Андрей Прусаков - Я – утопленник
Если скажу, что я испугался, то это будет слишком слабо. Фраза «голову оторву» прозвучала настолько обыденно и равнодушно, что я ни на секунду не усомнился в реальности угрозы. Жить безголовым я не хотел, а потому, скованный ужасом, лишь слабо кивнул.
– Тебе жизнь дана. Моею волей дана. И будешь делать все, как я скажу!
Я снова кивнул.
– То-то же! – удовлетворенно произнес Слизень. – Раз любишь по суше ходить, так слушай мою волю: доставишь мне живую душу, мужчину ли, женщину ли, ребенка – все едино. Сроку тебе три дня. Справишься – награжу, не справишься – пеняй на себя!
Он отпустил меня и плюхнулся в черную воду. Я облегченно выдохнул, но голова Водяного вновь показалась на поверхности:
– А узнаю, что на Анфису заглядываешься – хрен оторву!
Он забулькал и скрылся под водой, не оставив даже кругов. Словно никого и не было.
Меня колотил озноб. Я едва не попался. Хотелось бежать, но я себя пересилил. Снаряд в одну воронку не падает, и вряд ли Водяной появится снова. И все же страшно. Мысли смешались, я забыл все словесные построения и, совершенно опустошенный, опустился на гранитные ступени, стараясь держаться подальше от воды. Задание. Слизень сказал, чтобы я доставил ему душу. То есть убил кого-то. Утопил. Иначе… Вот сволочь водоплавающая!
Прошел, наверное, час, прежде чем я собрался с силами и выбросил лишнее из головы. Ничто не должно отвлекать. Спокойно. Встань так, чтобы держать воду под контролем, скомандовал я себе. Да вряд ли Слизень пошлет кого-то следить за мной, после того как запугал лично. Ну, кажется, я готов.
Сфинксов я видел и раньше, в детстве гулял тут с родителями. Никаких эмоций каменные львы тогда не вызвали. Разве что размером. Дети любят все большое. Потом, в школе, узнав, что они привезены из Египта, из самих Фив, удовлетворенно хмыкнул: ничего себе, круто. И только. Для питерца они – привычный антураж, неотъемлемая часть города, как Адмиралтейская игла или Эрмитаж. Таких достопримечательностей – пруд пруди. Если уж на то пошло, я больше любил коней Клодта, чем далеких южных пришельцев.
Сфинксы были чужими в нашем городе и, судя по выражению их лиц, прекрасно это понимали. А что двести или сколько там лет стоят – так для них это не срок. На родине стояли много дольше… Если не изменяет память, кажется, они были охранниками у пирамид или усыпальниц. Почему же их здесь поставили? Для чего? Эх, плохо я историю знаю…
Архип сказал: в нашем мире сфинксы выглядят точно так же, как в мире живых. Я спросил: почему? Он ответил, что «навь древнеегипетская посильнее нашей будет», и потому увидеть их настоящий лик мы не можем, и это лучше для нас самих. И слава богу. Один факт, что они живые и могут говорить, вводил в священный трепет. Помню, Костик трепался, будто в глаза им долго смотреть нельзя или что-то в этом роде. Типа городские легенды. Я ведь в мистику не верил. Раньше.
Я огляделся. Ни машин, ни прохожих на застывшей в скудном электрическом свете набережной. В ста метрах, как метроном, тревожно считал секунды желтый светофор. Пора.
– Скажите, – я смотрел на каменную морду сфинкса с отколотым подбородком, не представляя, как он будет отвечать. Я кашлянул и произнес громче: – У меня есть шанс… стать живым? Пожалуйста… ответьте! Мне важно это знать, потому что…
Я заткнулся. Мне показалось, что сфинкс моргнул. Вот черт! Ладно, главное сказано. Я сосредоточился, как меня учил Архип, стараясь услышать нечто внутри себя. Не смотри на них – смотри внутрь себя, советовал утопленник. А может, он вообще пошутил? Архип может. Но не в этот раз!
– Кто спрашивает, знает ответ, – неожиданно раздалось в голове. Я вздрогнул и вскинул глаза. Каменные губы не шевелились, сфинкс сидел, неподвижно уставившись перед собой. Слова прозвучали отчетливо, а голос был удивительный, какой-то странной тональности. Не мужской и не женский. Спустя несколько секунд я осознал еще одно: сфинкс говорил по-русски. Да, если бы он говорил по-египетски, как бы я и Архип его поняли?
Чудеса… Но что значат эти слова? Ха-а, на то он и сфинкс, чтобы говорить загадками. Но мне не нужны загадки, мне нужен ответ. Бороться или… все бессмысленно?
Я ждал с минуту, но сфинкс молчал. Как, впрочем, и положено каменному зверю.
Вот дерьмо! Ведь знал же, догадывался, что так и будет! Зачем только тащился сюда? Египтяне чертовы! Львы недоделанные! Какой ответ я знаю? Какой?
Так. Надо успокоиться. Ведь Архипу-то они сказали. И он предупреждал, что ответы туманны. Тоже мне, оракулы! Нет чтобы прямо сказать и мозги не пудрить!
Ветер качнул фонарь, и на губах сфинкса появилась усмешка. И исчезла, прежде чем я успел понять, что это: игра теней или… Ладно, спрошу еще раз.
– Скажи! – я разозлился, и мой голос звучал уже без всякого почтения. К черту вежливость, ничего они мне не сделают! – Как мне стать живым?
Нева тихо плескалась у набережной. Наверное, это было единственным движением замершего в ожидании ответа городе. Я ждал. Ответа не было. Может, недостаточно сосредоточился? Ну, говорите, говорите же!
– Ты и есть живой, – прозвучало во мне. Больше я от сфинкса ничего не услышал.
…Время шло, приближая неизбежное, и миру было плевать на то, что со мной происходит. «И пусть, – думал я, в очередной раз спускаясь под воду, – пусть этот мир катится к черту, раз я ничего не могу сделать ни для него, ни для себя!»
Сегодня я не стал встречаться с Архипом, мне не хотелось видеться ни с Костей, ни с кем-либо еще. Я просто выплыл в Неву и отправился куда глаза глядят. Дно реки перестало удивлять, я привык к унылому однообразному пейзажу без ярких красок и света. Такой стала моя жизнь, и я уже не чувствовал себя здесь чужим. Даже рыбы больше не боялись меня, равнодушно проплывая мимо. Воспоминания о суше сопровождались рефлекторной дрожью: тело не желало выходить из воды, где подвергалось угрозе разрушения. Я не удивлялся. И не огорчался. Все к тому и идет. Энтропия, мать ее так…
Место, над которым я проплывал, невольно привлекло внимание. Бывают и на дне по-своему красивые места. Здесь было неглубоко, всего лишь несколько метров, вода прозрачная, а дно светлое, усеянное белым песком. Наверху солнечно, и падающие в воду лучи сделали ее золотисто-голубой. Кое-где со дна поднимались водоросли, между которыми шныряли проворные мальки. Я оказался в огромном аквариуме у доброго и заботливого хозяина…
Не желая тревожить красоту, я опустился на дно как можно осторожнее и, лежа на спине, смотрел, как солнце преломляется в воде, образуя на поверхности волн тысячи пляшущих игривых червячков… Слизень дал задание и пригрозил: если я его не выполню… Так, может, не ждать, а поплыть прямо к нему и плюнуть в бороду – пусть убивает. Или броситься под винты… Зачем мне такая жизнь? Но и такая смерть не прельщает.
Внезапный шум встряхнул меня. Вода всколыхнулась и разошлась изломанными кругами. Я увидел уродливое темное пятно и не сразу понял, что это человек. Кто-то с шумом бросился в воду и сейчас проплывал надо мной. Словно пробудившись ото сна, я заметил, что движения пловца вдруг стали вялыми и асинхронными. Он уже не плыл, а медленно погружался на дно.
Я ринулся навстречу и увидел пьяные, ничего не соображавшие глаза. Мужик тонет, но ничего не может сделать. Пропащая душа. О таких и говорила Анфиса.
Я быстро сотворил заклятье, схватил мужика за волосы и потащил за собой. Не на дно, а на поверхность. Выглянул. Его пьяные дружки ничего не замечали, разливая еще по одной на зеленой травке набережной. Вынести на берег? А как потом объяснить, откуда я взялся? На таком солнце моя защита утечет, как вода меж пальцев. К тому же я голый, а там женщины…
– Помогите! Тону! – истошно закричал я, высунув голову утопленника из воды. Компания всполошилась.
– Эй, Гриша, ты чего? – неуверенно спросил один из мужиков, явно не торопясь на помощь.
– Тону, идиоты! – еще пронзительнее заорал я и заболтал его безвольными руками. На этот раз проняло. Сразу двое бросились в реку, подплыли к этому Грише и потащили на берег, я же камнем ушел на дно.
Нет мне покоя!
Перепаханное грейдером дно стало другим, воронка, в которой любил сидеть Архип, исчезла. Это место изменилось, а ведь я почти привык к нему. Старый утопленник перебрался в район Новой Голландии, взяв с меня слово никому об этом не говорить. Пусть думают, что погиб. Зачем ему это надо, я не знал, чувствовал, правда, что неспроста. И ладно, у меня своих проблем хватает.
Срок, данный Водяным, истекает. Я должен притащить «живую душу» – или расстаться с тем, что у меня осталось вместо жизни.
Я не хочу этого делать. И не стану. Правда, сказать об этом Слизню в лицо у меня кишка тонка. Я признаюсь в этом без всякого стыда. С детства привык быть честным перед самим собой. Так проще жить. Всегда знаешь, на что ты способен, а на что нет.
