Откуда я иду, или Сны в Красном городе - Станислав Борисович Малозёмов
А потом вдруг эти нежные, тёплые голоса стал перекрикивать от иконы Христа в серебряном окладе, висящей справа от алтаря, хриплый, истеричный и взбешенный мужик. Он топал ногами, стучал по окладу кулаком, матерился и даже плюнул в икону. И к счастью, не попал. К нему подбежали сразу три дьякона и потащили его к выходу. Мужик упирался, вырывался, толкал дьяконов плечами, но через пять минут церковный сторож уже распахнул перед этой раскрасневшейся толпой притвор.
– Погодите! – крикнул дьяконам Илия. – Не отпускайте его! Я уже бегу.
Он догнал служителей, которые всё же не рискнули отпустить мужика, уже на середине паперти перед ступеньками к дорожке из храма. Мужику было лет сорок. Работал, видимо, он на руднике. Спецовка окрасилась рыжей пылью, лицо тоже впитало этой красноватой пудры, насколько позволили поры.
– Отпустите, – сказал пресвитер. Дьяконы разжали руки, сделали шаг назад, но не уходили. Трое нищих, примостившихся на краю паперти, испуганно поднялись, прихватили картонные коробки, куда им кидали мелочь и спустились на траву сбоку от крыльца.
– Чем прогневил тебя лик Христа, сын мой? – тихо спросил всё так же ещё неспокойного мужика Илия. – Ведь ничего, кроме любви к тебе Всевышний не питает. И ты люби его. В духе его святом и любовь к нам, и вся истина жизни.
– ЭтО ты сын мОй, пОп, а не мОй папа! – всё ещё зло крикнул мужик с явным нажимом на букву «О». С Волжских просторов забросила его судьба. Понятно было всем. – БОрода есть, а гоОдОчков пОменее моих. МОраль будешь читать? Так хрен бы я на тебя клал и на мОраль вашу гнилую. Баран тупОй ваш БОг и тетеря глухая. Не дООрёшься до него. Любит Он нас всех! А меня тОгда пОчему не видит, не слышит, да ничем не пОмОжет? Или как раз меня мОжно не любить и не слышать?
– Ты крещёный? – ещё тише спросил пресвитер.
– А ещё чегО? – мужик упер кулаки в бёдра. – Нет, конечнО. И чтО, мне нельзя в церкву зайтить? Она ж для всех, не тОлько для тех, кто тут лбы пОклОнами расшибает и ладан нюхает. У меня горе, падла – жисть дОхлая! Я пришел за пОмОчью к БОженьке. Мне пОсОветОвали люди хОрОшие. Не в гоОркОм партии же переться. Там дОлбОлОмы похлеще вашего ХристОсика. Я месяц ужО бегаю сюды как шавка мелкая. На кОленях перед иконой по полчаса стОял да елОзил. ПроОсил пОдмОгу. Свечей стО спалил. ВОскОм вОняю на весь карьер. И чё тОлку? Он мне в пОмочь и пальцем не шевельнул. ГОлОвы ко мне не пОвернул, сучий пОтрОх. Ну как же! Он Боженька, хОзяин наш, пастух. КтО я ему? ВОшь на гребешке. Хмырь грязный из пОдземелья.
В притвор вышел протоиерей Автандил.
– Вы, отец Илия, не ждите ноября. Совершите с человеком Таинство Покаяния. Ему потребно зело. Примет крещение – пусть на чистую исповедь приходит. Господь за откровение искреннее отпустит через тебя грехи его. Вижу я – плохо мирянину. Не в себе он. А сам человек он достойный. Работящий и сильный. Но не сдюжил. Духом поник. Помоги ему именем Господа нашего Иисуса, отца его и святаго духа. Аминь.
И отец Автандил перекрестил мужика, а потом медленно и незаметно исчез в глубине церкви. Что необычного произошло – не понял никто. Ни дьяки, ни Илия, а нищие тем более. Но мужик вдруг обмяк. Наклонил голову и плечи его задрожали. Он плакал. Дьяконы тихо ушли. А священник Илия обнял мужика, прижал к груди и сказал шепотом.
– Идем со мной в трапезную. Чай с мёдом попьём и поговорим просто как два мужика. Ты мне беду свою поведаешь, а потом вместе решим, как с ней справиться.
И мужик, сгорбившись, не прекращая вздрагивать плечами, пошел за Илиёй.
– Как зовут тебя, человек? – спросил Илия после того как первую чашку крепкого чая с шиповником выпили и пригладили чай поверх удивительным мёдом из верблюжьей колючки. – И зачем приходил ты к лику Христа?
– ЖОра. ГевОргий Алексеич Цыбарев я, – мужик совсем успокоился. Глядел без выражение в окно, составленное из прозрачных разноцветных стёкол. – ЭкскаватОрщик на руднике.
– А что мучает тебя? Я никому не имею права говорить о твоих бедах или грехах. Не стану этого делать даже под дулом оружия. Но отпустить грех твой Господь через меня не сможет, ибо ты не крещён и не веруешь. Но помочь тебе советом я могу сам. Испрошу его у Всевышнего. Он меня сам научил этому. Я и молюсь ему, и боюсь его, и славлю, и советуюсь с ним, Великим. Он единственный, кто знает истину.
Вдвоём с тобой, да с помощью Божьей, мы обязательно разберёмся в том, отчего сломалась жизнь и как скрепить сломанное и сделать его снова целым и невредимым. Тебе только надо ничего не скрывать и мысленно настроить себя на то, что правильные поступки после покаяния вернут жизнь в прежнее хорошее состояние. И ты сделаешь это сам со рвением и желанием всё исправить. Веришь мне?
Жора подумал минут пять, выпил ещё чашку и ответил.
– А ты знаешь, пОп, ведь натуральнО верю. ПОчему – не разберусь пОка.
Говорил он и постоянно мелко сплёвывал сквозь зубы. Слюны вылетала капля, а звук был одинаковый всегда – «цык!» Священник взял за шкафчиком с бумагами тряпку, которой мыл в своей комнате пол, и постелил Жоре под ноги.
– Сюда попадай. На тряпку. Привычка такая – поплёвывать через зубы? – улыбнулся Илия.
– Так ишО с детства, – тоже улыбнулся Георгий. – Пацанами ватагу свОю имели, дружбанскую. Так сО взрОслых все пример и снимали. Они цыкали, все волгари, ну так и мы ж вОлгари тОж, тОкО сОпливые. Так до старОсти теперь и буду цыкать… НичегО.
– Меня зовут Илия. Я священник. Чином чуть ниже главного нашего настоятеля. Ты и зови меня – отец Илия. Так в церкви принято. Я моложе. Но отец – не значит родственник прямой. Если священники от имени и по разрешению Божьему учат и проповедуют, искренне понимая, что учение, которое они проповедуют, не их собственное, и они только ведут к Христу, который наш Отец и Учитель, то им, как и апостолам, Господь позволяет называться учителями и отцами. Ну, так что стряслось? Рассказывай и не таи ничего. Потом будем вместе решать, как быть.
(таинство покаяния экскаваторщика Георгия Цыбарева)(волгарское "О"канье автор далее выделять не станет для облегчения чтения. Но "Окал" он усиленно, естественно и с наслаждением особенностью говора)"– Ну, приехали мы сюда, цык, с женой и дочерью взрослой, восемнадцать ей в декабре будет, из города Балахна Горьковской области. В шестьдесят втором ишо. В январе. Кызылдалу достраивал. Я в Балахне в СМУ корячился на экскаваторе МТЗ-50. Траншеи рыл, сучий хвост, для водопроводов, цык, в новостройки. А в шестьдесят первом, падла-жисть, всё, что городу надо было, уже, цик, и построили. Воду дали. Мне, цык, начальник СМУ говорит, сучара, цык.
– Всё, Жора. С нового года прикрывают нас. Городку нашему идтить ужо некуда. Не хочет обком горьковский нас дальше, цык, расширять. Народ, говорят, к вам не едет больше ни хрена.
А Балахна – город, отец Илья, старый. Аж в шестнадцатом, цык, веке на карту занесли как город. Так тама и счас меньше тридцати тысяч народа, цык. От Горького, падла-жисть, тридцать четыре километра вниз по Волге. Кто попрётся? В Горьком до хренища работы, цык. А что тут мне ишо делать, в Балахне? Ну, две старых артели тама есть рыболовных. Кирпичный завод, цык. Ещё бумагу выпускают, картон, стеклодувный цех есть, автобусы недавно начали, падла- жисть, собирать маленькие. Хлебозавод хороший. Но я-то, мать-перемать, извини, в Горьком пацаном выучился на экскаваторщика. У меня первый класс. Высший, цык.. Другой специальности нетути. Не обучился, цык. А моей-то работы больше нет. СМУ, падла- жисть, одно было на городок. Так и то его, цык, сдуру прихлопнули.
Половил я с мужиками рыбу, цык,
