Чехов. Книга 4 - Гоблин MeXXanik

— Вот оно что, — протянул я. И признаться честно, результаты проверки меня не удивили. — Что же, попытаться стоило.

— Вы абсолютно правы, мастер Чехов, — согласился Морозов. — Нельзя ничего упускать. Кстати, — он постарался тепло улыбнуться, но вышло у него скверно, — У вас все хорошо? Как работа? Никто не донимает?

Я удержался от того, чтобы уточнить, почему Александр решил, что эти вопросы были «кстати». Не хватало еще вступить в долгую беседу с этим человеком. Несмотря на то, что он внешне выглядел куда приятнее своего коллеги, но от мужчины тянуло холодом, который странным образом напоминал мне склеп.

— Все хорошо. Справляюсь.

— Слышал про историю с Ромской, — неожиданно заявил Морозов. — Удивительно дело, как человек изменился после встречи с вами.

— Изменилась?

— А вы не знаете? — собеседник прищурился и с удовольствием продолжил. — Она внезапно забрала заявление из жандармерии на парнишку из службы почты. Принесла ему извинения, вернула велосипед, который отняла у бедолаги неделю назад. Говорят, что жители дома наблюдали, как бывшая надзирательница срезала цепи и колючую проволоку, которой до того опутала весь дворик, который прилегал к дому. Потом она отправилась в богадельню, чтобы упросить бывших жильцов вернуться в дом.

— Женщина очень активна, — удивленно протянул я. — Это ли не прекрасно?

— К ней вызвали лекаря, опасаясь, что дама получила удар и тронулась умом. Но та уверила сотрудников дома скудоумия, что вполне здорова и просто прозрела, — последнее слово мужчина произнес нараспев, словно считая его каким-то чудным. — Вы не знаете, что стало причиной такой смене поведения Миры?

— Прозрела, — повторил я за Морозовым и сделал очень честное лицо.

— А может все дело в том, что эта женщина что-то потеряла? Или кого-то, кто поселился в ее душе? — лукаво осведомился кустодий.

— Наоборот, она приобрела совесть и смысл жить дальше. И я рад, что сумел провести с ней душеспасительную беседу.

— Вот кому надо занять место матушки Серафимы, — хрипло отозвался Зимин и посмотрел на меня через зеркало заднего вида. — Одним разговором излечил такую ведьму. Подумайте, Павел Филиппович, пойдут к вам страждущие убогие с просьбами угомонить их жен или буйных мужей.

Я засмеялся, но меня никто не поддержал. Морозов пожал плечами и заметил:

— Слухами земля полнится. Про чудесного адвоката говорят на улицах. Как знать, какие выводы сделают простые люди. А вдруг как решат, что вы и впрямь лечите дурной характер.

— Слухи говорите? — я хмыкнул. — Значит, надо пустить новый слух.

— Людей не обманешь, — важно заметил Стас, но я увидел, что в его глазах пляшут чертята.

— Спасибо за то, что доставили домой, — вежливо поблагодарил я кустодиев.

— Ну что вы, Павел Филиппович? — со сделанным удивлением ответил Александр. — Мы задержали вас разговором, заставив отпустить водителя. Так что мы обязаны были доставить вас домой.

— До встречи, Павел Филиппович, — обернувшись, с улыбкой произнес Зимин.

— До встречи, — пробормотал я, открыл дверь и покинул авто. Направился к крыльцу. А машина же отъехала от арки. Я же спокойно прошел по дорожке, поднялся по ступенькам и протянул было руку к двери, чтобы отпереть замок, как в кармане зазвонил телефон.

Вынул аппарат, взглянул на экран и с трудом удержался от ругательства. На экране высвечивался номер человека, с которым я сейчас хотел разговаривать меньше всего. Лишь большим усилием воли я смог нажать на кнопку приёма вызова и сухо выдавил:

— У аппарата.

— Добрый вечер, Павел Филиппович, — послышался из динамика знакомый мужской голос.

Собеседник говорил тихо, а тон был бесстрастный, настраивающий на степенную беседу. Но я прекрасно знал этого человека. За внешним спокойствием старательно пряталось недовольство.

— Добрый, — односложно ответил я.

— Мне только что позвонили из приюта при храме святого Александра, — продолжил мужчина. — И рассказали, что княжич Павел Филиппович Чехов явился сегодня в кабинет настоятельницы, в компании какого-то опасного вида каторжника, и устроил допрос, обещая убить матушку Серафиму. Чем напугал степенную даму. И только из уважения к отцу адвоката, она не стала подавать заявление в жандармерию. И я очень хотел бы узнать, как так получилось, что сын начальника охранки так запросто нарушает закон.

— Да что вы? — деланно удивился я. — А доказательства нарушения закона у заявителя есть? Свидетели например?

В трубке послышался тяжёлый вздох, затем повисла долгая пауза, но я знал: собеседник сейчас считает до десяти, чтобы успокоиться.

Наконец, мужчина продолжил говорить:

— Павел Филиппович, я хотел бы напомнить, что подобные действия подпадают под уголовную статью. Вы бесцеремонно вломились в кабинет уважаемой дамы, угрожали ей, испортили принадлежащее храму имущество.

— Действия матушки настоятельницы тоже подпадают как минимум под одну уголовную статью, — холодно парировал я. — Она обмолвилась об избиении воспитанников. Доверенных ей империей детей, если вы не поняли, о ком речь. И в отличии от настоятельницы, у меня есть свидетель, который может это подтвердить. И да. Порчу имущества я щедро покрыл пожертвованием в приют. Все лучшее детям, не правда ли?

— Мастер Чехов!

В голосе мужчины прозвучала злоба. Кажется, собеседник начал терять терпение, я же спокойно продолжил:

— Кстати не знал, что начальник охранки, незабвенный Филипп Петрович Чехов помогает воспитанникам детского дома. Казалось бы, как может заботиться о детях человек, который долгие годы старательно игнорировал единственного родного ребенка? А оно вон как выходит.

— Не справился, признаю, — процедил мужчина. — Судьба меня наказала за такую беспечность. Потому мой сын стал адвокатом.

Слово "адвокат" собеседник нарочно произнес с презрением. Словно профессия правозащитника была синонимом алкоголика или наркомана.

— И теперь, адвокат Чехов по-дружески общается с лихими людьми и освободившимися каторжанами! Сначала "Сыны", теперь какой-то громила. Такие друзья позорят имя дворянской семьи, Павел Филиппович! Особенно семьи, глава которой занимает пост главы охранки!

— Каторжника, в компании которого я вломился в кабинет настоятельницы, зовут Стас Зимин, — охотно подсказал я. — Вы должны его знать, Филипп Петрович. Работали в одной организации. Возможно даже, в одном подразделении.

Имя криомансера подействовало на собеседника отрезвляюще. Его словно холодной водой окатило.

— Зимин? — переспросил Филипп Петрович. — Который был уволен из жандармерии за садизм и убийства?

"Чем-то похож на тебя", — хотел было произнести я, но благоразумно удержался от развития конфликта. Вместо этого холодно подтвердил:

— Он самый, Филипп Петрович.

— Интересно складывается, — глухо пробормотал старший Чехов. И я довольно отметил, что при упоминании этого имени глава семьи враз сменил тон на напряженный.

— Очень, — ответил я.

— И какие же дела связывают вас с Зиминым, позволю себе спросить?

— Этого я, увы, пока сказать не могу, — произнес я, сбросил вызов и убрал телефон в карман.

Затем