Сказки нового Хельхейма - Макс Фрай
– А какие? – зачем-то спросил Старый Штехнер. Как будто это сейчас было самое важное, а всё остальное – ерунда, решённый вопрос.
– Про приключения, – признался призрак деда Аркадия. – Фенимор Купер, Жюль Верн…
– Слушай, и я! – обрадовался Штехнер. – Всего Жюля Верна раз десять наверное перечитал. А самая любимая книжка у меня была «Кон-Тики». Потому что там всё чистая правда. Единственный человек, которому я в жизни завидовал – Тур Хейердал.
– Я тоже, – кивнул дед Аркадий. – Но теперь пусть он нам завидует. Ты даже не представляешь, какие приключения впереди.
* * *
– Видишь этого деда? – спросила Марина.
Аста кивнула:
– Я через этот двор почти каждый день хожу, и он тут всё время болтается. То в кресле сидит, то у подъезда стоит. Иногда что-то бормочет. Вроде, тихий, чистенький, аккуратный, но я его, знаешь, побаиваюсь. Какой-то жутью от него веет. По-моему, чокнутый он.
– Да не то слово, – горячо подтвердила Марина. – Я однажды в глаза ему посмотрела, чуть сама от ужаса ума не лишилась, там какая-то прямо комическая пустота. А раньше был такой классный дед! Я с ним лет десять назад познакомилась. Фотографировала здесь ландыши, он увидел, подошёл и рассказал, что сам их когда-то, ещё в восьмидесятые во дворе посадил.
– Да ты что!
– Ага. Для жены. Она тогда сильно болела, никуда не ходила, так дед для неё разбил палисадник. И ландыши для неё посадил. Говорил, что привёз их из леса. И подснежники тоже. Ты знаешь, какие в этом дворе подснежники? Видела?
– Ещё бы не видела! Они здесь первыми в городе расцветают, иногда вообще в конце января. Так это он посадил?
– Ну. Тоже привёз из леса луковицы, и они прижились. Я потом долго специально сюда заходила, чтобы с дедом поздороваться и поговорить. И с женой его познакомилась. Такая, знаешь, как куколка. Как будто не по-настоящему постарела, а нарядилась старушкой на маскарад. Они мне оба ужасно нравились. А потом она умерла. Лет семь назад, что ли? В общем, уже давно. И дед моментально сдал. Поначалу ещё со мной здоровался, а потом перестал узнавать. Ужас, что с людьми старость и одиночество делают, – заключила Марина. – Не дай бог до такого дожить.
9 ноября 2021 г.
Поле превращения
Первый ход
Маше три года, больше всего на свете Маша любит гулять, особенно в парке и с папой, потому что мама и бабушка всё время крепко держат за руку, а папа иногда отпускает, он не боится её потерять. Папа вообще ничего не боится, рядом с ним хорошо. Бабушка много чего боится, но слабо, как будто притворяется понарошку, словно играет роль, как дядя в костюме волка на новогоднем спектакле, рычит и зубы показывает, а всё равно сразу видно, что никакой он на самом деле не волк. А мама очень сильно боится, взаправду, часто, почти всего, поэтому Маша не любит быть рядом с мамой. Ей неприятно чувствовать взрослый страх, это примерно как в лужу упасть в новом платье, только гораздо хуже, потому что вода обсохнет, грязь отстирают, а взрослый страх пробирается внутрь и там остаётся, пачкает тебя навсегда.
Когда Маша гуляет с папой, отпущенная на волю, высвободив ладошку из сильной взрослой руки, она сразу бежит до ближайшего дерева, потому что слышит что-то вроде: «Шии-ко!» – не ушами, как всё остальное, а непонятно, чем; но ладно, неважно, главное, Маша слышит, это дерево так зовёт, предлагает к нему подойти. Маша подходит, крепко его обнимает, стоит и думает хорошее взрослое слово из мультфильмов: «дружить». Маша знает: «дружить» – это самое лучшее, что может случиться. «Дружить» это значит быть вместе – не потому, что заставили, крепко взяли за руку, или усадили на колени и держат, а потому что мы так сами хотим.
Маша стоит, обнимает дерево и обо всём этом думает, шепчет: «дружить», – ему в ствол, а дерево соглашается, деревья знают, что такое «дружить». Иногда деревья просто ей радуются, а иногда они что-то рассказывают; Маша всё понимает, но пересказать, конечно, не может, на языке деревьев Маша пока умеет только молчать.
Потом, по дороге домой, Маша иногда говорит папе, чтобы разделить с ним радость, как с лучшим другом: «В космосе знаешь, как хорошо?» Папа кивает: «Да, там отлично, я знаю. Звёзды, кометы, туманности – красота!» Он доволен, что дочка уже знает слово «космос», умная подрастает девица; может быть даже, – растроганно думает папа, – она у нас вундеркинд.
Второй ход
Маше шесть лет, Машина бабушка умирает, хотя при Маше это слово не говорят. Взрослые думают, смерть это плохо и страшно, детям знать про такое нельзя. Но Маша-то знает – и что бабушка умирает, и что это совсем не страшно, а здорово, потому что бабушке трудно и скучно живётся, а после смерти с человеком случаются чудеса.
Бабушка умирает не в больнице, а прямо в квартире, лёжа на выцветшем красном диване, на котором спала много лет. Взрослые думают, что детям не следует видеть, как умирают, поэтому Маша живёт у тёти Арины, в четырёх троллейбусных остановках от дома (пока ехали, она сосчитала), в странном розовом доме, невысоком, зато очень длинном, загнутом буквой «Г». В доме всего три этажа, огромные окна, деревянные лестницы и длинные-длинные коридоры, похожие на лабиринты, там можно подолгу плутать. Тётя Арина ей разрешает гулять по подъезду, с условием, что одна на улицу не пойдёт. Маша действительно не выходит на улицу, потому что, во-первых, раз обещала, слово надо держать, а во-вторых, в этих коридорах с деревянными лестницами и хитрыми переходами так интересно, что уже никакого двора не надо. Ходить по тёти-Арининому подъезду даже интересней, чем книжку читать.
Маша медленно идёт по подъезду, поднимается по
