Жмурки - Татьяна Зимина
Да, точно. Сейчас он пойдёт, и разыщет ребёнка. Девчонка не могла далеко уйти, не спустилась же она вниз по плющу… Это под силу профессиональному каскадёру, или скалолазу, но никак не маленькой девочке.
Наверняка она прячется где-то в доме.
Дети всегда так делают.
Убегают, прячутся… а потом сидят где-нибудь, и тихонько посмеиваются над ним, Платоном Фёдоровичем.
Окно — это всего лишь отвлекающий манёвр.
Глупая девчонка. Заставляет меня играть в жмурки.
Не могла же она подумать, что он ВСЕРЬЁЗ поверит тому, что ребёнок может спуститься с третьего этажа по стене?..
К тому же — решетка.
Платон Фёдорович вспомнил ощущение холодной твёрдости металлических прутьев и окончательно успокоился.
Она где-то здесь.
Сидит и хихикает, в то время как он — в самом ближайшем будущем, учёный с мировым именем — должен блуждать в потёмках, как слепой.
Но он её обязательно найдёт. И может…
Может, она продержится несколько дольше, чем другие дети. У Платона Федоровича на этот счёт было хорошее предчувствие.
Глава 23
Некоторое время после того, как ушла девочка, я размышлял об иронии, с которой относится к нам судьба.
Когда я был маленьким, верил, что бывают такие обстоятельства, когда дети оказываются сильнее взрослых.
«Буратино», «Гарри Поттер» — разумеется, всё это я читал, и всё написанное казалось мне тогда разумным и правильным. Дети умные, а взрослые — нет. Дети умеют найти выход из любой ситуации, могут победить любого злодея… А взрослые — нет.
Всё дело в том, что взрослые — И ЕСТЬ те злодеи, с которыми сражаются дети. Они являются естественными антагонистами, теми, кто знает, как лучше…
Так я считал, когда был маленьким.
Но потом умерла мама, и мне пришлось повзрослеть. Никогда, НИКОГДА я не думал, что своей смертью, тем, что она ушла, мать как-то предала нас с отцом.
Просто в тот момент я понял одну простую вещь: взрослые — такие же люди. У них есть проблемы, они могут испытывать страх, и самое главное, они уязвимы.
Несовершенны.
И раз я испытываю те же чувства, значит, мы одинаковы.
Нет никаких отличий: взрослый ты, или нет. Случиться может всё, что угодно.
И вот у меня перед глазами до боли яркий пример: девочка Маша. Ради друга она ОСОЗНАННО шагнула в пасть к зверю.
И как ни крути, моя судьба, а также судьбы всех этих несчастных детей, в том числе и её друга Мишки, зависят от неё.
Главное, чтобы девочка выбралась. И смогла передать моё сообщение.
Я раскусил этого Шамана. Понял, чего он хочет. А главное: я теперь знаю, как его победить.
Вивисектор в дорогих туфлях ответил на все мои вопросы. Скорее всего, он даже не осознавал, что делится ценными сведениями.
Просто ему очень хотелось поговорить. А главное — похвастаться.
Ведь в первую очередь, он — учёный, любитель тыкать острой палочкой в больные места Вселенной…
А все учёные, окромя знаний, жаждут только одного: ПРИЗНАНИЯ.
Чтобы все заметили, какие они талантливые, изобретательные, а самое главное — УМНЫЕ.
Мне оставалось лишь подогревать его самолюбие, раздувать пламя и так уже непомерно разросшегося Эго.
Владелец дорогих туфель сдал мне Шамана, со всеми потрохами.
И если Маша доберётся до Антигоны, если та её выслушает, а потом сможет отыскать Алекса…
Слишком много «если» — впрочем, как и в любом плане.
Признаюсь честно, в везение я не верю. И твёрдо знаю одно: существует множество обстоятельств, которые складываясь тем или иным образом, преобразуют реальность.
Словом, если звёзды сойдутся, у Маши всё получится.
Будем на это надеяться, мон шер ами. Потому что молитвы нам не помогут.
Дверь беззвучно отворилась и я вновь увидел белоснежные кроссовки. Выглядели они так, словно НИКОГДА не покидали здания, а их владелец перемещался исключительно по ковровым дорожкам и натёртому до блеска паркету.
Широко расставив ноги, сунув руки в глубокие карманы штанов, он стоял надо мной, хитро усмехаясь и подёргивая плечами, словно под курткой ему что-то мешало.
— А я всё слышал, — сообщил он торжествующе.
Горло перехватило: полбеды, если он знает, о чём я говорил с вивисектором.
Гораздо хуже, если он слышал мой разговор с Машей.
В любом случае, надо тянуть время. Надо дать девочке шанс.
Несмотря на боль, я пожал плечами.
— Ты бы меня разочаровал, если б это было не так, — я заставил себя улыбнуться. И когда губа треснула, уже не стесняясь, слизнул кровь. — При твоих амбициях, не предусмотреть всего — было бы верхом беспечности.
Шаман поморщился, словно я сказал что-то неприятное.
— Не всё можно предусмотреть, — доверительно сказал он, вновь подвигая к себе табурет и устраиваясь рядом со мной.
Я чувствовал его запах: не слишком чистого тела, какой-то мази — кажется, стрептоцида, запах колы и того же пищевого концентрата, которым угощала меня Маша.
К сожалению, обезвоженного белка оказалось слишком мало для того, чтобы восстановить хотя бы толику моих сил.
— Ты читал «Майн Кампф»? — спросил я. И продолжил, не дожидаясь ответа: — Знаешь, в чём была главная ошибка людей того времени? Прочитав книгу, они решили, что её автор рассуждает умозрительно. Все эти страшные слова о низших расах, о геноциде всех, кто не отвечает высоким стандартам арийской расы, были настолько чудовищны, что их сочли… просто метафорой. В то время, как Гитлер был абсолютно конкретен. Он и вправду собирался сделать всё то, о чём писал.
— Но у него не вышло, — подросток поглядел на меня торжествующе. — Гитлер был болваном, он слишком полагался на других. И они его подвели… Лично я никому не доверяю. Люди — всего лишь винтики, но и металл испытывает усталость и ломается. Причём, в самый неподходящий момент. Как сломались твои друзья, как сломается весь мир… Как сломаешься и ты. Я смогу победить вас, потому что я один. Я ни на кого не рассчитываю, а значит я — неуязвим.
Я не стал спорить.
С фанатиками спорить бесполезно.
Спорить с подростками — бесполезно вдвойне, а то, что этот парнишка — не из долгоживущих, я убедился ещё в первый его приход.
Ему было девятнадцать, от силы — двадцать лет. А это означает возведенный в абсолют максимализм, разделение всего сущего на чёрное и белое — только чёрное, и только белое. И слепая, по-настоящему детская уверенность в своей исключительности.
— Знаешь, что мне любопытно больше всего, — я повернулся так, чтобы его лицо было напротив моего здорового глаза. — Зачем? Ну в смысле: нахрена тебе весь этот гемор? Ведь Гитлер был полным психом, со справкой и круглой печатью, но ты… Ты же абсолютно нормален.
Парнишка мудро усмехнулся. А потом наклонился ко мне, уперев руки в колени.
— А тебе не приходило в голову, что в этом-то всё и дело, — тихо и проникновенно сказал он. — Всегда, в разное время, мир пытались завоевать психи. Наполеон, Гитлер, Македонский… Последний, на мой взгляд, был совершенно КОНЧЕННЫЙ. У него была мечта: увидеть весь обитаемый мир. И чувак не придумал ничего лучше, чем собрать армию, и ломануться этот мир завоёвывать. Ему и в голову не пришло, что для исполнения ЕГО мечты достаточно стать туристом.
— Ну, ты-то совсем другое дело, — мне большого труда стоило не рассмеяться.
— Конечно! — вскочив, он пинком отправил табурет в стену и прошелся взад-вперёд по комнате. — Рад, что хоть ЭТО ты понимаешь, стригой. Я — не псих. Я — просто ДРУГОЙ. И я ВСЕМ это докажу…
Где-то в парке залаяла собака. Затем — ещё одна, и ещё.
Я уже слышал их, прошлой ночью, когда забрался сюда в первый раз.
Псины надрывались, как сумасшедшие. В их голосах чувствовалась неприкрытая ненависть, а ещё — дикий животный страх.
Поморщившись, Шаман захлопнул окно.
Лай сделался тише, но не исчез совсем.
Что-то там происходило, за высокой стеной бывшей психлечебницы…
Ещё одна щербатая улыбка судьбы, не находите? Парнишка, нормальности в котором было ещё меньше, чем в воздушном змее, обрёл пристанище в дурке.
Но что-то там всё-таки происходило.
