Наталья Нечаева - Внук котриарха
– Да, – спохватилась Шона, – Богарди, надо еще Скифского кота на место вернуть.
– Как вернешь? Уже обнаружили, что отсутствует. Разве что куда-то подбросить?
– Не учить же тебя! Действуй. Котрифей сразу спокойнее станет, когда все найдется, скарабея бы еще отыскать и отдать прямо в руки, он бы точно растаял…
– Шона, – Снотра задумчиво остановилась на пороге. – А что, если нам после всего этого котрифею память заблокировать? Зачем ему лишние знания? Умножающий познания…
– Тогда, может, и Голциуса обратно за шкаф спрячем? – мимоходом поинтересовался Лирай.
– Нет, Лирай, это уж совсем нечестно. Решили отдать, значит, отдаем. А с памятью… Пожалуй, да.
Ностальгия
Принимая душ, переодеваясь, готовя завтрак для мамы, Маргарита Владимировна не переставала радоваться, что так удачно ускользнула из Эрмитажа, не столкнувшись с директором. В голове метались какие-то обрывки ночных сновидений, удивляя красочностью и полной нелепицей. Под ногами путались кошки, требуя еды и внимания. Один лишь черная Мадлен вела себя странно: забравшись в одиночестве на холодильник, внимательно следила за общей суетой, стреляя зелеными искрами в хозяйку.
– Мадлеша, иди поешь, – позвала Крюча.
Кошка тут же демонстративно зажмурилась, делая вид, что спит.
За окном по-прежнему шел дождь, уже не ночной ливень, но все еще довольно плотный и нудный. Поскольку зонт остался где-то на работе, Маргарита Владимировна решила вместо плаща надеть куртку с капюшоном. Не очень элегантно, зато практично. И руки свободны.
Доехала до Невского, отчего-то выскочила на две остановки раньше у Казанского собора, и, срезая угол, пошла вдоль Грибканала, намереваясь выйти к Эрмитажу через Конюшенную по Мойке.
Уже почти у Мойки, на углу двух Конюшенных – площади и переулка – ни с того ни сего спустилась в подвальный магазинчик. Сто раз мимо пробегала, ни разу не заглядывала, а тут ноги сами по ступенькам вниз шмыг-шмыг-шмыг.
Просто стояла и глазела по сторонам. В небольшом винном отделе над одной из боковых полок висела фломастерная надпись «Nostalgia», Под ней кривилось уже по-русски: «Вспомни лучшие моменты жизни!!!» Ниже красовались пузатая бутылка «Солнцедар», перевитый шпагатом бочонок «Гамзы», причем «Гамза» было написано тоже по-русски, белая поллитровка с огненными перчиками на черном фоне – «Перцовка», «Жигулевское» пиво, белое с аистом и медалями вино «Алиготе», желтый «Алабашлы», «Портвейн 72 розовый», портвейн «Кавказ», вермут «Розовый крепкий» и – чудо – грязно-желтая этикетка, синие буквы «Портвейн белый 777, Азербайджанское вино, 18 градусов. Гост 7208—84 Госагропром Азерб. ССР».
– Это что, всё настоящее? – Маргарита Владимировна не верила глазам.
– Конечно! – важно кивнул продавец. – Бери, не бойся. Все берут молодость вспомнить, назад еще никто не приходил.
– Что, как выпьют, так трендец? – засмеялась она, но рука сама полезла за кошельком, вытянула тысячную купюру. Момент, и зеленая бутыль ухнула в сумку, сразу затяжелив плечо.
– Подарок от заведения, – продавец протянул граненый стакан, пыльный, залапанный, будто лет двадцать пролежавший в мусорном ведре.
– Зачем? – брезгливо отодвинула Крюча. – Не надо.
– Не боись, говорю, он специально такой. Для правдоподобия. На самом деле новый, чистый, глянь, как скрипит! – продавец провел пальцем по гладкому верхнему ободу, вызывая характерный скрип.
– Вот это сервис! – засмеялась Маргарита Владимировна, отправляя, стакан вслед за бутылкой.
Удивительный магазин! Как раньше не знала?
Вышла на Мойку. Неожиданная покупка вновь проявила в голове ночные видения. Вспоминался Вова, вихрь сумасшедшей любви, тупое пьяное расставание – сама виновата, думала: еще помиримся, он не простил.
Спустилась к воде. Присела на мокрые ступеньки, подстелив полиэтиленовый пакет. Дождь все так же нудил, но у самой воды это практически не ощущалось. Просто Мойка будто бы стала пушистой, как кошачья шкурка. В сумке тяжело бултыхалась бутылка, явно просясь наружу.
Не задумываясь о том, что делает, Крюча извлекла портвейн, примерилась: хотела, как в юности, сорвать пластмассовую головку зубами – у них всегда это отлично выходило, как только зубы уцелели? Прикусила, попробовала потянуть – никак. Рисковать не стала – месяц назад заплатила за реставрацию переднего зуба почти восемь тысяч – треть зарплаты. Достала маникюрную пилочку. Подковырнула, раскачала, пробка все равно не соскакивала. Подделка, сделала вывод Крюча.
– Сударыня, вам помочь?
С парапета жадно смотрело на бутылку непонятного возраста и пола существо – замызганное, обмотанное рваным шарфом, в вязаной шапке-дебилке. Ноздри существа растопырились так недвусмысленно, что стало совершенно ясно: ее отказ будет равносилен чистейшему геноциду.
– Давай, – махнула рукой.
Существо скатилось по ступенькам, оказавшись вблизи тщедушным мужичком. Он ловко перехватил бутылку, щелкнул пробку зубами. Как они когда-то. Красный воспаленный кадык шагнул вперед из-под шарфа, тут же стыдливо спрятался, мужичок жадно облизал губы:
– Глотнуть дашь за работу? С одна тыща девятьсот… – закатил глаза, видимо, что-то усиленно подсчитывая, – короче, с детства не пробовал. Вкус забыл.
– Пей, – пожала плечами, – не жалко.
– Из горла, что ли? – Мужичонка засомневался. – Некультурно.
– А, вот, держи, – вспомнила про стакан.
Собутыльник набулькал треть, придержал бутылку, ожидая команды.
– Лей еще, не стесняйся. Мне хватит!
Обрадованная рука щедро одним движением наполнила стакан до краев:
– Ну, за тебя, красавица! Дай бог жениха хорошего, чтоб не пил, не курил и цветы всегда дарил. Чтоб с похмелья не болел и в постели все умел!
Маргарита Владимировна даже хихикнуть не успела на эту скороговорку, а стакан уже сделался пустым и чистым. Будто из него и не пили.
– Хорошо! – Мужичок вытер губы. – Где ты, детство золотое? Где ты, галстук красный мой?
– Еще? – смеясь, спросила Крюча.
– Нет-нет, мадам, мне хватит. Норма. – Мужичок церемонно поднялся, художественно закинул на плечо размотавшийся шарф. – Это ж я так, исключительно чтоб вам компанию поддержать, гляжу – такая романтическая дама и – скучает. Спасибо. Бегу, дела. – Испарился.
Маргарита Владимировна покрутила в руках стакан. Граненое винтажное изделие было совершенно чистым и… сухим. Почему-то это даже не удивило. Плеснула себе на донышко, на фоне серой пупырчатой воды портвейн светился загадочным янтарно-розовым светом. Понюхала. Пахло душными летними ночами, сладостью запретного секса, чем-то еще – давним, неуловимым, точно как во сне – счастьем.
Глотнула. По языку в горло побежал, обжигая, сладко-горький ручеек, толстый, липкий, подпалил гортань, стек внутрь.
Надо же. Совсем не противно.
Только куда я теперь с этой бутылкой? В Эрмитаж охрана не пустит: найдут в сумке портвейн – стыда не оберешься. Но ведь и тут не оставишь – жалко!
Достала из сумки вечную спутницу – пластиковую поллитровку с водой, выплеснула содержимое, осторожно перелила туда портвейн, напоив летним запахом гранит парапетов, красоту близлежащих домов, веселую мокрую Мойку. В бутылке еще что-то булькало.
Оставлю тут. Вдруг кому пригодится?
Только встала…
– Дама. Мадам. Синьора. Сударыня. – Давешний мужичок вновь материализовался у парапета. – Я так и знал, что вы всё не выпьете. Разрешите товарища угостить? Болеет очень от несчастливой любви.
Крюча лишь махнула рукой: бери – и отправилась на работу.
Уже у самых Атлантов вспомнился новый кусок сна: найденыш из клетки, за ночь выросший в огромного красного кота, вдруг превращается в Петра Первого. Потом вой сигнализации, перепуганный охранник Сережа. Нет, сигнализация и Сережа – это уже наяву, когда проснулась. А Пётр и кот, конечно, во сне. И еще какие-то куклы, много…
А вдруг ее во всем обвинят? Все-таки она там единственная оставалась. Директор особо и разбираться не станет, уволит, да и все.
Постояла немного у входа во двор, оглядывая пространство через кованую решетку. Все как обычно. Народ косяком, очередь в кассы шуршит. По дорожке самым малым ходом тарахтит желтый мусороуборщик. Водила, может, и хотел бы побыстрее – нельзя. Кругом дорожные знаки «Осторожно, кошки!», таких, наверное, в мире нигде больше нет, только у них в Эрмитаже.
У вахты чуток сдрейфила: страшновато, а вдруг это и не сны были? И, не заходя в лабораторию, шмыгнула наверх в Петровскую галерею, загадав: если Пётр на месте, все будет хорошо.
Пётр сидел такой, как всегда, задумчиво созерцая вечность.
Маргарита Владимировна с облегчением выдохнула, перекрестилась и уже совершенно спокойная пошла в лабораторию.
Заветы пророка
Котофанка Галя дошла до конца документа, закрыла файл, потянулась.
Спина затекла, глаза слезились, но она все равно тихонько радовалась, что пришла на работу так рано и успела, наконец, доделать то, что никак не могла закончить вот уже вторую неделю.
