Ловушка Пандоры (СИ) - Стас Кузнецов
Таких глаз он не видел никогда, и вместе с тем видел постоянно: во снах, в своих рисунках. Он узнал ее. Девочка из снов. Девушка, из подсознания, его вдохновение, воплощение его идеалов, его грез о совершенстве.
Разве может она существовать наяву? Бред какой-то, игра разума, обман грязной старухи, чтобы он ее пощадил. Но какой красивый обман…
— Добей, — охрипшим от визга голосом просит она.
— Что ты, на хрен, такое?!
[1] Официальный источник новостей
Глава 9. По ту сторону безразличия (часть 1)
Мысли путались, набегая одна на другую, как волны во время бури. Мысли разбивались о скалы событий и сыпали мелкими, колючими брызгами. На теле не осталось живого места, и оно саднило, будто его завернули в стекловату.
Крик звенел в ушах. Огонь сжигал изнутри. Она горела. Падала. Кричала. Холодные касания. Ледяные руки хватали и утаскивали её во тьму.
Темнота пахла плесенью и сырой картошкой из погреба, в котором Аню заперли дворовые мальчишки. Она долго сидела под землей и сочиняла в темноте светлячков.
Светлячки горели красными огоньками и рассказывали о царстве мертвых глубоко под землей. Там, глубоко, все они сливались в единое ядро, образуя коллективное сознание и синхронизируя свои чувства, такие как: обида, горечь и боль за содеянное зло — они осмысливали свои преступления. Только через раскаяние души вновь могли вернуться к жизни за вторым шансом, исторгаясь магмой на Землю.
Вытащил Аню папа. Молодой, с живыми глазами. В том самом кашемировом пальто, что теперь носила Аня в память о прошлом. Он казался несокрушимым героем из мультфильмов. Прижимал к груди, ругал мальчишек, заперших Аню, обещал навалять им при встрече. Учил, как надо бить по носам. Он вернул её домой, к маме.
— Тише-тише, Нюточка! Спи, моя кроха, усни! Мама не даст тебя в обиду. Спи.
Под боком у мамы тепло. Мама пахнет зубной пастой и кедровыми орешками. За ней так легко спрятаться от всех бед.
Сосны вонзились кронами в серое небо. Ленивый свет обнимает их стройные стволы. Земля отталкивает нависающую сталь небес, источает могильный холод.
Как она оказалась в земле?
Смерть. Аня давно должна была уйти с ней. Она с детства знала, что ее судьба умереть ребенком. Но мама не отдала ее смерти. Мама решила, что Аня должна жить. Мама тогда еще до конца не понимала, что за жизнь всегда платят смертью.
— Ты будешь жить, Нюточка. Тебе сделают операцию, и все будет хорошо. У нас с тобой идеальная совместимость. Я стану донором.
Аня не выбирала, ей было только шесть. Она не могла выбирать.
— Ты — мое солнышко. Главное — ты будешь жить!
— Она умерла из-за тебя! Дитя смерти! — бессвязно бормочет отец, когда Аня пытается затащить его в дом, чтобы он не замерз пьяный на улице.
Он просто пьян. Не слушать его. Но слова забираются в душу, ранят навсегда.
— Она бросила меня одного! — пьяно цедит отец. — Лучше бы ты умерла! От тебя одни неприятности! Ты, как Екатерина Медичи — несешь за собой смерть.
«Да, от меня одни неприятности. Я несу смерть».
Жжет. Горит голова. И больно в груди.
Старик Егорушка наползает из темноты.
— А ты, деточка — должна страдать! Судьбинушка у тебя такая!
Нет. Не хочет Аня такой судьбы.
Она пытается быть счастливой. Отталкивает от себя старика. Он навис над ней. Его губы, сухие и тонкие, проваливаются в черноту зева. И лик перед ней уже не стариковский, а тот, что древнее всякого слова, всякого имени. Она не может вынести его истинного облика.
Голову жжет. Тишину пронзают крики. Её крики.
— Губит людей не пиво, — поет старик на кухне, а отец вторит ему: — Губит людей вода.
— Твои страдания способны зажечь свет в пустоте.
Это она несет смерть. Из-за нее они все погибли. Все, кого она любила в этой жизни, их больше нет. Мама, Матфей, Вадик, отец, Аришка… Она несет за собой лихо. Она виновата.
— Солнышко моё!
— Мама, зачем ты умерла вместо меня? Ты нужна мне.
Горит в голове. Горит пламя. Пожар. Ее тело в пожаре. Крики! Крики разрывают голову.
— Ну, что ты, доча? Не убивайся так, солнышко моё.
— Мама, — шепчут пересохшие губы. — Мамочка.
— Я здесь. Я с тобой! Ты справишься и всех нас спасешь!
А на губах соль, как после купания с мамой в соленых озерах. В тех водах, где нельзя утонуть.
***
— Рили, собираешься валяться, притворяясь больной?
Аня вся мокрая лежала на больничной койке. Волосы налипли на лицо. Дышать было больно. Голова тяжелая. Она силилась осознать происходящее, но смысл ускользал от неё.
— Ты меня вообще слышишь?! Камон. Нервная горячка — это диагноз, выдуманный истероидными дамами 19 века из-за недостатка мужского внимания. От твоей банальной истерики я бы прописал пару оплеух.
Аня видела Илью через замутненное стекло искалеченного сознания, в нём мерещилась серая бездна. Он сидел на стуле, закинув длинные ноги на больничную тумбу. В руках книга. Илья читал, изредка поглядывая на Аню поверх страниц и бросаясь откровенной ерундой, вроде:
— Довольно живенько твой Федор Михайлович рассказывает о совращении девочки в главе «У Тихона». Я даже слегка возбудился. Мастер слова, что тут сказать! Хочешь, почитаю вслух?
Во рту сухо, от чего язык кажется большим, неповоротливым булыжником.
— Уходи, — получается хрипло и едва слышно.
— И как такая правильная девочка может любить такого неправильного дядю? — продолжал Илья. — Дядю, сублимирующего в романе наклонности к педофилии. Ай, как не хорошо. Неспроста современники, типа Тургенева, не любили этого хуманиста за грязные шуточки.
Тело Ани ломало. Оно ныло. Мешались раскосматившиеся влажные волосы. И очень хотелось воды.
— Уходи, — как будто ворона каркает где-то над ухом.
Хочется пить, но нет сил подняться, а Илью просить она ни за что не станет.
— Да изи. Вот только, знаешь ли… — он встал и подошел к окну, загораживая собой тусклый серый свет. — Тебе тут недолго валяться в комфорте, — он брезгливо поморщился, осмотрев палату. — Ну, ок, в относительном комфорте. В любом случае, не в общей палате с другими психами. Ведь за тебя главврача умоляла… Как ее? Старуха здесь шастает?
— Ольга Егоровна, — прошептала Аня и закашлялась.
Илья взял стакан с тумбочки и поднес его к её
