Денис Луженский - Тени Шаттенбурга
– Довольно! Без нужды никого не убивать! Руки вяжите, но не бейте!
Николас соскочил с коня рядом с рыцарем, которому Шеербах-младший уже подставил крепкое сыновье плечо. Подошел к ним и Оливье, помог стащить с Дитриха покореженный шлем, а потом сказал, глядя на сломанный нос, покрасневшие усы и разбитые вдребезги губы гиганта:
– Ma foi… Натворили вы дел, шевалье. Был ведь приказ взять аббата живым.
Рыцарь глянул на него хмуро, двинул тяжелой челюстью, но ничего не сказал.
– Сомневаюсь я, что его сумели бы взять, не потеряв половину людей, – покачал головой Николас. – Мы все видели, что он сделал.
– И чтоб меня наизнанку вывернуло, если я понял, как у него такое получилось… Эй, Проныра, чертов сын, сказано тебе, не распускай руки! Пусть этим воронам инквизитор перья выщипывает, коли пожелает!
Городские стражники в большинстве своем даже не решились приблизиться к монахам, они так и топтались посреди двора, тревожно перешептываясь и крестясь. Пленных сноровисто вязали парни Девенпорта. Между тем капитан, Николас и оба рыцаря прошли ко входу в донжон, и Дитрих Шеербах, ухватившись за свой меч, одним рывком выдернул его и из деревянного столба, и из тела аббата. Труп хозяина Ротшлосса мешком осел к ногам своего убийцы. Все четверо долго смотрели на то, что осталось от человека, сумевшего одним махом превратить в кровавое месиво двух всадников и трех лошадей.
– Нет, эта сила – не от Господа, – пробормотал, наконец, Николас. – Кто бы ее ни вложил ему в руки, от дарителя наверняка попахивало серой.
– Очень надеюсь, что так и было, мсье Коля. Скверное дело – ссориться с Сатаною, но переходить дорогу Всевышнему – и того хуже.
– Твои шутки, как всегда, дурно пахнут, – Николас поморщился. – Кровь Иуды! Едва ли здесь хоть кто-нибудь скажет нам больше, чем мог бы сказать этот… мертвец.
– Едва ли, едва ли. Но кое-что я могу узнать. Прямо сейчас.
Три пары глаз уставились на Девенпорта, и в двух взглядах он без труда прочитал презрение, но в третьем… Николас определенно понял намек, однако, вопреки ожиданиям Оливье, не ужаснулся, а просто возразил:
– Барон приказал не трогать пленных.
– Ему все равно придется их «трогать», чтобы получить нужные сведения. И выгоднее эти сведения вытрясти сейчас, пока братья монахи в себя не пришли, пока они еще мягкие и податливые, как свежевзбитое маслице. И ты, и я, и господа рыцари это знают. Разве не так, шевалье?
– Я не палач, – буркнул Дитрих и, демонстративно отвернувшись, двинулся прочь; его сын, смерив наемника негодующим взглядом, пошел следом.
– Благородные господа, – Девенпорт усмехнулся. – В запале могут деревню спалить до последнего сарая вместе со всем народишком, но когда нужно для дела из парочки спин ремней нарезать… Это ж грязная работа! Это ж только палачам впору!
– Ладно, – перебил его Николас. – Положим, я соглашусь. Но при условии, что это и в самом деле будет парочка спин. Пытать каждого – не позволю.
– Mon dieu, мсье Коля, решительность немногого стоит, когда ты можешь решиться лишь на половину шага!
– Просто сделай так, чтобы этого полушага нам хватило.
Оливье вздохнул, но больше напоказ:
– Ты мне крылья подрезаешь и хочешь, чтобы я летал. Merde, я попытаюсь.
Не обращая внимания на боль в бедре, капитан решительно зашагал через двор к воротам – туда, где все еще стояли повозки, мялись перепуганные обозники и лежали вповалку четверо оглушенных монахов. Девенпорт надеялся, что у петушистого коротышки, который первым причастился его кистеня, череп не оказался слишком уж тонким. Если верить старшому обозников, обычно встречал телеги монастырский ключник, брат Клаус. Тот, кто ведает большим хозяйством, всегда что-нибудь да знает.
Повезло – стоило приподнять бенедиктинца за ворот и немного встряхнуть, как тот громко застонал и даже скорчил страдальческую гримасу. Выходит, не только жив, но уже приходит в себя. Славно, славно…
– С добрым утром, mon cher,[64] – ласково прошептал Оливье и вдруг открытой ладонью хлестнул монаха по щеке. – А ну просыпайся, скотина! Подъем!
Подействовало. После второй пощечины глаза коротышки распахнулись во всю ширь и руки поднялись – прикрыться от ударов. Черта с два! Девенпорт быстро ткнул свою жертву кулаком в живот, потом угостил звонкой оплеухой.
– Не… не… надо-о!
– Что не надо?!
– Не… бей… те!..
Рывком притянув пленника к себе, Оливье прошипел ему в лицо:
– Имя! Живо!
– Кла… Клаус!
Во взгляде монаха плескался испуг, и Девенпорт собирался превратить его в настоящий, неподдельный ужас. Ухватив ключника за шиворот, он поволок слабо сопротивляющегося коротышку прямо по мертвым телам и лужам еще не впитавшейся в землю крови. Подтащил к трупу аббата, слегка приподнял, чтобы было лучше видно, и подождал, пока брат Клаус узнает.
– Господи Иисусе! Отец Ге… Герман!
«Славно, славно…»
Повернув монаха лицом к себе, Девенпорт снова врезал ему по уху – уже не для острастки, а чтобы немного привести в чувство. На них сейчас смотрели десятки людей, но Оливье было наплевать, что про него станут болтать в богом забытой дыре, именуемой Шаттенбургом.
– Он мертв, Клаус! Он уже на полпути в чистилище! И если ты станешь водить меня за нос, я прямо здесь и сейчас отправлю тебя по его следам! Смекаешь?
– Да что же я…
– Смекаешь?!
– Д-да, г-господин! – Монах всхлипнул и закивал так часто, будто пытался забить лбом невидимый гвоздь. – Но я ж ничего… Откуда ж мне хоть что-нибудь…
Тут рядом с ними присел на корточки Николас.
– Источник, – сказал он, глядя в упор на несчастного ключника. – Где Источник, брат Клаус?
Вопрос попал в цель. Как ни был напуган бенедиктинец, у него вмиг будто горло перехватило, а на мясистом носу засеребрилась испарина.
– Я не… к-какой и-и-и…
– Ах, merde! – Сжав кулак, Оливье размахнулся – медленно и грозно, это помогло.
– Не знаю-у! – взвыл монах, зажмуриваясь. – Где-то в г-горах! Я там н-не бы-ыл!
– Врешь, ворона!
– Нет, господин! Нет-нет-нет-нет, не вру! Не был т-там! Туда не всех п-пускали-и!
– Почему? – спросил Николас.
Монах, услышав его спокойный голос, тут же снова открыл глаза и даже заикаться перестал, когда затараторил:
– Не знаю, господин! Гробом Господним клянусь, не знаю! А только туда водили лишь тех, кто готов, господин! Отец Герман сам решал, кто готов, а кто нет! Говорил: избранные обрящут и причастятся!
– Много было избранных?
– Много, господин! Каждый третий из братьев, да как бы и не больше!
– Из этих – кто? – Девенпорт указал на кучку пленников, ожидающих своей участи под коновязью.
Коротышка впился в собратьев жадным взглядом, и глаза его забегали. Он, наверное, перебирал в памяти лица, и было видно, как надежда на его лисьей мордочке сменяется отчаянием.
– Ну же! Кто из них?!
– Н-н-н… – Ключник снова начал заикаться, и капитан, чтобы ускорить дело, приложился пару раз кулаком к его ребрам.
– Опять крутить вздумал, merde!
– Нету здесь никого из них! Клянусь, нету! Умоляю, во имя Господа милосердного, я говорю правду!
– Довольно, Оливье, – Николас встал. – Он не врет, их здесь нет.
– Согласен, – неохотно признал Девенпорт, – на вранье не похоже.
– Гробом Господним… – Монах зарыдал, размазывая текущую из носа юшку. – Девой Марией… Все, все сказал, как на исповеди…
– Ну и ну, брат Клаус, прямо удивительно, отчего такой честный малый, как ты, не стал избранным.
От вида плачущего ключника у Оливье зачесались кулаки – так захотелось съездить еще разок-другой по залитой слезами и кровью роже. Экий слизняк! Мокрица! Пытаясь избавиться от искушения, он отвернулся.
– Что ж, мсье Коля, кое-что мы узнали. Но этого, похоже, маловато?
Николас поморщился, кусая губы. Было заметно, что он колеблется.
«Баронский любимчик… Боишься, как и господин рыцарь, руки в дерьме запачкать? Непохоже. Кабы боялся, не разрешил бы мне трогать эту ворону. Но теперь ты не уверен, будет ли толк от мордобоя, а без нужды пленным ребра ломать – против твоей натуры. Так оно?»
Как ни странно, сомнения Николаса не раздосадовали Оливье, а напротив, пригасили разгоревшееся в душе пламя. И он сказал, удивляясь самому себе:
– Ладно, не будем спешить. Парни еще обшаривают здешние норы, и кто знает, что отыщут. Подождем пока.
– Да. Давай подождем. И заглянем в келью аббата, осмотримся там.
– И то дело.
Оставив всхлипывающего ключника под присмотром солдат, они вошли в донжон.
2
– Ну, приступим с Божьей помощью. Твое имя?
Разложенный на дыбе человек скривил губы в усмешке.
– Ты ведь не узнаешь, если я солгу.
Сейчас отец Иоахим мог хорошенько рассмотреть своего несостоявшегося убийцу. Высок, строен и сложением крепок – ни капли жира в этом молодом, сильном теле. Да и с лицом повезло мерзавцу – красив, и даже подпаленная левая бровь облика не портит. Длинные черные волосы слиплись от пота и грязи, в темных глазах ожидание боли прячется за показной бравадой. Упрямец – это сразу видно, но мученичество не по его натуре, когда в дело пойдут кнут и каленое железо, долго красавчик не продержится.
