессор Муниш сделал еще один срез… – как без рук. – А затем сменил стеклышки на линзе микроскопа и прильнул к окулярам. – Что-то произошло?
– Произошло то, о чем вы меня предупреждали, – проворчал профессор Грант. – Что ж, признаю: вы были правы.
Муниш вдруг схватил со стола карандаш и рабочую тетрадь, в которой, как профессор Грант знал, он вел подробное описание всех своих экспериментов. Резко развернувшись на табурете, этот отвратительный человек пронзил главу кафедры Ботаники немигающим взглядом и застыл в ожидании. Из-за очков с зелеными стеклами его глаза напоминали два оплавляющихся изумруда.
– Вы говорили, что оставаться в лавке мистера Финикуса после появления… гм… старого друга опасно. А я вас не послушал.
Профессор Муниш разочарованно пожевал губами и положил карандаш с тетрадью обратно на стол: он-то полагал, что Грант подтвердит какую-нибудь из его научных теорий, ну а до собственной правоты в том, что не касалось растений, ему не было никакого дела.
Грант продолжал:
– Мне пришлось спешно покинуть лавку. Туда заявился… кто бы вы думали?
Обладатель зеленых очков отвернулся и снова уставился в микроскоп.
– Уж навряд ли мистер Совински из детской
